Ни конному, ни пешему... - Надежда Костина

ладонь сестры. — Я не позволю!

Юстину скрутил новый приступ боли. Она мучительно выгнулась, застонала и… обессилено упала на подушки.

— Я видела смерть, — отдышавшись, заговорила панна, — в воротах…стояла…и на меня …глядела. Страшно…Я… покров не дошила…на алтарь. Божа матинка… прогневалась…

Ядвига гневно скрипнула зубами. Она ясно помнила Незваную Гостью в воротах родного дома. Помнила, как подкосились от ужаса ноги, как замерло сердце, как спина сама согнулась в холопском поклоне.

Хозяйка судеб…

Незрячий взгляд всевидящих глаз…

И нити людских жизней в тонких белых пальцах…

Сколько же их было?

Нитей…

Оставшихся дней…

Ядвига тряхнула головой, прогоняя видение, буркнула под нос:

— Будет Божа матинка из-за тряпки алтарной тебя наказывать. Она же баба, сама рожала. Знает, как это…

В хату вбежала мельничиха, на ходу обматывая голову платком, потопталась в дверях, переводя дух, потом, плюнув на приличия, подошла ближе. Помялась и протянула:

— Пани, може, вам уйти? Незамужней девке с роженицей… — тетка Гануся запнулась.

— До биса, — упрямо заявила Ядвига, не отпуская руку сестры. — Я буду помогать!

Мельничиха неодобрительно покачала головой, но перечить ведьмачке не посмела. Подумала немного и, решительно подвернув длинные рукава рубахи, принялась наказывать подоспевшим бабам.

— Марфа, топи печь, грей воду! И свечи тащи. Не впотьмах же нам сидеть! Ты, — она ткнула пухлым пальцем в настороженную служанку, — шо ты приперла в торбах? Чиста тканина е?

Ганька часто-часто закивала. И метнулась в угол развязывать прихваченные из дому узлы. Тетка Гануся покосилась на растерянную панночку и принялась увещевать:

— Рожать собралась ясновельможная. Може, и рановато ей, бедолажной, токмо ничего не попишешь! Ну да ладно! Я вона троих родила и внуков приняла. Справимся! Моя старша донька в городе живет, за важным паном замужем. Ну, как паном — купчишкой из мелких. Но при грошиках! Сынок мой якраз до них поехал. Ох и добрые гостинцы привезет, — голос тетки Гануси журчал речными волнами, шуршал чистым сухим зерном, баюкал, заговаривал боль. — На Орыськину свадьбу приехали такие знатные, на санях, да с бубенцами! Всё село гудело…

Вот же чертова баба, удивилась Ядвига. То собак спускает и лается, то ночь не спит, заботится о незваной гостье. «Чертова баба» между тем зажигала принесенные свечи, болтая без умолку. Вспомнила и про сварливую куму, которая полгода, как позычила денег и не отдает, сволота жаднючая, и про новую хату, что надобно молодятам ставить, только, опять же, денег не хватает, а Йоська, бисов сын, в лесу швендяется, нет, чтобы по хозяйству помогать; и про муженька непутевого, который только и гаразд, что наливку глушить. Вишневую и малиновую. А ещё сливовую. Хотя сливовую и сама Гануся дюже уважает. Вот родит ясна панна, мы с ней по чуть-чуть…

Не все же мужикам добро переводить…

В крохотной спаленке стало намного светлее. Золотистые огоньки приветливо замигали, разгоняя тени. Мурза шмыгнула на подушку, ласково потерлась усатой мордочкой о хозяйскую щеку, заурчала, отгоняя страхи. Юстина задышала спокойнее, слабо улыбнулась говорливой бабе, повернулась к притихшей панночке.

— Ядька, не ходи. Я боюсь…сама. И Мурзу не гони, она хорошая.

Мельничиха застыла с открытым ртом, только сейчас заметив черную тварючку, а та прищурила наглые глазюки и оскалила клыки, насмехаясь над струхнувшей теткой.

Гануся ругнулась одними губами и обреченно махнула рукой, смиряясь с неизбежным.

*****

Со двора донёсся злобный собачий лай, псы яростно зарычали, срываясь с цепей. Грызля с Хватом дом сторожили справно. Втихаря не подобраться…

Ядвига выглянула в мутное крохотное окошко. Темный предрассветный час. Кто за воротами — поди пойми!

Псы внезапно сменили грозный рык на радостное повизгивание.

Свой!

Распахнулась входная дверь, потянуло сырым холодом. В хату ввалился Йосип.

— Батьку! Мамо! — прямо с порога крикнул хлопец, надсадно закашлялся, вытер лицо мокрой шапкой. — Ядька! Вы где все!? Прокидайтесь!

От громкого дядькиного голоса заплакала маленькая дочурка Марфы, захныкал, просыпаясь, Петрусь. Мельникова невестка кинулась в темный закуток к детям, подхватила на руки испуганную дочку, начала баюкать.

Старый Михась вышел к столу, зажег свечи и выжидательно уставился на зятя. Тот, переведя дух, докладывал:

— Верхне село горит! Стрельбы не чув! Люди вопили и кони ржали… — он хмуро покосился на панночку, — поместье… дым черный валит. Дядьки Лукаша… нема… больше! — Йоська отвернулся к стене, часто заморгал, сдерживая злые слезы, и тише добавил. — И Миколы! Я их…не чую. Близко не ходил. Сразу назад метнулся. Напрямик, через лес.

Он рухнул на лавку, сгорбился, уронил голову на руки. Орыся подбежала к мужу, обхватила крепко-крепко, что-то ласково зашептала на ухо, утешая.

— Надо в лес уходить, батько, — глухо проговорил Йосип. — Баб и детей уводить.

Мельник оперся кулаками на стол, глядя исподлобья на зятя. Под глазами залегли тени, лицо заострилось, словно за ночь мужик постарел на добрый десяток лет. Видать, и правда, ТЕ плату берут высокую.

— Мы на другом берегу, — наконец процедил, хищно прищурившись.

— И что? — Йосип отодвинул жену, с трудом поднялся с лавки, вплотную подошел к тестю. — Они по насыпи перейдут.

— Не перейдут! — упрямо повторил Михась. — Река оборонит. Не пустит.

Йосип криво усмехнулся.

— Неужто она тебе слово дала? Поклялась?

Мельник едва заметно кивнул.

— Да если б и поклялась, — горячился нащадок лесных хозяев, — она из любой клятвы ручьем вытечет, обойдет договор. Это ж вода, ей нельзя верить.

Дядька Михась тяжело вздохнул, осмотрелся. Взволнованная невестка прижимала к себе проснувшуюся дочурку. Сонный Петрусь крепко держался ручонками за материну рубаху. Орыся растерянно переводила взгляд с отца на мужа. Пришлая ведьма уставилась на хозяина черными глазищами.

Ядвига отчаянно сжала кулаки. До крови закусила губу, чтобы не разреветься.

Черный дым над родным домом!

Тато?

Жив? Ещё жив! Надолго ли…

Она знает.

Она тоже чует.

«Твоя матуся меня кличет…до рассвета»...

Рассвет скоро.

Слезы катились по щекам.

Из спальной комнатенки донёсся протяжный, полный нестерпимой боли стон. Юстина не то что в лес уйти, она сейчас на ноги не встанет!

Панночка упрямо вскинула подбородок, оглядывая лица в полутьме хаты.

Дядька Михась — старый упырь, прикидывает, как им быть…

Йосип, потерявший в одночасье и отца, и названного брата…

Орыся зареванная, беспомощная девчонка — даром, что мужняя жена...

Измученная бессонной