Альтернативная личность - Александр Диденко

Плужниковы пригласили их к себе на эту субботу, а на следующую, они сами планировали пригласить Плужниковых на юбилей Матвея. Маленький юбилей, но ведь юбилей… Больше никого не пригласили – у Плужниковых ведь Дашка того же возраста, пусть поносятся. А потом уже останется ждать Нового года, но где проводить торжество пока не решили. Ветлины предлагают ехать на дачу, но все понимают, что те переругаются и испортят новогодний вечер. В общем, пока нужно лишь выдвигать варианты.

С работы Андрей всегда шел только пешком: чего здесь идти, пятнадцать минут и ты дома. Любой обзавидуется, это тебе не два часа сначала в метро с пересадками трястись, и потом на автобусе и тоже с пересадками. А по своей схеме он готов существовать целую вечность, потому что понимает, как отнимает силы и саму жизнь эта бесконечная дорога. Четыре часа в день коту под хвост, разве это дело? Только мазохисты на такое согласны – они и на шесть, и на восемь согласны – или кого жизнь в угол загнала, таких тоже полно.

Но молодежь сейчас пошла более расторопная, нежели была когда-то и сейчас ставшая людьми среднего и более возраста. Сейчас они снуют, снуют, шуршат чего-то, лукавят, елозят, как головастики, а своего добиваются. Не успокаиваются. И фиг ты их заставишь более часа на работу трястись, от своей жизни время урывать. Потому многие на своих развалюхах ездят. Даже на «копейках», как Жорик-стажер. Шустрый малый, далеко пойдет. Все книжки на свете прочитал, все знает, в любую дырку залезет, аж сдерживать приходится, ведь старшим на пятки наступает, а ему и плевать на субординацию. Только подумаешь о нем, тут же позвонит, напомнит о себе. Только мысль мелькнет, он тебе на порог заявляется. Только… он тут как тут. К стоматологу придет, в рот заглядывает, к рентгенологу – то же самое. Казалось бы, где психоанализ и хирургия, все равно лезет. Придет, обо всем порасспросит, все руками полапает и еще тысячу разных мелочей успеет. Вот такая молодежь должна быть, времена-то другие.

Только о нем вспомнил, тут же звонит:

– Здрасьте, Андрей Борисович, – здоровается. Вежливый: на пяток лет младше, а выкает. – Заняты?

– Домой иду, – отвечает Андрей, – что хотел, спрашивай.

– Да напомнить хотел… – говорит Жорик.

– А, это… Я помню, помню, – раздражается Андрей, – раз обещал, подарю. Только не звони мне больше по этому поводу. – И чтоб не показаться невежливыми, про Фрейда спрашивает: – Как там Фрейд поживает, друг твой?

– Ничего, спасибо, висит, и в машине не скучно. Спасибо вам за фотографию.

– Пожалуйста, – улыбается Андрей.

Укусив палец, стажер принимается за руку:

– А можно, я к вам на домашний спектакль приду? Говорят, вы чудесные сценки ставите.

– Ну, это уже слишком, – обижается Андрей. То, что начиналось, как предмет общения двоих, потом – близких друзей, теперь залоснилось по всему институту. Только не грубить ведь коллеге… – Это слишком, конечно, но приходите непременно.

На том и распрощались.

То, что работа у Андрея была не шибко обременительная, только дополняло ее достоинства. Хирург в Институте прикладной психиатрии – это самое для Андрея то. Ну, сломал какой-то из дурачков руку, или расшибся о батарею, подлатаешь его и вперед, о своем думаешь, сочиняешь чего. Это тебе не кардио– или микрохирургия, где, как у летчика, часы налетывать нужно, здесь все навыки почитай к обращению с пинцетом и иглой сводятся. А если сложное чего, в больницу везут, в специализированную. Ни тебе микроскопа, ни осложнений после операций. Дурачок, он же на криво сросшуюся кость не жалуются. А если пожалуется, кто ж его послушает? Да нету здесь никакого цинизму, одна правда только голая. Попытался он, когда только пришел, немного изменить отношение к больным, да ему в зубы старики несколько раз дали – не в прямом смысле, конечно, в переносном – теперь не лезет, своим, что есть, дорожит.

Возле дома высокого Андрей остановился. Посмотрел на нужный этаж, горели окна, улыбнулся: Катька сейчас встретит его котлетами с картошкой. Он увидел, что форточка на кухне распахнулась, и что-то на веревке скользнуло вниз. Он протянул руку. Маленький кактус с прикрепленным к нему клочком бумаги. «ПАПА», – прочел Андрей и ему стало покойно и счастливо. Тут же в недрах портфеля раздался звонок.

– Ты где? – спросила Катька.

– Возле дома уже, в подъезд вхожу, – пояснил Андрей.

– Я рыбу потушила с рисом, как ты любишь, – сказала Катька. – Доволен?

– Очень, – сказал Андрей и нажал кнопку лифта.

* * *

– Культуры много, а нравственности никакой, – возмутился Илья Николаевич. – Как будто это разные вещи. Парадокс.

– А вы считаете, одно и то же? – спросил ГГ. – Культура и нравственность…

– Не твое дело, как я считаю, – отрезал Илья Николаевич. – Взялся везти, так вези!

– Я и везу, – показал на дорогу ГГ.

– Путь знаешь? В темноте что-то не разберу, куда едем. Мост какой-то.

– Знаю, – заверил ГГ.

– Вот и вези!.. Ничего, я их из-под земли достану, – заверил Илья Николаевич без прежнего энтузиазма в голосе, – будут знать, как людей ножичками подпыривать. Ведь друзья, бывшие… Одни твари повсюду продажные. И чего Министерство специальное не создадут? По нравственности. И не было бы у нас этого бандитизма, сволочей кругом.

– Может, и не было бы, – шепнул ГГ.

– Тебя никто не спрашивает, сам небось из таких. Сейчас завезешь куда-нибудь, а там дружки твои дожидаются. На, смотри! – Илья Николаевич вывернул карманы. – Нет у меня ничего, понял?!

– А мне ничего и не нужно. И друзей у меня нет…

– Все вы такие: до поры нет, а потом по башке дрыном и в сугроб. Не так разве? Молодец – супец – писец.

– В смысле письмоводитель? – не понял ГГ.

– В другом смысле. На дорогу смотри! – Илья Николаевич извлек из пачки сигарету, закурил. – Недавно в троллейбусе ехал, машину в ремонт сдал, девчонка лет десяти стояла: ранец за спиной тяжеленный с книжками, в одной руке – футляр со скрипкой, в другой – сумка, со сменной обувью… или с формой физкультурной. Ведь ни одна сволочь не уступила, так и стояла девчонка всю дорогу. Малюю-юсенькая, ее из стороны в сторону качало… Вот и говори после этого о нравственности. Нет ее, и не предвидится.

– А вы стояли?

– Сидел, – признался Илья Николаевич. – Так мне-то неудобно было ей уступить, мое место у окна было. А между мной и девчонкой еще один человек сидел, вот ему и нужно было.

– Получается он и есть сволочь, правильно я вас понял?

– Он и есть, а я-то чего?

Илья Николаевич замолчал, о чем-то раздумывая, потом поднял глаза и сказал ГГ, что догадывается, куда тот его везет. Он потребовал вернуть себя «на место», заявив, что не из тех, кто разрешает увозить себя из жизни просто так, без персонального разрешения. Может, он и позволил так неосмотрительно полчаса назад зарезать себя, но сдаваться совсем не собирается. После чего, Илья Николаевич дернул ручку двери с искренним намерением вывалиться из машины. Дверь не поддалась, и он понял, что в данном случае нужно воздействовать исключительно на самого водителя. Нашарив под ногами что-то внушительное, Илья Николаевич сообразил, что это отвертка. Он что есть силы ударил ею ГГ в лицо, потом еще несколько раз, пока не раскрошилась деревянная ручка. Удары не причинила ГГ никакого вреда. И тогда Илья Николаевич заплакал…

В свете фар показался съезд с моста, за которым начиналась дорожная развязка. Огни города тихо погасли позади машины: впереди, слева и справа открывалась такая глубокая чернота, что мрак за опущенными веками в сравнении с ней выглядел сущим ребенком. Илья Николаевич закрыл глаза, чтобы придать себе некоторой уверенности.

Неужели нет никакой, ну вот такусенькой, возможности остаться? Вдруг, есть? Он успокоился и спросил об этом ГГ. Оказалось, что возможности нет. Но редчайшие исключения бывали, а последнее из них, как сказал ГГ, не вдаваясь в детали, случилось на днях. Илья Николаевич попытался ухватиться за соломинку. Ему тоже хотелось остаться, и он спросил, как удалось тому, который исключение… как ему это удалось? Очень просто, он рассказал сказку, и ГГ отвез его обратно. Сказку? Действительно, просто! Илья Николаевич попросил дать ему возможность вернуться, и ГГ согласился. Он предупредил, что если Илья Николаевич, используя три попытки, не вспомнит эту сказку или расскажет неверно, возвращение не состоится…

– Сказка о курочке Рябе, – сказал ГГ, – слушаю вас.

– Жила-была курочка Ряба…

– Ошибка, – остановил ГГ. – У вас осталось две попытки.

Илья Николаевич задрожал. Так неосмотрительно потерять попытку… Нужно сосредоточиться, нужно взять себя в руки. Сейчас может решиться все на свете, может все решиться. В сказке курочка сносит яичко, это яичко разбивает мышка. Ну да, хвостиком махнула, яичко разбилось… Значит, начинается с яичка. Нет – с мышки. Да, с мышки!

– Однажды мышка увидела яичко…