Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

У изголовья постели возвышалась мраморная колонна, обвитая вечнозелёным плющом. Калигула приподнялся и сорвал два листка. Снова откинувшись на подушку, он держал листочки в вытянутых руках. Они выделялись темно-зелёными пятнами на фоне бледной луны. Гай прищурился. Сквозь дрожащие ресницы листки плюща выглядели, как зеленые глаза на женском лице.

— Друзилла! — сквозь слезы шепнул Калигула.

Листочки выпали из дрогнувших рук. Луна ослепла, снова стала безликой и холодной.Но Гаю было безразлично. Он успел разглядеть в ночном светиле любимую Друзиллу.

— Приди ко мне, любовь моя! — шептал Гай, протягивая руки к луне.

Серебристый свет заливал ложе, скользил по телу Калигулы, прикрытому лишь короткой туникой. Он не замечал ни холода, ни шёпота преторианцев, ни мятущихся огней в тёмных окнах дворца. Он ловил призрачный лунный свет на своём теле. Гаю казалось, что Друзилла обнимает его.

Страстные призывы императора донеслись до преторианцев, спрятавшихся между деревьями.

— Император сошёл с ума! — зачарованно наблюдая за Калигулой, пробормотал центурион Юлий Луп. — Зовёт луну на ложе. Открывает ей объятия…

— Молчи! — Кассий Херея предусмотрительно приложил к губам указательный палец. — Даже если Гай Цезарь безумен — что с того? Безумие посылают боги!

Луп послушно замолчал. Он не мог отвести взгляда от императора, посылающего в ночное небо поцелуи и слова любви. Худые руки Калигулы отливали лунным светом. Жилы на мускулах перепутались голубоватой сетью. На лице отразилась сладкая мука, словно он переживал заключительные мгновения телесной любви. Отталкивающее и, одновременно, завораживающее зрелище!

— Давно ли Гай Цезарь обезумел? — спросил Луп, будучи не в силах хранить молчание.

Херея несильно толкнул его в спину, напоминая о благоразумии.

— Случилось ли это со смертью Друзиллы, которую император любил неподобающим для брата образом? — не унимался Луп.

— Раньше, — не выдержал Херея. Хоть и знал он, что на службе положено молчать, но странное поведение императора вызывало размышления, которыми Херее непременно хотелось поделиться с кем-то. — Помнишь болезнь, которую Гай Цезарь перенёс полтора года назад?

— Как не помнить? Весь Рим молился о его выздоровлении. Приносились обеты и жертвы в храмах.

— Именно тогда безумие поразило его, — мрачно кивнул Херея. И, подумав немного, возразил сам себе: — Или, может быть ещё раньше? Гай Цезарь с детства был странен и непредсказуем… — вздохнул он.

— Безумен или разумен — наш долг охранять его! — Юлий Луп сдвинул густые чёрные брови. Две поперечные складки образовались на низком гладком лбу. Складки, говорящие о настойчивости или упрямстве. Херея одобрительно кивнул: молодой Луп нравился ему. «Этому юнцу можно доверять!» — с инстинктом старого вояки решил трибун.

— Тише! — предостерегающе проговорил Луп. — Кто-то идёт!

Преторианцы насторожились и положили ладони на рукояти мечей.

К ложу императора по дорожке, освещённой луной, шла женщина. Белая туника, обтянувшая высокое худое тело, выделялась в темноте светлым матовым пятном. Тихий ритмичный стук сандалий нарушил тишину.

Калигула отвлёкся от созерцания луны и повернул голову. Имя Друзиллы едва не сорвалось с губ Гая. В эту ночь появление сестры казалось ему самым естественным. Но он уже начал привыкать к мысли, что Друзилла больше не придёт.

— Цезония! — узнал он женщину и неожиданно улыбнулся. — Ты не спишь?

Восторженная радость охватила Цезонию. Наконец-то император назвал её по имени и улыбнулся ей!

— Гай Цезарь, я беспокоилась о тебе! — она присела на край ложа, пристально глядя в глаза Калигуле. — Ночь выдалась холодная, а ты — в одной тунике.

Гай увидел, что Цезония принесла с собою плащ, подбитый мехом. Такие плащи, перенятые у северных варваров, носили солдаты в германских походах. Калигула не помнил Германию. Ему тогда было два-три года. Мать часто рассказывала, сидя вечером у детской постели Гая: «Зимы там холодные, снег не тает месяцами. Реки покрываются коркой льда, по которой можно пройти, не утонув. Даже питьевая вода замерзает в котлах, и наутро её нужно растопить на костре… Неужели ты ничего не помнишь, Гай?»

Плащ принадлежал Германику. Калигула узнал его по вышивке: пальмовые ветви, сплетённые в венок. В этом плаще отец с триумфом вернулся в Рим после победы над германскими племенами. Друзилла хранила его. Значит, Цезония копалась в вещах Друзиллы! Гай разозлился бы за это на кого угодно. Но на Цезонию почему-то не хотелось сердиться!

Цезония накрыла Калигулу плащом, как одеялом. Тёплый мех приятно скользнул по обнажённым рукам и ногам. Лишь сейчас Гай понял, как он замёрз. Блаженно улыбнувшись, он приподнял край плаща и поманил Цезонию. Она скользнула в постель и прижалась к Гаю.

Как уютно было лежать под меховым плащом, рядом с притихшей от волнения женщиной. Глаза Цезонии влажно блестели. Гаю казалось, будто в серых зрачках отражаются звезды. Он поцеловал её с медлительной нежностью, как некогда — Друзиллу.

Кричали павлины в зверинце. Ночные птицы, пролетая над их головами, хлопали крыльями. Преторианцы, невидимые в темноте, охраняли покой императора. Может, рабы подглядывали, прячась за неосвещёнными окнами. Для Гая и Цезонии ничего не существовало. Отгородившись от всего мира тёплым плащом, ни отдавались любви.

Ласки Цезонии были изысканно томными. Тонкие ладони женщины скользили по телу Калигулы, едва касаясь его. Но эти нежные прикосновения возбуждали его сильнее, чем ласки женщин, которые громко стонут и впиваются в спину ногтями, чтобы показать, насколько они горячи в постели. Цезония ласкала Калигулу и вдруг отстранялась с лукавой улыбкой, когда его желание нарастало. А он, задыхаясь от страсти, полз за ней, искал её податливое тело и целовал несчётное количество раз.

И наступила минута, когда Гаю захотелось крикнуть Цезонии: «Я люблю тебя». Только Друзилле говорил он прежде эти слова. Никакая другая женщина не слышала их от Калигулы. Он был щедр на ничего не значащие похвалы женской красоте. Но слова любви предназначались только для Друзиллы.

Гай смолчал, устыдившись внезапного порыва. Но Цезония, внимательная и опытная, уловила в его взгляде нескрываемое восхищение. И, перестав кокетливо ускользать, отдалась ему.

Секунды экстаза были подобны ослепительной вспышке молнии. Гай удовлетворённо откинулся на спину. Цезония, тихо вздохнув, положила голову ему на плечо. Гай обнял её. Убегать с пренебрежением, как в прошлый раз, уже не хотелось.

— Ты замужем? — спросил он.

— Разведена.

— Замечательно, — удовлетворённо кивнул Гай. Эта женщина подарила ему сладость, делиться которой с другим мужчиной он не хотел.

Ночь не позволяла видеть яркий румянец, появившийся на узком лице Цезонии.

— Гай Цезарь, тебе было хорошо со мной? — облизнув пересохшие губы, спросила она.

«Хорошо! — вдруг подумал он. — Так хорошо, как бывало только с Друзиллой!»

— Да, очень, — откровенно ответил он.

Цезония мысленно попросила о помощи богиню Юнону.

— Гай Цезарь! Женись на мне — и каждая ночь доставит тебе такое же удовольствие! —попросила она, сладко улыбаясь.

Калигула, приподнявшись на ложе, удивлённо посмотрел на неё. «Стоит мне обратить внимание на женщину — и она сразу же напрашивается мне в жены!» — недовольно подумал он.

— О, Гай! — умоляюще простонала Цезония и прижалась губами к груди Калигулы. — Я стану такой женой, какая тебе будет угодна! Я буду верной, покорной, терпеливой, неревнивой. Я обращу твою жизнь в череду удовольствий! Поддержу самую безумную из твоих причуд! Женись на мне!

Первым порывом Калигулы было вытолкнуть Цезонию с постели. Но рассудок предательски нашёптывал: «Почему бы и нет?»

«Почему нет? Потому, что я не знаю Цезонии! Несколько встреч, последние из которых непременно заканчивались в постели. Питьё, заставляющее забыть о боли… Это ещё не повод взять в жены незнакомую женщину! — убеждал он себя. И тут же его мысли поползли в другую сторону: — А с какой из моих предыдущих супруг я был знаком ближе? С Юнией Клавдиллой, которую до брачного обряда видел видел три-четыре раза в доме её отца?! Или с Ливией Орестиллой, с которой познакомился на её же свадьбе и увёл к себе?! Или с Лоллией Павлиной, которую вызвал из Ахайи, услышав о её необыкновенной красоте?! Из всех этих женщин Цезония, пожалуй, самая знакомая!»

Повернувшись к встревоженной женщине, Калигула задумчиво провёл рукой по её груди, опускаясь к бёдрам и повторяя извилистую линию тела. Губы Цезонии нервно вздрагивали и опускались уголками вниз, отчего узкое лицо вытягивалось ещё сильнее. В Риме есть матроны значительно красивее. Но только Цезония заставила Гая на короткое время забыть о тоске по Друзилле!

Перестав гладить тело, Гай вернулся к лицу матроны. Провёл ладонью по щеке, коснулся губ, накрутил на палец русую прядь. Негустые, тусклые волосы…