На плоту через океан - Уильям Уиллис

Я растянулся, лениво наблюдая за компасом. Мне придется потрудиться с килями. С ними всегда много возни. Часть килей несколько дней назад была разбита волнами. Они переломились, издав звук, похожий на пушечный выстрел, и исчезли в пучине. За время плавания я потерял почти все кили. Кошачьей походкой я прошелся до бушприта, собрал доски и планки на носу и сделал из них на корме новые кили. Эти кили предохраняли плот от бокового дрейфа, когда ветер дул с бортов. Когда же ветер дул с кормы, то они теряли свое значение. Учитывая, что во время моего плавания ветер обычно дул то слева, то справа, наличие килей было совершенно необходимым.

Глава XXI. Без сна

Я сидел у штурвала, время от времени окуная платок в таз с морской водой и прикладывая его к глазам и вискам. Вот уже несколько дней у меня болят глаза. Они и раньше меня беспокоили, но на этот раз были в очень дурном состоянии. Временами я даже не мог различать показания компаса, ярко освещенного фонарем.

С самого восхода солнце безжалостно слепило меня. От его лучей некуда было укрыться, бамбуковый настил палубы и стенки каюты отражали солнечные лучи прямо мне в глаза, а бешено плясавшие волны сверкали, как бесчисленные зеркала. Я повесил кусок брезента рядом со штурвалом и порой прятался под него от солнца.

Если зрение ухудшится, мне придется спустить парус и до поры до времени дрейфовать. Однако я надеялся, что дело до этого не дойдет, — мне так не хотелось терять драгоценное время!

Особенно трудно мне давались полуденные астрономические наблюдения, когда солнце стояло прямо над головой. Сегодня мне так и не удалось довести свои наблюдения до конца: в глазах была сильная резь, по океану перекатывались огромные волны, и плот все время подбрасывало. Неожиданно на солнце набежало облако и положило конец моей работе.

Можно было бы определить широту с помощью формулы близмеридиальной высоты, но, желая дать отдых глазам, я не стал этим заниматься.

Чтобы определить, где я нахожусь, я все же сделал три послеполуденных наблюдения и произвел необходимые вычисления. В этот день запись в судовом журнале гласила: «31 августа. Полдень. 21-10-50 — время по Гринвичу; высота солнца 75°53′; 5°18′ южной широты и 137°48′ западной долготы. Пройдено за сутки 62 мили».

Все время дул сильный ветер, и за последние сутки плот прошел девяноста одну милю. Стремительная скорость для плота! Пока я не стоял у штурвала, плот проделывал изрядные зигзаги в стороны от прямого курса. Если ветер не изменится, то я вскоре пройду мимо Маркизских островов, которые находятся в ста восьмидесяти милях к юго-западу. Я решил держаться теперешнего курса до тех пор, пока не оставлю позади эти острова, тогда я поплыву прямо на юг, по направлению к Самоа.

Наступила ночь. Ветер приятно освежал глаза, и я чувствовал, что мне становится значительно лучше. Свет звезд успокаивал меня. Это была одна из тех необъяснимых ночей, которые заставляют человека углубиться в самые сокровенные свои мысли.

«В чем, в конечном итоге, состоит существо жизни? — думал я. — В борьбе, в общении с природой, в радости совместного труда с другими членами общества…»

Тяжелые громады волн обрушивались на бревна, и мой плот снова подвергался жестокому испытанию. «Что ж, бейтесь, бейтесь! — мысленно обращался я к волнам. — Вам не найти уязвимого места!» Я был уверен в своих «Семи сестричках», они давно уже стали для меня настоящим судном.

Плот шел под ветром со значительной скоростью. Все же я беспокоился о парусе. Мне казалось, что самое уязвимое место на плоту — это грот. Он возвышался в темноте, как белая мраморная плита. Что я буду делать, если парус выйдет из строя? Во всяком случае, я не признаю себя побежденным; я буду искать выход и из этого положения. Придется тащиться под кливером и бизанью и сшить новый парус.

Вода стала проникать в челнок. Он зачерпывал воду бортом. Волны перекатывались через каюту. Мой старый военно-морской штормовой костюм промок насквозь. Я прятал Микки в каюту, но кошка предпочитала оставаться на палубе, она уже не боялась разбивающихся с грохотом волн.

Я слышал крики птиц. Они сопровождали меня от самых Галапагосских островов. Обычно они летают парами, но на этот раз их было три. Почти каждую ночь они кричали невдалеке от плота, летая над ним на высоте примерно в пятьдесят футов, но никогда не опускаясь на него. В лунную ночь мне иногда удавалось их увидеть. Но обычно я видел их на рассвете или на закате, примерно на расстоянии мили от плота, всякий раз с подветренной стороны. Медленно взмахивая крыльями, они летели вперед. Порой они весьма искусно охотились за рыбой, проносясь над самой водой или покачиваясь на волнах.

Моя вторая керосинка тоже вышла из строя. Итак, я лишился жареной рыбы. Теперь я ел сырую рыбу, но только совершенно свежую, вот-вот выловленную из моря. Я стал таким же привередливым в еде, как и Микки.

Глаза больше не болели, я чувствовал себя хорошо, и меня снова потянуло к пению. Я пел за работой, песня придавала мне бодрость и уверенность в себе. Иной раз я шатался от усталости, но стоило мне запеть, как я чувствовал себя силачом, непобедимым борцом. Обычно я начинал со старинной народной песни «Мой старый дом в Кентукки». Когда мысли начинали блуждать, я упорно повторял тот или иной куплет, пока песня не завладевала всем моим существом. Трудиться приходилось все время.

Я то и дело стремительно перебегал от каюты к брасу, перепрыгивая через шлюпку, затем бросался на нос и с великим трудом поднимал выдвижной киль, потом снова становился за штурвал. Дул сильный ветер, и нельзя было надолго бросать руль. А плот все продвигался вперед, покачиваясь на волнах и оставляя за кормой широкую полосу белой пены. Я работал двадцать четыре часа в сутки, и мои руки постепенно стали сдавать. Они заметно опухли, особенно суставы пальцев. Но, как-никак, я справлялся с работой. Мне думается, рабочего человека руки никогда не подведут.

Теперь, когда я приподнял киль, плот немного выровнял ход и устойчиво держался на курсе. В скором времени я окажусь у Маркизских островов.

Как дико выл ветер, проносясь над океаном! И в оснастке раздавался его жалобный свист. Руль был в исправности и не причинял мне никаких неприятностей.

Я думал о том, как чувствуют себя в эту ночь рыбешки, прятавшиеся среди бревен, и Длинный Том, плывущий возле плота. Спящие дельфины тоже плыли где-то под плотом. Я не прочь полакомиться сырой дельфиньей печенкой и утром постараюсь поймать одного из них. Плыви все дальше, маленький плот, встречай волны и провожай их! Взбирайся на гребень и проваливайся в пучину… Казалось, я плыву на небольшом судне. Вот на таком крохотном суденышке человек впервые стал плавать по морю; со всех сторон он был окружен волнами… Они громоздились вокруг храбреца, словно надгробные памятники, готовые придавить его собой, если он совершит ошибку.