Допустимые потери - Ирвин Шоу

Деймон бросился к Уайнстайну, теперь уже лежавшему на спине, вытянувшись на асфальте, залитом его кровью.

Издалека донесся вой полицейской сирены.

Глава восемнадцатая

— Теперь вы можете войти, — сказал врач. — Мистер Уайнстайн в сознании и спрашивал о вас. Но только, прошу вас, всего несколько минут.

Деймон сидел рядом с лейтенантом Шултером в маленькой приемной реанимационного отделения больницы, куда привезли Уайнстайна и пьяного певца, пораженного второй пулей Заловски. Когда его довезли, выяснилось, что он мертв.

Это был длинный и утомительный день. Перестрелка произошла примерно в половине четвертого утра, а сейчас дело шло к семи часам вечера. Первым делом, пока Уайнстайн лежал на операционном столе, другой детектив начал допрашивать Деймона, а затем приехал Шултер и сам взялся за дело. К счастью, полиция выставила из больницы всех газетчиков, но Деймон мог себе представить, какие заголовки появятся на первых полосах газет. До часу он был не в состоянии позвонить Шейле, но сейчас она ехала домой из Вермонта и должна появиться с минуты на минуту.

Шултер, на удивление любезный, настоял, чтобы Деймону принесли кофе и сандвичи, пока он снова и снова выспрашивал о каждой детали и о каждом движении тех, кто был втянут в перестрелку. Он сообщил Деймону, что обнаружены следы крови на том месте, откуда стрелял Заловски и где был найден его пистолет, а также на углу улицы. Свидетели видели, как мужчина влез в стоящую там машину и тронулся с места. К сожалению, никто не запомнил ее номера. К еще большему сожалению, Деймон не мог дать описания нападавшего, кроме самого приблизительного: как будто среднего роста, ширококостный, очень сильный. И еще такие детали — споткнулся, едва не упал, когда его подстрелили, но оправился и убежал. Пуля должна была попасть ему или в правый бок, или в правую руку, потому что он держал пистолет в правой руке и сразу же бросил его после ранения.

— С такой дырой он далеко не уйдет, — сказал Шултер. — И скоро, точнее, очень скоро, ему придется обратиться к доктору, и через десять минут после того, как выйдет от него, мы будем у подлеца на хвосте.

— Желаю вам удачи, — сказал Деймон. — И себе тоже.

Он не чувствовал такой же уверенности.

Уайнстайн получал пулю, раздробившую колено. Он сразу же потерял много крови, и Шултер изумлялся, что в таком состоянии он еще мог не только стрелять, но и поразить цель, еле видную в слабом свете фонаря. Шултер почти не обратил внимания на смерть человека, который пел «Когда святые маршируют в рай». Такие вещи случались в Нью-Йорке каждый день, для него это было «в пределах нормы», привычно и обыденно. Шултер смотрел на прохожих, как на особый вид живых существ, которые постоянно подвергаются опасности, что казалось ему нормальным.

Деймон молчал и думал о том, что взгляды Шултера на жизнь окружающих сильно отличаются от его собственных воззрений на этот деликатный предмет. За последние две недели понятия о норме сильно сместились. Это было правдой, что ранний певец был первым человеком, с которым он столкнулся, отправляясь на встречу с Заловски, если пьяное шатание по Пятой авеню в середине ночи можно описывать в таких выражениях, но статистика Шултера не включала других жертв из списка Деймона, — Мориса Фитцджеральда, Мелани Дил, Элси Уайнстайн, Джулии Ларш, матери Шейлы, не говоря уж о самом Уайнстайне. Деймон понимал, что становится невропатом, но ничего не мог поделать с собой: мысль о том, что люди, так или иначе связанные с ним, становились жертвами и без случайной перестрелки, мучила его.

Убитого уже опознали. Его звали Брайант, он прибыл в Нью-Йорк из Тулсы в Оклахоме на конференцию страховых агентов. Деймон вспомнил слова Мориса Фитцджеральда о допустимых потерях и подумал, включил ли в их список Шултер и этого несчастного мистера Брайанта.

Манфред лежал один в палате, бледный и неподвижный, с ввалившимися щеками, к венам его тянулись трубки, а в ране был дренаж. Глубоко запавшие глаза тревожно смотрели на Роджера.

— Как ты себя чувствуешь? — Деймон старался говорить как можно тише.

— Дышу.

— Врач сказал мне, что с тобой все будет в порядке.

— Ручаюсь, что это он говорит всем девочкам, — чуть улыбнулся Уайнстайн.

— Во всяком случае, уже через пару месяцев ты сможешь ходить.

— Куда? Ладно, как у тебя дела?

— Прекрасно. Ни царапинки.

— Вот оно, ирландское счастье, — Манфред взял Роджера за руку. Пожатие было еле ощутимым. — Я беспокоился о тебе. Этот сукин сын удрал?

— Да. Но недалеко, как думает Шултер. Ты попал в него. Долго он не побегает.

— Я должен был бы снять его первым же выстрелом. Эта проклятая третья кружка пива, — с горечью сказал Уайнстайн. — А потом ты кинулся бежать в мою сторону, закрыл его, и я не успел выстрелить второй раз. И тут я почувствовал, что отключаюсь. Тоже мне телохранитель. Ночь любителей диксиленда.

— Как бы там ни было, — твердо сказал Деймон, — ты спас мне жизнь. Если это может тебя успокоить.

— Успокоить… Я слышал, как заорал один из тех пьяниц, галдящих позади меня. В него тоже попало?

— Он мертв…

— О, Господи, — простонал Уайнстайн. — Ну, теперь ты хоть что-то выяснил? Что это за подонок? Что ему надо?

— Не успел. Он сразу же заподозрил, что те горлопаны — мои люди, а потом увидел тебя…

— Все предусмотреть невозможно. Всегда есть вещи, которые нельзя предвидеть… — хрипло сказал Уайнстайн. — Надо же было, чтобы эти двое мужиков вывалились с вечеринки в нужное время и в нужном месте. Прости, не могу больше разговаривать. Они напичкали меня разными лекарствами и, видно, хотят продержать в таком состоянии недели две. Не беспокойся обо мне. Я буду… — Он закрыл глаза и провалился в наркотический сон.

Деймон с облегчением покинул отделение реанимации, в воздухе которого чувствовалось постоянное напряжение, медсестры следили за экранами с пляшущими изломанными линиями, означавшими жизнь и смерть несчастных, прикованных к аппаратам и трубкам, лежащих в других палатах.

Шейла с Оливером уже ждали его. Она позвонила Оливеру из Вермонта, чтобы он встретил ее в аэропорту. Тревога покрыла бледностью ее лицо. Когда Деймон вошел, она молча приникла к нему.

Этим вечером они ничего больше не могли сделать для Уайнстайна, и Деймон валился с ног от усталости. Попросив врача сразу же позвонить Оливеру, если ночью что-то произойдет, он последовал за Шултером сквозь путаницу коридоров к маленькому заднему дворику, чтобы избежать встречи с репортерами у парадного выхода. Теперь, когда у Шултера на руках был один труп и двое тяжело раненных, ленивая скука, с которой он относился к проблемам Деймона, сменилась почти отеческой заботливостью, где уже не было места рассказам о психах, которые по ночам звонят по всему Нью-Йорку до десяти тысяч раз, выкрикивая в телефон оскорбления. Он настоял, что будет сопровоявдать их в такси, и, вылезая из машины, так бережно поддерживал Деймона, словно тот был инвалидом.

— Не волнуйтесь, — сказал он, прощаясь, — этот тип уже ни при каких условиях не будет вам надоедать. Если я для чего-то вам понадоблюсь или вы решите, что мне необходимо с чем-то ознакомиться, у вас есть мой номер. Завтра вам придется подписать ваши показания, и на этом все завершится для вас. Вся эта история — дело федерального масштаба. — Затем он обратился к Шейле: — Миссис Деймон, как следует заботьтесь о своем муже. Он очень смелый человек, и у него был тяжелый день. — Притронувшись к полям своей шляпы, Шултер сел в такси и исчез.

Дорис Габриелсен была маленькой пухлой пышноволосой женщиной с забавной манерой разговаривать: она не оканчивала ни одного предложения. Прежде это позабавило бы Деймона, но сейчас горячее участие и тепло, с которым она их приняла, глубоко тронули его. В комнате для гостей стояли цветы, а все газеты были тактично убраны с глаз долой. Она поставила на стол ломтики холодного мяса, сыра, на буфет — картофельный салат и предложила Деймону виски с небольшим количеством содовой, прежде чем он притронулся к еде. Приготовив питье и для остальных, один стакан взяла себе и перед тем, как выпить, подняла его со словами:

— За лучшие дни. И за здоровье мистера Уайнстайна.

— Аминь, — сказал Оливер.

Виски обожгло Деймону горло, но очень скоро оказало свое действие: его охватило приятное чувство расслабления и сонливости, ощущение, что вокруг все спокойно и хорошо и он может больше ни о чем не беспокоиться, так как в надежных дружеских руках и свободен от необходимости принимать решения.

Он не был голоден, но ел старательно, как послушный ребенок, и утолил жажду холодным пивом, которое Дорис поставила перед ним.

— Надеюсь, что вы меня извините, — обратился он к хозяйке после обеда. — Я совершенно вымотан. Мне надо немного прилечь.