На службе Отечеству - Александр Алтунин

- Ну вот, мил человек, слава богу, конец болоту. Теперь вы в безопасности. Идите с богом, а я отдохну маненько и тронусь в обратную.

Мы делаем привал. Петренко осматривает раненых. Охрименко и Федя быстро разводят костер. Сварив суп, все жадно набрасываются на еду. Ставлю котелок возле старика и предлагаю подкрепиться. Старик недоверчиво смотрит на алюминиевую ложку и отрицательно качает головой:

- Губы сварить можно...

Охрименко приносит деревянную. Одобрительно оглядев ее, старик медленно зачерпывает ложкой из котелка и осторожно пробует суп губами. Он показался ему горячим. Отложив ложку, старик ждет, пока остынет. Из вежливости следую его примеру. Разговор между нами не клеится: мне приходится выкрикивать каждое слово. Поэтому говорит один старик:

- Я, мил человек, тоже был солдатом. Давно энто было, еще с туркой воевали на Балконах.

- На Балканах! - пытаюсь поправить я.

- Ась?

- На Балканах, дедушка, на Балканах! - кричу я.

- Так, мил человек, так, истинно так говоришь: на Балконах. - Старик одобрительно кивает. - Мы там огромадную речку переплывали, не таку, как вы, мил человек, седни. На энтом берегу турка, а тута мы, значит. Турка стрелят, а мы плывем... Много нашего брата на дно раков кормить отправилось... Царствие им небесное... - Старик крестится. - Но как ни бушевал турка, а мы приплыли к энтому берегу. Турка на нас кидается, а мы в штыки его... Отбились. Медаль мне потом выпала за энто дело. - Помолчав, старик горестно вздохнул: - Мы, мил человек, на Балконах речки переплывали, а вы теперя на своей родной земле переплываете, да все в обратную сторону... Непорядок это.

Я смущенно развожу руками. Старик смягчается:

- Ну, давай, мил человек, поснедаем маненько, путь вам далекий, да и мне десять верст киселя хлебать...

Ест старик медленно. Поднося ложку ко рту, старается не пролить ни одной капли на траву. Под ложкой держит ломоть немецкого рыхлого хлеба. Проглотив пару ложек супа, отламывает кусочек хлеба и тщательно разжевывает его, но неожиданно выплевывает и морщится:

- Не нашенский хлебушек, дрянь... как трава.

После короткого отдыха тепло прощаемся с проводником. Испытывая к нему чувство глубокой признательности и жалея его, крепко обнимаю за худые плечи. Старик растроганно машет нам вслед.

Вскоре лес кончается. На опушке переночевали, а на рассвете снова в путь. Минуем деревню за деревней. Идем со всеми мерами предосторожности: прежде чем вступить в деревню, посылаем туда разведку. Шагаем с огромным напряжением сил. Люди, несущие раненых, сменяются через каждый час. И все же они едва держатся на ногах, но ни одной жалобы. На третий день изнурительного марша, около полудня, Воронов, как обычно следовавший в головном дозоре, на подступах к одному из сел наскочил на окопы, занятые красноармейцами. Отряд задержали, а меня и Воронова привели к пожилому майору.

- Кто вы и куда следуете? - Майор подозрительно поглядывает на немецкие автоматы в наших руках.

Молча выкладываем перед ним удостоверения личности, мою кандидатскую карточку и комсомольский билет Воронова. Внимательно прочитав их и сверив фотокарточки с нашими запыленными и обгоревшими на солнце физиономиями, майор, видимо, не нашел между ними большого сходства. Он долго расспрашивал нас: откуда наша дивизия выступила на фронт, где выгрузились из эшелона, дальнейшие действия. Потом, оставив нас под присмотром вооруженных бойцов, куда-то ушел. Вернувшись, заявил:

- Мы пропустим ваш отряд, если сдадите оружие.

- Товарищ майор, - неожиданно вспылил Воронов, - обезоруживать себя мы не позволим. Оружие нам еще пригодится.

- Сдадите, лейтенант, никуда не денетесь, - холодно парирует майор.

Заметив острый взгляд, брошенный майором на висевший у меня на груда немецкий автомат, я понял, что его больше всего интересует. Автоматов у нас в то время было мало. Каждый командир мечтал заполучить их для своего подразделения. Охотно пользовались трофейными.

Строго попросив Воронова "не вмешиваться в разговор старших", предлагаю майору забрать у нас все трофейное оружие и боеприпасы, а наше штатное оружие оставить: иначе с чем же мы явимся в родную дивизию?

- Ладно! - Майор решительно махнул рукой. - Винтовки можете взять с собой, остальное оружие сложить вот здесь, у этой землянки.

Когда мы сдали трофеи, майор передал нам распоряжение: следовать в штаб 19-й армии, а артиллеристов вместе с пушкой направить в Смоленск. Он объяснил, что в Смоленск ворвались фашистские танковые и моторизованные дивизии. Незначительные силы советских войск, оказавшиеся в районе Смоленска, атакуют фашистов, пытаясь выбить их из северной части города. Они остро нуждаются в противотанковой артиллерии.

С сожалением прощаюсь с полюбившимся мне степенным и невозмутимым сержантом, проделавшим вместе с нами нелегкий путь. Однако нет худа без добра: без пушки наш маленький отряд обрел еще большую подвижность. Теперь не составляло труда на попутной машине за несколько часов добраться до деревни Кардымово, где, по словам майора, размещался штаб 19-й армии. Прошу майора помочь отправить в госпиталь раненых. Майор обещал сопроводить их в ближайший полевой госпиталь.

На следующее утро мы были в Кардымово.

Большая деревня под Смоленском выглядит оживленной и шумной, как во время ярмарки. Везде стоят машины, повозки, привязаны кони, толпятся люди, дымятся кухни. С тревогой поглядываю в малооблачное небо, понимая, что в любой момент могут появиться фашистские самолеты. С трудом разыскав дежурного по штабу, докладываю ему о своем отряде и прошу указать дальнейший путь следования. Молодой артиллерийский капитан в новом, еще не помятом обмундировании выглядит не по-фронтовому свежо. Позвякивая шпорами, он энергично шагает от телефона к большой карте, разложенной на гладко выструганных досках, концы которых опирались на подставки, сколоченные из свежеотесанных толстых жердей. Подозвав меня, капитан ткнул карандашом в небольшой населенный пункт, расположенный примерно в четырех километрах от Вязьмы:

- Вот здесь, лейтенант, район сбора частей 162-й стрелковой дивизии. Топайте туда. Транспортом обеспечить не могу.

И мы потопали. Свободных попутных машин, на нашу беду, не оказалось. Лейтенант Воронов по привычке шагает несколько впереди отряда. За ним с трудом поспевают пять самых выносливых бойцов. Всего в отряде осталось вместе со мной девятнадцать человек. Мой взгляд с особой грустью задерживается на бойцах минометной роты. Кроме Воронова от нее уцелело еще одиннадцать человек. Тяжело шагают Василь Сероштан и Федор Браженко: после ухода артиллеристов миномет снова лег на их плечи тяжелым грузом. Петренко загрустил: его медицинская сумка пуста. Лысов, Поливода, Востриков, Шлевко держатся кучкой. Отощавший Миша Стогов следует за мной неотступно, словно тень. Бедный Хома Сусик высох за эти трудные июльские дни так, что гимнастерка болтается на нем, как на вешалке. Он все время отстает, но Федя заботливо и настойчиво подталкивает его, не позволяя замедлить шаг. Приуныл Охрименко. Продовольствие, захваченное после разгрома фашистского десанта на лесной поляне, съедено подчистую. В штабе армии ничего не удалось получить. Дежурный направил к коменданту штаба, а последний потребовал продовольственный аттестат, как будто мы находились в командировке. Торопясь в свою дивизию, мы не стали терять времени на хождение по хозяйственным инстанциям. И вот теперь заботливый старшина, который всегда болезненно переживал, когда бойцы вовремя не получали паек, ломал голову над тем, где накормить голодных людей. Его верный помощник Федя предлагает сделать привал в ближайшей деревне и попросить в правлении колхоза выдать нам что-нибудь из съестного. Одобряем его предложение.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});