Честь - Трити Умригар

что для Бирвада мы стали изгоями. Фузия не переступит порог проклятого дома.

Лицо амми темнеет от гнева, когда она вспоминает о своем одиночестве и о том, что застряла в этой хижине с ненавистной невесткой и внучкой, чье сходство с сыном ранит взгляд, как терновый шип. Но она быстро приходит в себя.

— Нам больше достанется, — утешает себя она. — Фузия ест как слон. Всегда была обжорой. — Она начинает планировать, что приготовить на ужин, потирает живот, точно еда уже у нее в желудке. Абру смотрит на нее с опаской, готовая убежать и укрыться в объятиях матери, если ее начнут ругать. Амми обещает сварить ей рисовый пудинг, и так я узнаю, что господин Мохан, должно быть, оставил ей и денег. Иначе как она купит молока?

Вдруг амми возьмет Абру на рынок, и тогда я смогу спокойно заняться единственным, что приносит мне радость, — помечтать о моем Абдуле. Лишь в мечтах я могу хорошенько разглядеть его лицо. Я уже начала его забывать; оно как лунный лик, поднявшийся высоко на небо. Я стыжусь своей короткой памяти. Что за жена не помнит, как выглядит муж?

Я хотела рассказать Смите, как мои обожженные ноги привели меня к Абдулу.

Если бы Рупал не заставил меня пройтись по горячим углям, если бы моя кровная родня не связала меня и не притащила бы на деревенскую площадь, я, может, и прислушалась бы к предостережениям Говинда и не стала бы выходить замуж за человека другой веры. Страх перед Богом пересилил бы любовь к Абдулу. Не могут в женщине умещаться два этих чувства — страх и любовь. Приходится выбирать одно.

Но когда мои братья связали меня и потащили за собой, как бессловесное животное, я поняла: я не скотина. Когда мои ноги зашипели и задымились, коснувшись раскаленных углей, и я уже готова была лишиться чувств, я сказала себе: «Я — та, что прошлась по горячим углям и выжила».

Последующие две недели я просидела дома с Радхой и Арвиндом. Говинд строго наказал Арвинду не выпускать меня из дома. Каждый день Радха смазывала мои стопы мазью и оборачивала холодной тряпицей. Меня лихорадило. Однажды пришел Рупал справиться обо мне, но Радха выгнала его метлой. Я улыбнулась, когда она мне об этом рассказала. Недаром в детстве я прозвала ее «маленький тайфун».

А потом Радха помогла мне сбежать.

Когда лихорадка наконец спала и я снова начала говорить, я сказала ей правду: если Говинд заставит меня выйти замуж за другого, я выпью крысиного яда и убью себя. Когда я впервые это сказала, Радха заплакала.

— Ну почему, диди? — воскликнула она. — Почему ты хочешь выйти за этого мусульманина? Он возьмет себе еще четырех жен, и будет у него двенадцать детей! Зачем тебе такая жизнь?

— Абдул? Возьмет четырех жен? — Я рассмеялась. — Он не такой, Радха. Он хочет, чтобы мы жили как современная пара. Как… как… Шахрух Хан и Гаури[59].

Глаза Радхи округлились, как блюдца. Шахрух Хан был ее любимым актером. Она с ума по нему сходила.

— Но диди, — наконец возразила она, — о чем ты говоришь. Шахрух Хан и Гаури живут в Мумбаи. А мы торчим здесь, в этой маленькой деревушке. Говинд-дада никогда не даст согласия на этот брак.

Любовь или страх.

В конце концов любовь Радхи ко мне пересилила страх, и она сделала все как я просила. Мы взяли деньги, которые Говинд выдал нам на хозяйственные расходы, и купили Арвинду бутылку спиртного. «На день рождения», — сказала Радха. «Прибереги до ужина», — сказала она. Но он, разумеется, выпил все еще до полудня. А когда уснул с открытым ртом, она помогла мне надеть специальные сандалии, которые сделала для меня, проложив подошвы листьями и ватой. Вата липла к потрескавшимся стопам, густо намазанным мазью, но я даже не пикнула. Крадучись, как воры, мы вышли на улицу. Я в последний раз посмотрела на дом, построенный на деньги, которые я заработала своим потом. Но времени на сожаления не было.

Даже в специальных сандалиях ступать по земле было больно, как по горячим углям. Я так вспотела, что решила, что лихорадка вернулась. Мы не пошли коротким путем через деревню, а сразу вышли на главную дорогу. Мимо проходили люди, останавливались и смотрели на нас в упор; другие плевали на землю и поворачивались к нам спиной. Но из-за приказа Рупала с нами никто не говорил и не спрашивал, куда мы шли. Может, они надеялись, что мы навсегда уходим из деревни.

Нас нагнал фургон и притормозил; незнакомый мужчина спросил, не подвезти ли нас, но мы не смотрели на него, шагали вперед и боялись ответить. Мы шли и шли. Каждый шаг казался пыткой, и слезы лились из глаз, когда я наступала на камни. Земля горела под ногами, но мне было все равно. Скоро я перестала чувствовать свое тело и чувствовала лишь сердце. Оно стучало, как табла[60], и через некоторое время все звуки исчезли и остался лишь этот стук. Замолкли птицы на деревьях. Исчезли проезжавшие мимо машины. Даже голос Радхи затих. Я слышала лишь песнь своего сердца. Сердце пело имя Абдула. Оно напоминало мне, что с каждым шагом я приближаюсь к моменту, когда отдам свое сердце ему.

Я долго шла на ногах, опаленных дочерна. Когда стопы онемели и я уже была готова ползти на коленях, мы дошли до Бирвада.

На границе деревни Радха отказалась идти дальше.

— Здесь мы расстанемся, диди, — сказала она сквозь слезы.

Даже ради меня Радха не соглашалась зайти в мусульманскую деревню. Тут мое сердце перестало петь. Что я себе навоображала? Что после свадьбы Радха будет приходить к нам в гости? Что мы с Абдулом вернемся, попросим у Говинда прощения, тот поймет, что Абдул — честный человек, и благословит нас на совместную жизнь? Я представляла, как все мы сидим рядом — моя старая семья и новая, в доме, построенном на мои деньги. Воображала, как Абдул будет дразнить мою сестренку, которая теперь стала и его сестренкой, и шутить над ней. Но я никогда не представляла себе такого. Никогда. Не думала, что Радха — моя Радха, моя сестричка, которую я растила как свое дитя, — обратится в камень и будет вести себя как вежливая незнакомка. Любовь и страх. В тот момент они взялись за руки и слились в одно.

— Сестра, — сказала я, — ты не пойдешь со мной?

Она покачала головой.

— Нет, диди. — В ее