Прежде чем начать свой бизнес - Роберт Кийосаки

Второй армейский вертолет прекратил бой и пошел на снижение, чтобы попытаться спасти экипаж первого вертолета. Таким образом мы — единственный вертолет, вооруженный только пулеметами обычного калибра, — остались один на один предположительно с пятнадца­тью неприятельскими бойцами, вооруженными автома­тами, пулеметами и одним крупнокалиберным пулеме­том. Мне хотелось развернуть машину и лететь куда гла­за глядят. Я знал, что это был бы самый разумный шаг. Но, не желая выглядеть трусом в глазах своей команды, я твердо держал курс на то место, откуда стрелял круп­нокалиберный пулемет. Мною двигало исключительно чувство напускной храбрости и бездумной надежды на то, что авось пронесет.

Теперь, когда оба армейских вертолета вышли из боя, весь огонь с земли переключился на нас. Хотя все это было очень давно, зрелище шквала настоящих очередей, направ­ленных прямо на меня, было настолько впечатляющим, что я, как сейчас, во всех подробностях помню эту картину и свои ощущения. Да, дни учебы определенно закончились.

Мои люди прежде бывали в подобных боях, и их молчание подсказывало мне, что ситуация действительно серьезная. Как только первые очереди из крупнока­либерного пулемета замелькали рядом с нашим вертоле­том, командир пулеметного расчета сначала хлопнул меня по шлему, потом схватил его и повернул мою голо­ву так, что мы оказались лицом к лицу. Он крикнул:

— Эй, лейтенант, ты знаешь, что в этой работе самое плохое?

Покачав головой и едва шевеля губами, я промямлил:

— Нет.

Ухмыльнувшись, командир расчета, который уже второй раз вернулся воевать во Вьетнам, сказал:

— В нашей работе есть только одна проблема — нуж­но обязательно победить. Если ты ввязался в бой, то произойдет одно из двух: либо ты сегодня вернешься домой, либо те парни, которые внизу. Но кто-то обяза­тельно останется здесь. Кто-то из нас должен погибнуть. И от тебя зависит, кто это будет — они или мы.

Оглянувшись на моих пулеметчиков — молодых ре­бят, которым было по девятнадцать-двадцать лет, — я опять нажал на кнопку внутренней связи и спросил: «Ребята, вы готовы?» Оба показали мне большие паль­цы — так учили делать всех настоящих морских пехо­тинцев. Они были готовы. Их учили действовать соглас­но приказу командира независимо от того, прав ли был командир или нет. Осознание того, что их жизнь нахо­дится в моих руках, не могло улучшить состояние моего духа. Но в этот момент я перестал сосредоточиваться на себе самом и мысленно начал воспринимать всех нас как единое целое.

Внутренне я кричал сам себе: «Думай! Повернуть и бежать или вступить в бой?» И мой разум тут же начинал подбрасывать мне всякие оправдания тому, почему нам лучше немедленно повернуть назад. «Мы, — говорил он, — один-единственный вертолет. А их должно быть на любом задании по меньшей мере два. Разве в уставе есть такое правило в котором говорилось бы что мы имеем право вступать в бой, если нет второго вертолета? Мой ведущий меня оставил. У него на борту имелись ракеты. Так что никто не будет нас обвинять, если мы сейчас выйдем из боя. Мы ведь можем снизиться и ока­зать помощь экипажам армейских вертолетов. Да-да, давайте-ка именно этим и займемся — поможем им. Тогда нам не придется делать нашу непосредственную работу, и мы сможем оправдаться, почему мы ее не сде­лали. Мы не вступили в бой, потому что выполняли за­дачу по спасению экипажа другого вертолета. Мы реши­ли прийти на помощь каким-то там летчикам из сухо­путных войск. Это, кажется, звучит неплохо».

Затем я спросил себя: «А что, если произойдет чудо и мы победим? Что, если мы уничтожим этот крупнокали­берный пулемет и останемся в живых? Что тогда?»

Ответ был тут как тут: «Тогда всем нам могли бы дать медали за храбрость. Мы стали бы героями». «А если проиграем?»

«Мы погибнем или попадем в плен», — ответил внут­ренний голос.

Бросив взгляд назад, на двух юных пулеметчиков, я понял, что их жизни для меня значат гораздо больше, чем медаль на ленточке. Я не мог вот так глупо идти на риск только из бравады.

Очереди из крупнокалиберного пулемета пролетали все ближе и ближе. С каждым залпом пулеметчик на земле все точнее брал прицел. В летной школе нас учи­ли, что тяжелый пулемет имеет большую дальность веде­ния огня, чем обычный пулемет, — вроде тех, что были установлены у меня на вертолете. Это означало, что он мог подбить нас еще задолго до того, как мы смогли бы подлететь к нему на расстояние выстрела из наших пуле­метов. В этот момент неожиданно серия снарядов из крупнокалиберного пулемета прошла прямо перед лобо­вым стеклом моей кабины. Не раздумывая, я тут же сде­лал левый разворот и повел вертолет круто к земле, что­бы увеличить дистанцию между нами и вражеским пуле­метчиком. Так как я совершенно не знал, что мне делать, я решил, что это даст мне хоть немного времени поду­мать. Лететь прямо на пулемет означало верную смерть. За то время, пока мой вертолет быстро пикировал в кру­том вираже, я включил радио и стал посылать сигналы всякому, кто мог меня услышать: «Говорит вертолет мор­ской пехоты „Yankee-Tango-96”. Обнаружил крупнока­либерный пулемет. Нужна немедленная помощь».

И — о счастье! Внезапно я совершенно четко и ясно услышал, как в наушниках сквозь потрескивание и по­мехи какой-то голос сказал: «„Yankee-Tango-96”, четыре штурмовика А-4 корпуса морской пехоты „RTB” (это означало, что они возвращаются на базу после задания) получают дополнительное задание, горючего достаточ­но. Дайте нам ваши координаты и ждите помощь».

Я почувствовал, какое облегчение прошло по каби­не, когда я передавал по радио наши координаты летчи­кам реактивных штурмовиков морской пехоты. Не про­шло и нескольких минут, как я заметил на горизонте четыре маленькие точки, быстро летящие над самой землей, — это к нам шла подмога. Заметив нас, командир звена самолетов радировал: «Прежде чем мы подойдем, приблизьтесь к „Charlie” и попробуйте вызвать огонь на себя. Нам нужно только увидеть трассеры, а об осталь­ном мы позаботимся». Получив это сообщение, я повер­нул машину и снова направил ее в сторону крупнокали­берного пулемета. Как только он опять начал поливать нас трассирующими снарядами, я снова услышал по ра­дио голос командира звена штурмовиков: «Цель замече­на». Не прошло и пяти минут, как от этого крупнокали­берного пулемета ровным счетом ничего не осталось! Я и моя команда оказались теми парнями, которым этим вечером суждено было вернуться домой.

Другие команды — и та же боевая задача

Со мной это часто бывает: я просто тихо сижу, вспоми­ная и обдумывая события того дня. Хотя я и передал по радио: «Спасибо!», как только короткий бой был окон­чен, я до сих пор жалею о том, что так и не встретился с теми ребятами, чтобы лично пожать каждому из них руку и сказать слова благодарности. Мы служили в разных частях и базировались на разных авианосцах, но все выполняли одну и ту же боевую задачу.

Любая война ужасна. Война — это самое худшее про­явление человеческой природы. Война — это такое вре­мя, когда мы используем наши самые совершенные тех­нологии и посылаем наших самых храбрых ребят уби­вать наших братьев — других людей. За тот год, что я провел во Вьетнаме, я был свидетелем худших проявле­ний человеческой натуры, которые мне только доводилось видеть. Я видел то, чего мне хотелось бы не видеть никогда. Но я также смог мимоходом бросить взгляд на некую духовную силу, направленную на что-то такое, что выше нас, о которой я никогда не имел бы никакого понятия, если бы не пошел воевать. Когда для того, что­бы описать дружбу, которая завязывается между солдата­ми на войне, используют выражение «ватага братьев»[2], я всегда с интересом спрашиваю себя: может ли кто-нибудь из тех, кто не был на войне, знать, что оно озна­чает, и испытать подобные чувства? С моей точки зре­ния, это духовная связь, направляющая человека к тому, что стоит выше него, — то, что называют миссией.

Когда речь идет о миссии

В наши дни считается модным рассуждать о миссии как о единственной движущей силе при создании бизнеса. Пос­ле того опыта, который я получил в корпусе морской пе­хоты и во Вьетнаме, я чувствую, как внутри меня волной поднимается скептицизм каждый раз, когда кто-то заяв­ляет: «Миссия моего бизнеса заключается в том-то и том-то...» Мой скептицизм тут же заставляет меня задать во­прос: что значит для него это слово «миссия» — сколько в нем от настоящей миссии, а сколько просто от слова?

Побеждает тот, кто сильнее верит в свою миссию

Однажды я летел на вертолете в районе ДМЗ — демили­таризованной зоны, — которая отделяла Северный Вьет­нам от Южного. Поглядывая вниз, на бушующую подо мной резню, я обратил внимание на нечто такое, что глубоко меня задело и встревожило. Вернувшись тем вечером на авианосец, я во время разбора полетов под­нял руку и спросил: «Скажите, почему вьетнамцы с их стороны сражаются ожесточеннее, чем наши? Может быть, мы боремся не на той стороне? Или, может быть, не за правое дело?»