Ловцы человеков - Олег Геннадьевич Суслопаров

сходить в цирк и посмотреть на самого себя… – произнес он.

– А зачем – что, клоун сам не знает, как играет свою роль?

– Из зала можно будет увидеть, что исполнение этой роли пробуждает в зрителях, – чуть улыбнулся Игорь.

Первый из тех, кто пришел искать непонятно чего к живущему около одинокой церквушки человеку, про которого ему тихонько шепнули нечто очень странное, наконец, рассмеялся. Напряжение спало с него – ладно, подумал он, не будем приставать с расспросами. Я пришел сюда – меня встретили, пусть же мне явят то, чем смогли впечатлить другого человека.

Они снова помолчали какое-то время, вместе с легкой улыбкой глядя в даль.

– Бывает, что и роль злодея заставляет зрителей быть добрее друг к другу, а роль клоуна – наоборот, – произнес Игорь.

– Пусть вы не из поклонников моего жанра, но я как-то не мечтал услышать еще одно мнение о нем, когда сюда поднимался, – устало и разочарованно произнес гость.

Только тут Игорь понял, что человек, стоящий перед ним, давно знаком ему с экрана телевизора. Перед ним стоял тот, чье лицо знакомо миллионам, а он только сейчас узнал его. Странно, снова удивился он своему дару – я не узнал такое известное лицо, а уже сами собой у меня возникают слова, которые именно его и задевают. Он вспомнил прочитанную мельком в какой-то книге китайскую притчу о том, что истинно великий знаток лошадей находит из сотни тысяч лучшего коня, но не запоминает даже, какой масти этот конь. Мораль тут преподносилась в том, что только научившись не обращать внимания и не запоминать внешние мелочи, увидишь внутреннюю суть.

– Вы мечтали узнать, кто же там – под маской, – сказал он. – На этот вопрос вы не можете ответить с детского сада.

***

… Первый запомнившийся на всю жизнь восторг этот человек испытал, когда воспитательница детского сада вручила ему во время новогоднего праздника цветастую картонную маску кролика. Он напялил ее, глянул на мир сквозь прорези заячьих глаз. Мир стал каким-то другим: усеченным, отстраненным от тебя маской восторженно улыбающегося по любому поводу грызуна. Казалось, окружающая жизнь открылась в каком-то одном узко-горизонтальном разрезе. Стоптанные тапочки, заштопанные и протертые штанишки и юбочки, а также потрескавшаяся штукатурка на сером потолке не умещались в эту доступную взгляду полосу. В ней были только кружащиеся в хороводе вокруг елки маски и девчоночьи бантики… Звучала музыка: потерявшая в недавнюю войну сыновей воспитательница, полузакрыв глаза, набирала знакомые ребятишкам мелодии на рояле.

Когда все дети, покружившись с песенкой вокруг елки, занялись нехитрыми играми с перебеганием от стула к стулу, он словно ненарочно пихнул недавно чем-то насолившего ему мальчишку. Когда тот падал, он задрал маску вверх, чтобы все видели, что он не видит ничего под ногами, и шагнул рядом с павшим так, чтобы нога попала примерно на то место, где должна была быть хлопнувшая об пол ладонь того мальчишки. Под ногой что-то неясно перекатилось с легким шмяканьем, и уже за спиной веселого кролика раздался охающий вой со всхлипами.

Воспитательница, осадив его на бегу, сдернула с него маску, всмотрелась в его лицо. Но оно было по-детски наполнено восторженным стремлением куда-то бежать, что-то делать. Взгляд был широко распахнут и полон желания с удивлением ухватить что-то на лету и мчаться дальше. Она развернула его к ревущему мальчишке, руку которого заматывала смоченным в холодной воде полотенцем другая женщина. После недолгой словесной проработки заревел и второй мальчишка. Но только женщины решили успокоить и отдали ему обратно маску, он сразу напялил ее и хитро-торжествующе улыбнулся под ней, ощутив во рту солоноватый вкус текших по щекам слез.

Маска стала его любимой игрушкой, впрочем, то время не отличалось обилием детских развлечений. Он одевал маску, подкрадывался к какой-нибудь девчонке, дергал ее за тощую косичку. Она оборачивалась и вспыхнувшим негодованием и обидой своей упиралась с картонную мордочку вечно улыбающегося кролика. Лицо ее тут же менялось: нельзя же изображать свои чувства намертво застывшей в улыбке маске! Девчонка сдергивала маску и порой расхохатывалась: под маской была тоже замершая гримаса с бестолково-удивленным заведенным к потолку взглядом и округло распахнутым ртом. В другой раз ее ждала диковато растянутая до ушей улыбка с подобранной под верхние зубы нижней губой и вперившиеся в нее выкатывающиеся из орбит глаза. В другой – страдальчески искривленный вниз, словно пасть акулы, рот и в безнадежной горести потухающий взгляд.

Сколько масок можно суметь надеть на себя, научившись носить хотя бы одну! Накинув ее на лицо, он мог, никого не стесняясь, упражняться в сотворении самых немыслимых физиономий, а мог просто скривить лицо в гримасе, копирующей выражение маски. Ему ужасно нравилось ходить с этой гримасой балбесно улыбающегося кролика на лице. Гримаса словно определяла его поведение – он делал восторженно-неловкие движения и принимал такие же позы, чем немало смешил своих одногруппников и даже вызывал сдержанные улыбки у взрослых.

Но однажды девчонка, к которой он подкрался и дернул за косичку, круто развернувшись, содрала с него маску, швырнула ее на пол и вскочив на край маски одной тоненькой ножкой, наотмашь шаркнула по маске второй так, что маска сразу разлетелась на две части. Половина кроличьей рожицы с одним глазом и ухом и половиной дурацкой улыбки, покружившись в воздухе, легла на пол в паре метров. Девчонка повернула свое надутое злобой лицо со сморщенными губами в сторону своего обидчика и… расхохоталась. Мальчишка стоял, поджав к груди руки с опущенными вниз ладонями и смотрел на отлетевший кусок маски с грустью и отчаянием в глазах, но при этом забыв убрать с лица гримасу веселого кролика.

Новую маску для игр ему не выдали, как он ни выклянчивал. Зато через несколько дней пристально приглядывающаяся к нему вторая воспитательница вдруг произнесла, назвав его по имени:

– Ты что это, малыш, по маске так скучаешь или забыл, что ее больше нет? Иди-ка, я тебя к зеркалу подведу.

Взглянув в зеркало, ребенок удивился: он, и правда, словно забыл, что на лицо уже не одета маска – выражение детской физиономии копировало веселую и глупую рожицу смеющегося над какой-то глупостью кролика. Он на всю жизнь запомнил тот свой детский испуг – подумалось: а вдруг маска навсегда оставила какой-то волшебный отпечаток, и он теперь всегда будет ходить с чуть вытаращенными и одновременно прищуренными глазенками, вскинутыми вверх бровями и уголками губ. Однако через секунду он тут же скорчил новую рожицу, и воспитательница отвернулась, погрозила ему вслепую пальцем и, развернув его, легонько пихнула к другим детям, всхлипнув дрогнувшим голосом: «Иди уже, только не делай больше так».

Впрочем, все это смутным воспоминанием проносилось