И больше никаких парадов - Форд Мэдокс Форд

смахивает на какую-то мелодраму…

Сильвия отправилась в курительную комнату и стала ждать, когда Титженс и Коули поговорят по телефону… Еще одно соглашение… На этот раз с отцом Консеттом на небесах! Она ничуть не сомневалась, что отец Консетт, а вместе с ним, вполне возможно, и другие обитатели рая не желали доставлять Кристоферу беспокойство, чтобы он мог примириться с этой войной… Или, возможно, только потому, что он был хороший, пусть даже и скучноватый человек, каких так склонны любить на небесах… Что-то в этом роде…

К этому времени она уже вновь обрела все былое спокойствие. Вспышки эмоций нельзя контролировать по часам, она, по крайней мере, так не умела, потому что с ней такое происходило периодически и в самые неожиданные моменты, хотя более взвешенные страсти в ее душе не претерпевали никаких изменений… Поэтому когда Кристофер в тот день появился у леди Сакс, она была совершенно спокойна. Лавируя среди французских и английских офицеров в пышном, восьмиугольном, выдержанном в голубых тонах салоне, где леди Сакс устроила свою чайную церемонию, он подошел к ней и поздоровался кивком – лишь самую малость склонив голову!.. Пероун растворился за спиной противной герцогини. Одновременно с этим к ней бросился и генерал, поистине великолепный, убеленный сединой, с красными кантами и золотыми галунами… До этого он вел оживленную беседу с молодым дворянином – темноволосым малым в синем мундире с новехоньким ремнем, выглядевшим несколько театрально, служившим шофером у очередного французского маршала, приходившегося ему двоюродным братом и ближайшим родственником, если не считать бабушек и дедушек, – о его предполагаемой невесте, и вдруг, завидев рядом с Сильвией Пероуна, фыркнул и угрожающе засопел…

Незадолго до этого генерал рассказал ей, что преднамеренно организовал это мероприятие, проявив немалую волю, полагая, что это поспособствует сплочению стран «Сердечного согласия»[8]. Хотя на деле похоже ничего такого не происходило. Французы – офицеры, солдаты и дамы – сгрудились в одном конце зала, англичане – в другом. Причем французы выглядели гораздо мрачнее, чем можно ожидать от женщин и мужчин. Когда ей представили какого-то маркиза – она поняла, что все они относились к знати и выступали с позиций бонапартизма, – тот ограничился лишь заявлением о том, что герцогиня, по его убеждению, была совершенно права, причем сказал это Пероуну, который, не зная французского, чуть не подавился, будто его язык в одночасье настолько распух, что перестал помещаться во рту…

Что говорила герцогиня – пренеприятная особа, восседавшая на диване с видом варварски измученного заботами человека, – Сильвия не слышала, поэтому любезно склонялась к мысли, что в школе ту предназначали для французской монархической знати, но потом она занялась делами, государственными даже в глазах бонапартиста. С учетом этого миссис Титженс сказала, что герцогиня совершенно права… Маркиз долго смотрел на Сильвию своими темными глазами, на что она ответила ему ледяным взглядом, красноречиво свидетельствовавшим о том, что для его господ герцогиня была лакомым кусочком. После этого он сразу сник…

Встречу с ней Титженс организовал самым замечательным образом. На подобные флегматичные поступки он был большой мастак, поэтому она на десять секунд задумалась о том, а испытывает ли он вообще какие-либо чувства или эмоции. Хотя и знала, что все же испытывает… Как бы то ни было, но генерал, подойдя к ним с довольным видом, заметил:

– Насколько я понимаю, вы успели повидаться еще вчера… Хотя раньше боялся, что у вас, Титженс, не найдется для этого времени… Пополнение, должно быть, доставляет вам массу проблем…

– Да, мы действительно уже успели повидаться, сэр… – ответил Кристофер лишенным всякого выражения голосом.

Из-за этой бесстрастности Титженса, от того, что он оказался на высоте сложившейся ситуации, ее накрыла первая волна эмоций… Ведь до самой последней минуты она просто язвительно констатировала тот факт, что во всем этом зале не оказалось ни одного приличного мужчины… Здесь даже джентльменом нельзя было никого назвать… Ведь о французе составить мнение нельзя… ни в жизнь… И вдруг ее охватило отчаяние!.. В голову пришла мысль о том, как она вообще могла когда-то тратить эмоции на эту бесчувственную глыбу? Это ведь то же самое, что пытаться сдвинуть с места тяжеленный, плотно набитый пухом матрас. Ты тянешь его за конец, но остальная масса лежит мертвым грузом и не двигается с места… И так до тех пор, пока ты совершенно не выбьешься из сил… Пока они окончательно тебя не покинут… У него будто был дурной глаз… Или же его защищала какая-то неведомая сила. Он всегда был так ужасающе во всем сведущ и так ужасающе находился в центре своего собственного мира.

– Ну раз так, – весело сказал генерал, – то вы, Титженс, сможете выкроить минутку и поговорить с герцогиней! И не о чем-нибудь, а об угле!.. Ради всего святого!.. Мы оказались в отчаянном положении, и только вы можете нас спасти! Я больше не могу…

Чтобы не закричать, Сильвия закусила изнутри нижнюю губу – она никогда не закусывала ее так, чтобы было видно. Нельзя было допустить, чтобы Титженс сейчас это сделал… Генерал стал вежливо ей втолковывать, что всю эту церемонию герцогиня устроила с единственной целью: обсудить цену угля. Кэмпион отчаянно ее любил. Ее, Сильвию! В самой надлежащей для старого генерала манере… Но никогда не вышел бы за рамки ее собственных интересов, в точности как если бы она была его сестрой!

Чтобы привести в порядок чувства, она внимательно оглядела зал и сказала:

– Прямо как на полотне Уильяма Хогарта…

Нерушимая атмосфера XVIII века, которую где только можно так знатно умудряются сохранять французы, придавала картине особую целостность. На диване, в окружении склонившихся над ней родственников, сидела герцогиня. И не просто герцогиня, а обладательница одной из всем известных, совершенно невероятных фамилий: Бошен-Радигуц или что-то вроде того. Восьмиугольный, выдержанный в голубых тонах зал увенчивал свод, сходившийся вверху в красивую розетку. Английские офицеры и женщины, наружность которых свидетельствовала о принадлежности к отрядам добровольческой помощи, толпились слева, французские военные и облаченные во все черное дамы любых возрастов, наверняка вдовы, справа. Герцогиня при этом превратилась в некое подобие закатного солнца, склонившегося над морем и разделившего его на две половины. Сидевшую рядом с ней на диване леди Сакс глаза видеть отказывались, как и склонившуюся над герцогиней предполагаемую невесту. Эта дородная, невзрачная, холодная и злобная женщина в настолько потертом платье, что оно казалось сшитым из серого твида, затмевала собой всех остальных, подобно тому, как солнце скрывает в своей тени планеты. Справа от нее стоял полноватый персонаж в