Некама - Саша Виленский

тут конца края этой зиме не видно. И холод, чертов холод, проклятый холод!

— Вот мы с тобой только по крови и остались братом и сестрой, — со вздохом сказал Борис. — У нас разные семьи, живем на разных концах земного шара, разной жизнью живем. Вот как так получилось-то?

— Не знаю, — тихо сказала Лея. — Но ты же все равно мой брат.

— Конечно.

Лежали молча, думали о том, что с ними случилось.

— А ты бы хотел к нам в Израиль приехать?

— Не знаю. Во-первых, кто меня туда пустит? Во-вторых, что мне там делать? Здесь у меня служба, жилье, хоть и служебное, но своя крыша над головой. Чем я в Израиле буду заниматься? И потом, у вас же там… — Борис запнулся, потом решил сказать прямо. — Капитализм? Как вы при нем живете-то?

— Нормально. Да и не капитализм у нас, вообще-то.

— Но и не социализм.

Снова повисло молчание.

— А может ты останешься? Здесь, в Советском Союзе.

Лея рассмеялась.

— Знаешь, братик, во-первых, кто меня сюда пустит? Во-вторых, что мне тут делать? Там у меня дом, понимаешь. И потом у вас же тут… социализм! — Лея засмеялась, передразнивая брата. — Как вы при нем живете-то?

— Как и вы — нормально.

— А хотел бы посмотреть Израиль? У нас тепло и целых четыре моря! Представляешь?

— А еще у вас там война постоянно.

— Ой, хоть ты-то эту глупость не повторяй.

— Лейка, ты ведь в армии служишь?

— Ну да. Как все.

— Ну не знаю, по мне, так армия совсем не женское дело.

— Еще одна глупость. У нас все девочки служат в армии. И она у нас другая, не такая как у вас, мы домой на каждые выходные ездим. Ну почти на каждые.

— Да уж, — протянул Борис. — А что ты там делаешь? В армии вашей?

— Да я только призвалась, если честно. Едва успела тиронут закончить.

— Что это?

— Это когда молодых обучают стрелять, бегать, прыгать, рано вставать и слушаться командиров.

— Курс молодого бойца, — подытожил Борис.

— Наверное. Вот меня после этого еще никуда не распределили, сразу забрали в этот… проект.

— А где бы хотела служить? Кем?

— Раньше в авиации, хоть кем. Теперь не знаю. Может, в разведке.

Еще помолчали, каждый переваривал сказанное. И не заметили, как одновременно засопели. А Борька еще и похрапывал.

ЯНВАРЬ-ФЕВРАЛЬ 1959, СЕВЕРНЫЙ УРАЛ, СКЛОН ГОРЫ ХОЛА-СЯХЫЛ

Ветер стих, зато пошел крупный снег, заметая твердый наст, следы, небольшие острые камни — раньше они торчали на поверхности, теперь скрылись под слоем снега. Зоя уже дважды спотыкалась об эти камни, больно ударила большой палец ноги, наверное даже до крови. Потом ног она уже не чувствовала, шла на автопилоте, все медленней и медленней. В гору забираться было трудно, каким бы плоским ни был склон.

Когда споткнулась в третий раз, с ее плеча скатился Ростик, упал в снег лицом вниз и не шевелился. Поднять его она не смогла — руки тоже не слушались, она и их не чувствовала. Игорь Сорокин упал еще раньше, разбил о камни колени, ударился головой. Попытался встать — и не смог: ни руки, ни ноги и у него больше не слушались. По телу пробегали судороги. «Сотрясение мозга. Замерзнет», — с неожиданным равнодушием подумала Зоя. И тащила раненого Ростика еще несколько десятков метров, пока тот не свалился.

— Ростик, ты полежи, отдохни, — шептала она, не понимая, что парень уже мертв. — Я сейчас доберусь до палатки, возьму одеяла, теплую одежду, согрею тебя. Все будет хорошо, только ты дождись, хорошо? Дождись меня! Обязательно!

Она продолжала бормотать что-то, обращаясь то к Ростику, то к Гусе, все поднималась и поднималась по склону к палатке, которую не видела за пеленой снега, но знала, что она где-то там. Ей казалось, что она идет так очень давно и прошла огромное расстояние, но палатка все не появлялась.

Снова запнулась о камень, упала в снег, попыталась встать — и не смогла, не было сил. Ее верное тело, такое тренированное тело, тело которое она не любила, считала некрасивым, ширококостное ее тело, спасавшее не раз в самых тяжелых ситуациях — это тело больше ее не слушалось. Зоя заплакала. Странно, она не чувствовала ни рук, ни ног, но становилось все теплей и теплей, просто жарко, хоть раздевайся! «Я немного полежу, совсем немного, тут тепло, я отдохну, соберусь с силами и пойду дальше. Подремлю пять минут. Я знаю, что спать нельзя, замерзнешь, но мне нужны силы, а для этого надо поспать, глаза просто сами закрываются. Только пять минуточек, ничего же не случится за пять минут! Только подремлю и все… и все… а потом встану… нельзя спать… спать нельзя…»

— Похоже, сдохла! — весело объявил Витек, приподняв голову Зои и всматриваясь в полуоткрытые глаза девушки.

— Минус один, — хмыкнул Горбунов.

— Минус два! — закричал Витек, обнаружив Ростика.

Спустились еще ниже.

— Этот тоже готов, — Горбунов ногой перевернул Игоря Сорокина. Замерзшая рука руководителя похода упала на растущую рядом тонкую березку. — Как трогательно, гляди, Сашок! Как жену чужую обнимал березку. — И засмеялся.

Кулик-Серебров, не обращая внимания на ерничанье подельников, двигался к костру у кедра. У еле тлеющего костра, уже не дающего тепла, сидел один Гера, Егора нигде не было. Дорохов равнодушно поднял глаза на пришедших и ничего не сказал. Только сейчас стало видно, что выскочил он не только босой, но и без брюк, в одних подштанниках и трениках. Правая нога у него мелко тряслась, но он, похоже, этого не замечал.

— Остальные где? — спросил Горбунов. Гера ничего не ответил, продолжая трястись. — Я спрашиваю, остальные где? Ты один?

Дорохов снова обвел глазами троицу и, так ничего и не сказав, упал на снег боком и закрыл глаза. Теперь он трясся весь.

— Оставь его, — сказал Серебров. — Видишь, помирает. Все, этот тоже — все.

В этот момент раздался странный звук, шедший откуда-то сверху. Трое одновременно подняли глаза и увидели сидящего на суку человека. Метров пять от земли.

— Егорка, — ласково позвал Серебров. — Ты что ли? Давай, спускайся к нам!

Звук повторился. Серебров присмотрелся: Егор Онищенко обнял ствол дерева, закусил ладонь, но все равно было слышно, как он страшно подвывает.

— Слезай давай! — крикнул Горбунов. — Ничего не будет!

Егор не двигался.

— Сшибить его оттуда, что ли, — задумчиво протянул Витек. — Ладно, придется попотеть. Холодно, конечно, зверски, но я его оттуда скину.

Он сбросил ватник, поплевал на руки и собрался лезть на кедр. В это время с шумом, обламывая ветки, Егор все-таки свалился к подножью дерева. Все трое его