Долгая прогулка - Стивен Кинг

— Вперед, только вперед, — сказал МакФриз. — Солдаты христовы, идущие словно на войну[51]. Слышал когда-нибудь эту, Рей?

— Который час?

МакФриз посмотрел на часы.

— 14:20. Слушай, Рей, если ты собираешься...

— Господи, всего-то? Я думал... — по горлу поднялась густая, скользкая волна паники. Ничего у него не получится. Слишком маленький разрыв.

— Слушай, если ты будешь думать о времени, ты просто свихнешься, попытаешься уйти в толпу, и они тебя пристрелят как собаку. У тебя язык будет свисать изо рта, а по подбородку будет стекать слюна. Попытайся забыть о времени.

— Я не могу, — всё у него внутри переворачивалось, и ему было жарко, и его тошнило, и нервы были на пределе. — Олсон... Скрамм... Они все умерли. Дэвидсон умер. Я тоже могу умереть, Пит. Теперь я в это верю. Она, блядь, дышит мне в затылок!

— Думай о своей девушке, о Джен, как там она выглядит. Или о матери. Или о своей чертовой кошке. Или вообще ни о чем не думай. Просто поднимай ноги и опускай. Просто иди себе по дороге. Сконцентрируйся на этом.

Гэррети боролся, пытаясь обрести контроль над собой. Возможно, у него даже немного получалось. Но он по-прежнему слабел. Ноги не желали как раньше слушаться указаний мозга, теперь они были старыми и дрожащими, как древние электролампы.

— Этот долго не протянет, — довольно громко сказала женщина в переднем ряду.

— Твои сиськи долго не протянут! — рявкнул на неё Гэррети, и толпа отозвалась одобрительным рёвом.

— Они настоящие психи, — пробормотал Гэррети. — Настоящие психи. Извращенцы. Который час, МакФриз?

— Что ты сделал прежде всего, когда получил письмо с подтверждением? — тихо спросил МакФриз. — Что ты сделал, когда узнал, что точно участвуешь?

Гэррети нахмурился, вытер рукой лоб и позволил своему сознанию покинуть потное, кошмарное настоящее ради того неожиданного, яркого момента в прошлом.

— Я был один. Мать была на работе. Это было в пятницу днём. Письмо лежало в ящике, и на нем был штемпель Уилмингтона, штат Дэлавер, так что я сразу понял: это оно. Я был уверен, что завалил физические испытания или интеллектуальные, или и то и другое. Мне пришлось дважды перечитать. Ну, я не стал от радости прыгать, но мне было приятно. По-настоящему приятно. И я был уверен в себе. Тогда у меня не болели ноги, и не было такого ощущения, будто в спину мне воткнули поломанные грабли. Я был одним из миллиона. Я был слишком глуп, чтобы понять, кто на самом деле примадонна этого долбанного цирка.

Он остановился на минуту, захваченный воспоминаниями, в легкие вливался воздух раннего апреля.

— Я не мог отступать. Слишком много взглядов было на меня обращено. Я думаю, примерно то же было с каждым. Видимо, одна из тех вещей, на которые всё и рассчитано. Я пропустил 15-е апреля, последнюю дату, когда можно было отказаться, а на следующий день в мэрии в честь меня накрыли обед — там были все мои друзья, и после десерта они стали кричать Речь! Речь! Я встал и промямлил что-то о том, что сделаю всё, от меня зависящее, если попаду, и все хлопали как бешеные. Как будто я на них сраную Геттисбергскую речь вывалил. Понимаешь, о чем я?

— Да, понимаю, — сказал МакФриз и рассмеялся — но взгляд его был тёмен.

За их спинами вдруг громыхнули выстрелы. Гэррети конвульсивно дёрнулся и чуть было не замер на месте. Однако не остановился — чудом одним. На этот раз слепой инстинкт, подумал он. А что будет в следующий раз?

— Сукин ты сын, — тихо сказал МакФриз. — Это был Джо.

— Сколько времени? — спросил Гэррети, но прежде чем МакФриз успел ответить, вспомнил, что у него у самого есть часы. Было 14:38. Боже. Эти две секунды каменным жерновом висели у него на шее.

— И никто не пытался тебя отговорить? — спросил МакФриз. Они вдвоем уже значительно обогнали основную группу, ярдов на сто оторвавшись от Гарольда Куинса. Им выделили отдельного солдата, который шел рядом и мониторил их скорость. Гэррети порадовался, что это не тот светловолосый. — Никто не попытался уговорить тебя воспользоваться правом на отказ 31-го апреля?

— Сначала нет. Мама и Джен, и доктор Паттерсон — это друг моей матери, ну, в общем, они дружат лет пять уже — они все спустили вопрос на тормозах. Они были польщены и горды, потому что большинство ребят старше двенадцати по всей стране проходят тесты, но отбирают только одного из пятидесяти. И даже после этого остаются тысячи парней, а в окончательные списки входят только две сотни — сотня Идущих и сотня запасных. И повлиять на результаты никак нельзя, ну ты в курсе.

— Ну да, они вытаскивают бумажки с именами из долбанного барабана. Большое зрелище на ТВ, — голос МакФриза надломился.

— Ага. Мэйджор называет две сотни имён, но имена — это всё, что ты слышишь. Непонятно, в основную ты сотню вошёл или в запасную.

— И они не сообщают этого аж до самого последнего дня, — сказал МакФриз так, словно это было не четыре дня назад, а добрых сто лет. — Да уж, им эти игры нравятся.

Кто-то в толпе выпустил из рук целую связку воздушных шариков. Они поднимались в небо, разлетаясь в разные стороны — красные, синие, зеленые, желтые. Южный ветер медленно понес их прочь.

— Наверное, — сказал Гэррети. — Мы смотрели телевизор, когда Мэйджор объявлял имена. Моё вытащили 73-м по счёту. Я чуть со стула не упал. Никак не мог поверить.

— Это не мог быть я, — сказал МакФриз. — Такие вещи всегда происходят с другими.

— Да, именно такое чувство. Вот тогда за меня и взялись всерьез. Совсем не как после 15-го: тогда всё больше болтали — когда-нибудь, может быть. Джен...

Он вдруг замолчал. А почему бы нет? Большую часть он и так уже рассказал. Какое это имеет значение? Либо он, либо МакФриз будет мёртв к тому моменту, когда всё закончится. А скорей всего оба.

— Джен сказала, что если я воспользуюсь правом на отказ 31-го апреля, она пойдет со мной до конца, в любое время, каким угодно образом и так часто, как мне захочется. Я сказал, что в этом случае буду чувствовать себя лицемером и подлецом, а она взбесилась и сказала, что лучше так, чем мёртвым, а потом долго плакала. Умоляла меня. — Гэррети посмотрел на МакФриза. — Я не знаю. Попроси она меня о чем угодно, я бы постарался изо всех сил. Но это... Этого я не мог сделать. Как будто мне в горло камень забили. Через некоторое время она поняла, что я не могу сказать Да, ладно, я позвоню по номеру 800. Думаю, она начала меня понимать. Может быть, не хуже чем я сам, хотя видит бог я себя понимал — то есть, понимаю — не очень хорошо.

— Затем вступил доктор Паттерсон. Он специалист по диагностике и у него довольно дурацкая логика. Он сказал: "Гляди сюда, Рей. Если взять основную группу и запасных, твои шансы выжить - пятьдесят к одному. Не поступай так со своей матерью, Рей". Я был с ним вежлив так долго, как только смог, но в конце концов все-таки сказал ему, чтоб отвалил. Я сказал, что его шансы жениться когда-нибудь на моей матери тоже не очень высоки, но это почему-то до сих пор его не отпугнуло.

Гэррети взъерошил волосы сразу двумя руками. Он совсем забыл о двухсекундном разрыве.

— Боже, как он взбесился. Он бесновался, он кричал, что если я хочу разбить матери сердце, тогда вперед. Он сказал, что бесчувственный, как... как древесный клещ, кажется, так он выразился — бесчувственный как древесный клещ, может это у них такая семейная поговорка, не знаю. Спрашивал, как это, наверное, круто — так мучить маму и замечательную девушку Дженис. Поэтому мне пришлось рубануть его своей собственной неоспоримой логикой.

— Да ну, — улыбаясь, сказал МакФриз. — Что же ты сказал?

— Что если он не уберется прочь, я ему врежу.

— А что твоя мама?

— Она почти ничего не говорила. Мне кажется, она долго не могла поверить. И еще мысль о том, что я получу, если выиграю. Награда — все, что захочешь до конца жизни — думаю, этот образ ослепил ее. У меня был брат, Джефф. Он умер от пневмонии когда ему было шесть, и — это жестоко, но не знаю, как бы мы выкрутились, если бы он выжил. И... мне кажется, она просто успокаивала себя мыслью, что если я окажусь в основной группе, я смогу просто отказаться. Мейджор — хороший человек. Так он говорила. Я уверена, он тебя отпустит, когда поймет все обстоятельства. Но за уклонение от участия в Прогулке закрывают точно так же как за высказывания против нее. А потом мне позвонили и сказали, что я вошел в число Идущих. В основную группу.

— А я — нет.

— Нет?

— Нет. Двенадцать Идущих воспользовались своим правом на отказ 31-го апреля. Я был двенадцатым из запасных. Мне позвонили уже после 11 вечера четыре дня назад.

— Господи! Правда что ли?

— Ага. Вот так вот близко.

— Тебе это... не обидно?

МакФриз только пожал плечами.

Гэррети посмотрел на часы. Они показывали 3:02. Всё будет хорошо. Его тень, растянувшаяся под воздействием послеполуденного солнца, двигалась теперь немного уверенней. Вокруг стоял приятный, свежий весенний денёк. Нога была в порядке.