Буревестник - Петру Думитриу

— Товарищ Жора, — начал он вкрадчиво, усевшись на свое место, — мне хотелось бы поговорить с вами запросто, по-товарищески. Пожалуйста, на меня не обижайтесь. Я буду говорить прямо, без обиняков: вы здесь — новый человек, вам нужно помочь, наша критика поможет вам избежать дальнейших ошибок.

Он остановился, выжидая.

— Говорите прямо, не скрытничайте, — сказал Адам Жора. — Разве нужно спрашивать разрешения для того, чтобы кого-нибудь критиковать?

— Разрешения, конечно, не нужно, но бывают люди, которым… как вам сказать… особенно когда их командируют сверху… которым не всегда приятно выслушивать критику снизу…

Это значило: «Может быть и ты один из тех, которые не допускают критики, которые так зазнались, что не могут терпеть, чтобы их критиковали простые, обыкновенные люди, как мы. Если ты не пожелаешь выслушать то, что я тебе сейчас скажу, это будет значить, что ты не признаешь одного из основных методов партийной работы».

Адам Жора сразу расшифровал этот маневр и, нисколько не смутившись, молча ждал, что будет дальше.

— Видите ли… — продолжал между тем Прикоп, — сегодня утром, когда вы отправились за лодками, вы поступили, конечно, очень хорошо. Мы это понимаем. Забота о государственном достоянии — черта очень похвальная. Но тем не менее поступок ваш — необдуманный. Во-первых, следовало посоветоваться с нами. Нехорошо, что все это носило характер вашей личной инициативы. Кроме того, подумали ли вы, спасая лодки, о самом ценном капитале — о человеке? А что, если бы рыбаки погибли? Стоило ли подвергать людей смертельной опасности из-за лодок? В этом — ваша ошибка. Очень досадно, что она произошла в первый же день. Ведь рыбаки теперь будут считать вас хорошим товарищем и смельчаком, но таким, который их не бережет, а это очень плохо. Коммунист, который не заботится о людях, не может вести настоящей политической работы.

Все это было сказано спокойно, даже, казалось, доброжелательно, тоном наставника, поучающего чересчур резвого ребенка. «Ему нанесли хороший удар, — думал про себя Прикоп. — Самый факт, что мы с Прециосу можем разговаривать таким тоном с присланным из обкома инструктором, уже доказывает, что этот инструктор поставил себя в совершенно несоответствующее его роли положение. И то сказать: что это за инструктор, который рискует людьми, принимает решения, ни с кем не посоветовавшись, да еще в первый же день своего пребывания на судне? Этак немудрено и слететь».

Адам Жора увидел приготовленную ловушку и понял, что ему действительно грозит опасность. «Этот человек мне враг, — подумал он, — но разве только мне? — Это бы еще было полбеды. Хорошего, конечно, и в личной вражде мало, но тут не то, тут больше, чем личная вражда. Если человек так относится к посланному партией инструктору, значит, он что-то скрывает. Придется остаться здесь, пока я не выведу его на чистую воду, а может быть и после этого…» Перед отъездом, в обкоме, Адам просмотрел относившиеся к здешней организации бумаги, подшитые к делу, и увидел, какая участь постигла двух посланных в прошлом году на «Октябрьскую звезду» инструкторов: их отозвали и подвергли критике. Третий, не вдаваясь в подробности, дал благоприятный отзыв о работе здешней парторганизации. «А что, если этот третий намеренно закрывал глаза? — мелькнуло у него в голове. — А те двое были жертвами интриги?» Адам почувствовал, как где-то, в самой глубине души, в нем шевельнулось возмущение: «Неужто и здесь несправедливость? Неужто опять Даниловы? Склока в партийной организации? Интриги между коммунистами?..»

Увидев что Адам молчит, Прикоп улыбнулся: «Значит, подействовало! — решил он. — А относительно Продана можно не беспокоиться: при его недоверчивости, он не скоро теперь решится открыться новому инструктору…»

— Ну что ж, — заметил Прикоп, — кажется, можно приступить… к заседанию…

Обрадованный и успокоенный Прециосу только было открыл рот, чтобы что-то сказать, но Адам его остановил:

— Погодите. Я тоже хочу высказать свое мнение.

— Пожалуйста, — сказал Прециосу с едва заметной усмешкой, рукой приглашая инструктора высказаться.

— Видите ли, товарищи, — начал Адам, — я решительно против того, чтобы один партийный лозунг использовался как оружие против другого. Забота о человеке тут совершенно ни при чем. Речь шла о том, чтобы спасти социалистическое имущество. Я сам бывший рыбак, — товарищ Прикоп Данилов меня знает, — и понимаю, когда можно потонуть, а когда нельзя. Если бы действительно была опасность, я бы не стал, конечно, вызывать охотников, да они и сами бы, пожалуй, не пошли. Но необходимо было, именно в ту минуту, указать людям, что нельзя шутить с народным имуществом. Понятно вам это? Неужто нужно было устраивать для этого целое заседание? Почему вы сами не проявили инициативы? Где были коммунисты судна? Я нашел одного только — Луку Егорова, да еще беспартийного Емельяна Романова, которые помогли мне мобилизовать остальных. Их согласие решило дело. Мы поставили на место тех, кто побросал лодки. Вам кажется, что я сделал плохо? Я думаю, что я поступил правильно. Было бы еще лучше, если бы старшиной в бригаде, побросавшей лодки и снасти, был не ваш родной брат, товарищ Данилов. А уж если так случилось, что старшиной был именно он, то вам следовало бы сделать ему выговор, а не критиковать присланного из обкома инструктора, назначение которого — помогать первичной организации в ее работе, а не объяснять рыбакам, как нужно беречь государственное имущество. Это должны были своевременно сделать вы, бюро парторганизации. Ну, а теперь, мне кажется, можно приступить и к заседанию.

Адам давно уже не дрался и было мало вероятно, что ему когда-либо в будущем придется снова, как десять с лишним лет тому назад, пользоваться кулаками, но бороться он умел теперь не хуже, чем тогда, а пожалуй — и лучше.

«Поймите же наконец, — мысленно говорил он им, — что дело тут не во мне, а в вашей политической работе на важном для всей пищевой промышленности участке». Нанесенный им ответный удар был сокрушительным, и Прикоп хорошо почувствовал всю его силу. Слова: «Товарищ Данилов меня знает», заставили его вздрогнуть, тем более что до сих пор Жора вел себя как чужой, а не как односельчанин. «Но это еще не так опасно, — думал Прикоп, — а вот с Симионом я действительно засыпался. И как это меня угораздило сделать такую глупость! Забыть сделать выговор собственному брату! Из-за этого дурака Симиона может выйти крупная неприятность».

Он был напуган и поспешил оправдаться:

— Откуда вам известно, что я ничего не сказал брату? Наоборот, я отчитал его самым серьезным образом.

— Это нужно было сделать при всех, тогда же, а не с глазу на глаз!

— Погодите, товарищ Жора, будем рассуждать организованно! — вмешался Прециосу, чтобы как-нибудь помешать Адаму.

— Конечно, — с улыбкой обратился к нему Прикоп, — если вы отвергаете нашу критику, вы вовсе не обязаны…

— Мне кажется, что я поступил правильно, — уверенно повторил Адам.

— Мы уже высказали наше мнение; однако, если оно вам не нравится, мы можем и помолчать… — со смехом заметил Прикоп. — Вы сами только что говорили, что вы здесь не для того, чтобы мы вас критиковали, а для того, чтобы критиковать нас…

Адам холодно рассмеялся и предложил приступить наконец к заседанию. Продолжать спор не имело смысла.

Он начал расспрашивать членов бюро о работе первичной организации, о ее задачах, о людях, о производстве. Ему отвечали сбивчиво и бессвязно. Во всем, что ему говорили, было много цифр, но ничего живого. Адам несколько раз пытался втянуть в разговор Продана, но тот произносил два-три — правда, хорошо обдуманных — слова, потом снова смолкал, испытующе и задумчиво глядя на инструктора. Под конец Прикоп и Прециосу спросили Адама, какие он предлагает меры для улучшения работы судовой парторганизации, но он с улыбкой уклонился от ответа:

— Вы только что говорили о том, как нужно быть осторожным в первые дни на новом месте, а сами теперь хотите заставить меня сделать непоправимую ошибку! Я далеко еще не ознакомился с положением. Что бы я сейчас ни предложил, все это будет основано только на сведениях, собранных «понаслышке». Дайте мне присмотреться к работе организации. Потом, когда я хорошенько узнаю людей и вообще положение на судне, я сам скажу вам, что, по моему мнению, следует предпринять…

Они расстались. Прециосу с Прикопом остались одни. Прециосу был недоволен:

— Он много о себе воображает, — сказал он с усмешкой, — но посмотрим… За кого он нас принимает? За палубных практикантов, которые не умеют завязать ни одного узла? Но ведь мы с тобой матерые морские волки…

— Ты порешь вздор, — огрызнулся Прикоп.

Он глубоко задумался. Этот Жора совсем не был похож на прежнего долговязого деревенского парня, сильного, как молодой бык. Он изменился, преждевременно состарился, его сила ушла, казалось, внутрь. Он открыто над ними издевался, отказываясь — в шуточной форме — высказать свое мнение об их работе: я, мол, прекрасно понимаю, зачем вы просите у меня совета: чтобы сделать все шиворот-навыворот, а потом свалить на меня вину и написать в обком, что, дескать, инструктор — путаник, надо его сменить. Он почти что сказал им это в лицо, уклонившись от всяких советов. Опасный человек. Нужно отделаться от него как можно скорее…