Триумфальная арка - Эрих Ремарк

— Черт возьми! — сказал полицейский. — Уж не спятила ли она? Вот задаст работы! А у меня в три кончается дежурство.

— Марсель… — неожиданно проговорила женщина.

— Что вы сказали? Ну, ну? Что вы сказали? — Полицейский снова склонился над ней.

Женщина молчала.

— Что вы сказали? — Полицейский выдержал паузу. — Повторите! Повторите еще раз!

Женщина молчала.

— А, пропадите вы пропадом со всей вашей проклятой болтовней, — накинулся он на представителя строительной фирмы. — Ну как тут составишь протокол?

В этот момент снова щелкнул затвор фотоаппарата.

— Благодарю, — сказал репортер. — Получится очень живая сценка.

— А наш фирменный знак попал в кадр? — спросил представитель строительной фирмы, отмахиваясь от полицейского. — Я немедленно заказываю полдюжины снимков.

— Не попал, — заявил фоторепортер. — Я социалист. Лучше бы уплатили по страховке, жалкий холуй, цепной пес миллионеров.

Раздался пронзительный вой сирены. «Скорая помощь». Теперь самое время убраться, подумал Равик. Он осторожно попятился назад. Однако полицейский удержал его.

— Вам придется пройти с нами в участок, мсье. Очень сожалею, но мне необходимо составить протокол.

Неизвестно откуда появился второй полицейский и встал рядом с Равиком. Делать было нечего. Быть может, обойдется, подумал Равик и пошел за полицейскими.

Дежурный чиновник молча слушал доклад полицейского, заново составлявшего протокол. Затем обратился к Равику:

— Вы не француз.

Он не спрашивал, он констатировал.

— Совершенно верно, — ответил Равик.

— Кто же вы?

— Чех.

— Как же так? Вы оказываете врачебную помощь, хотя, будучи иностранцем, не имеете права практиковать, если вы не натурализовались.

Равик улыбнулся.

— Я не занимаюсь врачебной практикой. Я путешествую. Развлекаюсь.

— Паспорт у вас при себе?

— Будет тебе, Фернан, — сказал другой чиновник. — Мсье помог женщине, у нас имеется его адрес. Этого вполне достаточно. К тому же есть и другие свидетели.

— Меня интересует, паспорт или удостоверение личности у вас при себе?

— Разумеется, нет, — ответил Равик. — Кто же носит с собой паспорт?

— А где он у вас?

— В консульстве. Сдал неделю назад. Нужно продлить визу.

Равик знал: если сказать, что паспорт в отеле, его отправят туда с полицейским, и обман сразу же раскроется. К тому же, когда его спросили, где он живет, он из предосторожности назвал не свой отель. Вариант с консульством был надежнее.

— В каком консульстве? — спросил Фернан.

— В чехословацком. В каком же еще?

— А ведь мы можем позвонить и справиться. — Фернан бросил на Равика многозначительный взгляд.

— Конечно, можете.

Фернан с минуту помолчал.

— Хорошо, — сказал он. — Так и сделаем. Он встал и вышел в соседнюю комнату. Второй чиновник был явно смущен.

— Извините, пожалуйста, мсье, — обратился он к Равику, — разумеется, это пустая формальность. Сейчас все выяснится! Мы вам очень признательны за помощь.

Выяснится, подумал Равик. Он не спеша достал сигарету и осмотрел комнату. У двери стоял полицейский. Но это было чистой случайностью — пока никто еще не подозревал его всерьез. Можно бы даже оттолкнуть полицейского… Но, помимо него, в комнате находилось двое рабочих и представитель строительной фирмы. Пытаться бежать бессмысленно. Не пробьешься, да и перед участком всегда торчат полицейские…

Фернан вернулся.

— В консульстве паспорта на ваше имя нет.

— Возможно, — сказал Равик.

— То есть как это «возможно»?

— Сотрудник, давший справку, может и не знать всего. Такими делами занимаются, по крайней мере, пять-шесть человек.

— Но этот оказался в курсе дела.

Равик промолчал.

— Вы не чех, — сказал Фернан.

— Послушай, Фернан… — начал было другой чиновник.

— Акцент у вас не чешский, — сказал Фернан.

— Ну и что же?

— Вы немец, — торжествующе объявил Фернан. — И к тому же без паспорта.

— Нет, я не немец, — ответил Равик. — Я марокканец, и у меня все французские паспорта, какие только есть на свете.

— Мсье! — заорал Фернан. — Как вы смеете! Вы оскорбляете французскую колониальную империю!

— Дело дрянь, — сказал один из рабочих.

Лицо представителя строительной фирмы вытянулось так, словно он хотел отдать честь.

— Будет тебе, Фернан…

— Вы лжете! Вы не чех! Есть у вас паспорт или нет? Отвечайте!

В человеке сидит крыса, подумал Равик. В человеке сидит крыса, которую никогда не утопить… Какое этому идиоту дело, есть ли у меня паспорт? Но крыса что-то учуяла и выползает из норы.

— Отвечайте же! — рявкнул Фернан.

Клочок бумаги! Все сводится к одному: есть ли у тебя этот клочок бумаги. Покажи его — и эта тварь тут же рассыплется в извинениях и с почетом проводит тебя, будь ты хоть трижды убийцей и бандитом, вырезавшим целую семью и ограбившим банк. В наши дни даже самого Христа, окажись он без паспорта, упрятали бы в тюрьму. Впрочем, он все равно не дожил бы до своих тридцати трех лет — его убили бы намного раньше.

— Вы останетесь здесь, пока мы не установим вашу личность, — сказал Фернан. — Уж я об этом позабочусь.

— Прекрасно, — сказал Равик.

Фернан вышел, громко стуча каблуками. Второй чиновник рылся в бумагах.

— Очень сожалею, мсье, — сказал он, помолчав. — Иной раз он просто как одержимый.

— Ничего не попишешь.

— Нам можно идти? — спросил один из рабочих.

— Идите.

— До свидания. — Он повернулся к Равику. — После мировой революции вам не понадобятся никакие паспорта.

— Надо вам сказать, мсье, — заметил чиновник, — что отец Фернана был убит в прошлую войну. Оттого Фернан и ненавидит немцев.

Чиновник растерянно глядел на Равика. Видимо, он уже обо всем догадался.

— Крайне сожалею, мсье, что так получилось. Если б я был один…

— Ничего не поделаешь. — Равик осмотрелся. — Разрешите мне позвонить, пока не вернулся этот Фернан?

— Звоните. Телефон вон там на столе. Только поторопитесь.

Равик объяснил Морозову по-немецки, что произошло, и попросил известить Вебера.

— А Жоан? — спросил Морозов.

Равик заколебался.

— Не надо. Пока не надо. Скажи, что меня задержали, но через два-три дня все будет в порядке. Позаботься о ней.

— Ладно, — ответил Морозов без особого восторга. — Ладно, Воцек.

Едва Равик положил трубку, вошел Фернан.

— А на каком языке вы говорили сейчас? — спросил он, ухмыляясь. — На чешском?

— На эсперанто, — ответил Равик.

Вебер пришел на другой день утром.

— Какая мерзость, — сказал он, оглядывая камеру.

— Во Франции пока еще сохранились настоящие тюрьмы, — ответил Равик. — Никакой гуманистической гнили. Добротный вонючий восемнадцатый век.

— Черт знает что такое! — сказал Вебер. — Надо же было именно вам угодить сюда.

— Не стоит делать людям добро. Это всегда выходит боком. Очевидно, я должен был спокойно смотреть, как женщина истекает кровью. Мы живем в железный век, Вебер.

— В железобетонный. А эти типы разнюхали, что вы находитесь в Париже нелегально?

— Разумеется.

— И адрес узнали?

— Конечно, нет. Не стану же я выдавать мой старый «Энтернасьональ». Хозяйку оштрафуют: ведь ее клиенты не зарегистрированы в полиции. А там — облава, сцапают с десяток людей. На сей раз я назвал отель «Ланкастер». Дорогой, роскошный, небольшой отель. Когда-то, очень давно, я там останавливался.

— У вас новая фамилия? Воцек?

— Владимир Воцек. — Равик усмехнулся. — Четвертая по счету.

— Вот не везет так не везет. Что же делать, Равик?

— Многого тут не сделаешь. Главное, чтобы полиция не пронюхала, что я уже не в первый раз во Франции. Иначе — шесть месяцев тюрьмы.

— Черт побери!

— Да, мир с каждым днем становится все более гуманным. Живи в опасности, говорил Ницше. Эмигранты так и делают. Поневоле, конечно.

— А если полиция ничего не узнает?

— Тогда дадут только две недели. А затем, конечно, вышлют.

— А дальше что?

— Снова вернусь.

— И снова попадетесь?

— Совершенно верно… Но на этот раз у меня все-таки была долгая передышка. Два года. Целая жизнь.

— Надо что-то предпринять. Дальше так продолжаться не может.

— Очень даже может. А что вы, собственно, могли бы сделать?

Вебер задумался.

— Дюран! — внезапно воскликнул он. — Дюран знает кучу людей, у него связи… — он запнулся на полуслове. — Господи Боже! Вы же сами оперировали главного бонзу, от которого все зависит. Помните, того, с желчным пузырем?

— Не я… Дюран…

Вебер рассмеялся.

— Я, конечно, и виду не подам, что знаю об этом. Но старик мог бы кое-что сделать. Я из него душу вытрясу.