На плоту через океан - Уильям Уиллис

Микки стала бравым моряком. Она вела себя так, словно родилась на плоту и собиралась жить на нем до конца своих дней. «Бедная крошка Микки, — думал я, — она совсем позабыла о земле, и океан теперь для нее единственная реальность». Икки явно скучал по земле; когда я выпускал его из клетки, он садился высоко на мачту и наблюдал за облаками и волнами. Иногда он закатывался смехом, словно обезумевший от одиночества узник. В таких случаях я приближался к попугаю и долго с ним говорил, успокаивая его, или усаживал рядом с его клеткой Микки, чтобы он не чувствовал себя одиноким. У Микки всегда был равнодушный вид; казалось, что все ей изрядно прискучило. Но стоило мне отвернуться, как она просовывала в клетку как можно глубже свою черную лапку, не выпуская при этом коготков. Икки прекрасно понимал, в чем дело, и вовремя отступал в глубь клетки, издавая угрожающие крики, которые значили примерно следующее: «Слушай ты, черномазая чертовка, убери свою безобразную лапу, пока я не откусил ее!»

Весь день у меня не выходили из головы Маркизские острова. Мне представлялись одинокие пики, возвышающиеся над пустынными водами Тихого океана. Не так уж много парусов видели они на своем веку. В детстве они очень привлекали меня, и я прочел немало книг об их райских долинах и населяющих их удивительных воинственных людях. Несколько недель назад, лишившись запасов питьевой воды, я решил было направить «Семь сестричек» в какой-нибудь скалистый залив Маркизских островов, чтобы наполнить свежей водой всю имеющуюся на плоту посуду. Но в этом не оказалось необходимости. Вскоре я привык употреблять морскую воду наравне с ячменной мукой, каньибуа и черной перуанской патокой.

С вечера и в начале ночи налетело несколько шквалов, но они были не слишком сильные и не внушали мне беспокойства. Я внимательно наблюдал за погодой, сидя у руля и управляя плотом. После полуночи шквалы усилились; волны вздымались черными холмами. Приближаясь к плоту, каждый шквал напевал свою особую, неповторимую песню. Наконец на горизонте начала вырастать черная зловещая стена. Пришло время убавлять паруса.

Ветер жалобно стонал в темноте. Хотя океан был довольно спокоен, я знал, что в любую минуту он может взбеситься. Время от времени о бревна разбивалась волна, заливая палубу пеной. Пожалуй, лучше убрать паруса.

Все снасти были в порядке, но я снова проверил каждый конец и опробовал блоки. «Семь сестричек» покачивало с носа на корму и с борта на борт. Я опять проверил курс и убрал компас в каюту. Окинув последний раз взглядом все снасти, я убедился, что все в порядке: шкоты, брасы, топенанты[65] и ниралы. «Не подведите меня!» — обратился я к ним.

Дать слабину!

Рея опустилась на несколько футов, потом ветер завладел ею, парусом и снастями и начал их яростно трепать, но, встретив препятствие, он поставил рею «на попа» и начал закручивать вместе с парусом вокруг одной из стоек мачты. Я потянул изо всех сил за наружный нирал, зная, что, если рея и парус затянутся вокруг стойки, я их безвозвратно потеряю. Мне удалось высвободить рею, но она по-прежнему бешено моталась над головой. Вдруг раздался треск рвущейся материи. «Живее, Бил, живее, парус рвется на клочки!»

Треск все усиливался. В несколько мгновений парус разорвался сверху донизу, и ветер с демонической яростью хлынул в прореху. Мой прекрасный парус на моих глазах превратился в клочья. Треск, треск, треск!.. С реи свешивались, развеваясь и хлопая на ветру, белые флаги. Паруса не было и в помине, только белые лохмотья плескались в темноте…

Я спустил рею, освободил ее от лоскутьев, а потом снова поднял и привязал повыше на мачте, чтобы волны не добрались до нее. Вместе с ней я привязал и растерзанную парусину. Затем я пробрался на утлегарь, и там меня едва не смыло волной, когда плот нырнул в воду. Я освободил и зажатый кливер. Потом я зарифил бизань и высоко поднял ее.

Разразился шторм. Волны то и дело захлестывали плот. Медный рассвет меня не обманул. Итак, мой парус превратился в клочья. Мне остается теперь вывести плот из полосы шторма и надеяться на лучшее. Сколько времени будет продолжаться этот шторм? Вероятно, два — три дня. Под кливером и зарифленной бизанью плот все же справлялся с волнами.

Шквал пронесся, и теперь дул устойчивый ветер. Высоко в темном небе, как белые лохмотья, висели облака. Я наскоро закусил, ни на минуту не оставляя штурвала. Затем переоделся, так как, находясь на утлегаре, промок до нитки.

Стоя у штурвала, я наблюдал за компасом, перенесенным сюда из каюты. Ветер все крепчал, компас и ящик с фонарем пришлось привязать к палубе. Это был единственный исправный фонарь, оставшийся у меня, но и на него не очень-то можно было полагаться.

Сегодня ночью он горел особенно ярко. Сильно раскачиваясь, плот быстро продвигался вперед, пробиваясь сквозь потоки белой пены. Я взглянул на простенькие часы, которые всегда держал в ящике вместе с фонарем; они показывали местное время и служили мне палубными часами. Было около пяти. Скоро рассвет.

Плот хорошо справлялся с волнами. Двигайтесь вперед, мои эквадорские красавицы! В спокойном темном лесу вы ни о чем подобном не мечтали. Как изменились для вас времена; связанные вместе канатом, вы боретесь сейчас со штормом…

Да, я лишился паруса. Что ж, я сошью себе новый.

Меня клонило ко сну, но я не мог позволить себе отдохнуть хоть несколько минут.

Не бей так крепко, руль, — не стараешься ли ты вырваться из моих рук? Подумай о том, как трудно придется мне в такой шторм без штурвала. Если эти большие волны будут по-прежнему атаковать плот с такой силой, я вскоре останусь и без каюты.

Может быть, мне как-нибудь удастся соснуть. В один прекрасный день — да, да, в один прекрасный день — я подвяжу все оставшиеся у меня паруса и залягу в каюте. Там я постараюсь забыть все и крепко засну. В один прекрасный день, как только ослабнет ветер, я обязательно это сделаю! А что, если дрейфовать без парусов по океану и спать, забравшись в каюту? О, я еще проделаю это!

Волны яростно бились о бревна, вздымаясь все выше и выше. Качка была ужасная. Временами казалось, что плот вот-вот перевернется. Он напоминал черпак, погружаемый в море гигантской рукой.

Вдруг плот, резко повернувшись, бортом погрузился в воду на глубину не менее двадцати футов. От волнения я обратился к нему со словами:

— Осторожней, что же ты делаешь? Спокойней, спокойней! Выравнивайся! Ты хочешь превратиться в ковш? Я совсем не желаю привязывать себя веревкой.

Ветер принял северное направление. Как здорово «Семь сестричек» оседлали волны!