Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

Руководит блондинистая аниматорша, та, что собирала детей, – Герман мельком видел ее на пляже. Все у нее крупное, внушительное: скулы, зубы, задница и грудь. Герман загипнотизирован. Глядя на сцену амфитеатра, на крупную задницу аниматорши, он начинает обкатывать в уме колкости, но вскоре понимает, что втюрился. Запал на аниматоршу в первый день отдыха с женой и сыном. «Арам-зам-зам…»

Желтая маечка, короткая юбка в разноцветный горошек. Гипертрофированная сексуальность. Крупная, да, но не мягкая, как Юля.

Костик вертится рядом с тетей, послушно повторяет движения. Показалось, или сын тоже пялится на черные бусы, которые подпрыгивают на полной груди?

– На каком языке песня?

Дети орут, перебивая. Тянутся к микрофону.

– Правильно. На испанском. А теперь давайте посчитаем на испанском до трех.

Герман идет покурить. Он уверен, что одна сигарета сделает его счастливым.

– Сыграем в «горячую картошку»?

– Да!

Аниматорша приседает, и Герман видит ее трусики. Багрово-красные, как спекшаяся кровь. Он выкуривает две сигареты подряд.

Подходит Юля.

– Волнуешься? Он уже самостоятельный.

– Мало ли что. Незнакомое место, люди.

Герман не смотрит на сцену – вдруг Юля что-то поймет по его глупому лицу.

– А теперь родители помогут деткам станцевать последний танец!

«Станцевать танец, станцевать танец, станцевать…» – хватается за тавтологию Герман.

Костик видит их и машет, подзывая.

– Потанцуешь с сыном? – говорит Юля.

– Давай ты.

– Как всегда.

Он поджигает новую сигарету и смотрит, как Юля идет к сцене, поднимается по ступеням. Скользит взглядом по аниматорше – сглатывает.

Колонки грохочут: «Соку-соку бачи-бачи соку-соку вира-вира…»

Он просыпается по зову мочевого пузыря. В номере черным-черно – глаза успели привыкнуть лишь к темноте мертвого сновидения – и душно. Кондиционер на ночь не включали – мало ли гадости какой надует, там ведь плесень годами нарастает.

Герман пробирается на ощупь, поскальзывается на чем-то в коридоре – хватается за стену, чтобы не упасть. Через несколько минут возвращается в кровать с влажным махровым полотенцем, накрывается им, прислушивается: семья спит.

Снова просыпается и видит, что Юля сидит на кровати. Неподвижная поза, лицо повернуто к шкафу. Или это обман темноты, и сейчас жена смотрит прямо на него? Черные глаза на сером лице…

– Эй! – зовет он.

Юля не шевелится.

На Германа будто наваливается призрак – странное давящее ощущение растет. Он поднимает руку, собираясь коснуться жены, но почему-то медлит.

– Юля… Все хорошо?

Так и не решившись, поворачивается к тумбочке, шарит рукой, сбрасывает на пол блокнот, нащупывает смартфон. Вспыхивает экран. Герман моргает, щурится: три сорок три.

Через проход на кровати ворочается Костик. Громко скрипит зубами – перемалывает впечатления первого дня.

Герман оборачивается к Юле и дергается от неожиданности.

Теперь она и вправду смотрит на него, ее глаза блестят, отражая пыльцу света.

– Все хорошо, – говорит она, ложится на бок, спиной к нему, и массирует ухо.

В последний раз его влажно выталкивает в реальность ранним утром. В прерванном сне голое тело аниматорши покрывали песок и крошечные морские звезды, глаза закатились до белков – не помня себя, она елозила по Герману неспокойными широкими бедрами. Исступление и дикость, дикость и исступление. Во сне не было ничего запретного.

Чтобы убедиться, он сует руку в трусы. Поллюция у тех, кому хорошо за тридцать… Что ж, бывает, он даже гуглил причины. Долгое половое воздержание (активирует творческие способности, ага). Сильные страхи. Как говорится, нужное подчеркнуть.

Герман выбирается из кровати. Занавеска пропиталась утренним светом. Он осторожно откатывает балконную дверь, расширяя оставленную на ночь щель. На цыпочках проскальзывает в ванную.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Непроизвольно семяизвергся, – говорит отражению в зеркале и намыливает трусы.

Застирав, развешивает на настенной сушке, оборачивает бедра полотенцем. Выдавливает на зубную щетку ментоловую гусеницу, чистит, сплевывает и усаживается со щеткой на унитаз. Юля бы не одобрила… Герман съеживается от воспоминания о ночном пробуждении: сидящая на постели жена, неподвижная серая фигура…

Его внимание привлекает ведерко на раковине. То самое, из-под майонеза, приспособленное Юлей под пляжные игры Костика. Герман встает, склоняется к застоявшейся воде, смотрит сквозь прозрачную стенку.

Выложенное камнями дно, крупицы песка, неподвижная ракушка – крабик то ли заснул, то ли издох.

И ни одной морской звезды.

«А что, если?..»

Герман открывает дверь и приседает на корточки. Даже при задернутых шторах видит мокрый след на полу коридора. Нагибается ниже, лицом к самой плитке, и замечает что-то темное под низкорослым холодильником. Брезгливо выковыривает пальцем. Кивает, глядя на раздавленную морскую звезду: догадка подтвердилась.

Так вот на чем он поскользнулся ночью.

– Такси! Верблюд-такси!

Верблюд покрыт тяжелой многоцветной попоной, всюду кисти и бахрома. На животное неуютно смотреть. Герман приподнимается на локтях и разглядывает погонщика в белой с красным орнаментом куфии и белой сорочке в пол, то есть в песок, потому что араб плетется вдоль берега. «Как у них эта национальная роба называется?»

Сегодня на пляже многолюднее – народ перебрался от бассейнов. Между соломенными зонтами, островерхими шляпами волшебников, снуют зазывалы.

– Экскурсии не интересуют?

– Май фрэнд! Прогулка на яхта!

– Лучший массаж! Недорого!

Жару разбавляет приятный ветерок.

– Ваши звезды ноги не сделали? – спрашивает Герман.

Стас отвлекается от планшета, на котором смотрит какую-то сериальную бурду про ментов. Это почти забавно, учитывая, что он работает в уголовном розыске. Или почти грустно.

– А? – Стас дергает за провод наушника.

– Морские звезды. Вчера наловили. Наши ночью удрали, вернее, одна свалила, а другой не повезло. А ваши?

– Алиса не донесла, жалко стало. В море отпустила. – Стас довольно фыркает. – В естественную среду.

Герман садится на край шезлонга. Море изумрудное вблизи и темно-синее у горизонта. Костик и Алиса возвели песочный замок и теперь наполняют ров. Света загорает, стоя по щиколотку в воде: длинные худые ноги, костлявая фигура. Герман ищет глазами Юлю, не находит, переключается на катера и яхты, маленькие на таком расстоянии, и тут взгляд прикипает к другому пятнышку.

Прямо напротив пирса, на самой линии горизонта, стоит черный контейнеровоз. Герман берет смартфон, фотографирует судно, увеличивает и читает надпись на борту: «GOTTX». Не совсем обычное имя. Работая над повестью «Пена», Герман дотошно изучил вопрос: названия грузовых судов обычно состоят из двух-трех слов. Или это аббревиатура?

Контейнеры расположены в шесть-семь ярусов над палубой и почти скрывают надстройку; а сколько их в трюме? Контейнеры длинные и ржавые, Герман различает несколько площадок для негабаритных грузов – пустых, со сложенными торцевыми бортами.

Герман отвлекается от судна, скользит взглядом по пирсу, по каждой опоре, словно ведет молоточком по брускам ксилофона, извлекая разные оттенки тишины, и наконец видит Юлю.

Та плывет лицом вниз. Руки и ноги жены широко раскинуты в стороны, как у четырехконечной звезды. Тихая волна прокатывается между сваями, пытается загнать под настил… тело его жены. Тело. Он думает о Юле как о теле, неподвижном теле в приливном море, и эта мысль ужасна.

Он вскакивает и бежит, хочет закричать – привлечь внимание идущих по пирсу людей, но тут ноги Юли тонут. Она встает, поднимается над водой, которая волнуется вокруг рыхлых бедер, и идет к берегу. Герман останавливается, отшатнувшись, будто наскочил на стену. Бешено колотится сердце, но страх уже отпустил. Что-то вскрылось внутри… артерия облегчения.