Изгнанная из рая - Даниэла Стил

– Ты прав, но в детстве я этого еще не понимала. Когда она оставила меня в монастыре, я даже скучала по ней… некоторое время. Но это только потому, что, кроме нее, у меня в целом мире никого не было, – честно ответила Габриэла и задумалась. Помимо ее воли этот разговор разбудил в ней старые воспоминания, и молчавшие до сих пор струны памяти ожили и зазвучали с новой силой.

– Иногда я спрашиваю себя, – добавила Габриэла некоторое время спустя, – может быть, за эти тринадцать лет она изменилась? Может быть, стала другой? Я могла бы попробовать разыскать ее и спросить, почему она меня так ненавидела и не жалеет ли она об этом теперь. Ведь эта ненависть… Она чуть было не погубила меня. Я думаю, что она отравляла жизнь и моей матери.

Тут Габриэла неожиданно подняла голову, их глаза встретились, и у Питера чуть не захватило дух – таким открытым, честным и бесстрашным был ее взгляд.

– За что она так ненавидела меня? – с нажимом повторила Габриэла. – За что?! Я имею право знать.

– Мне кажется, дело не в тебе, а в ней, – осторожно ответил Питер. – Я, конечно, не психоаналитик, но я все-таки врач. Похоже, с твоей матерью что-то было не в порядке. Ты не знаешь, она не была больна? Люди, страдающие какой-то неизлечимой болезнью, часто начинают вести себя как настоящие буйные сумасшедшие. Они не боятся ни общественного мнения, ни человеческого суда… а порой – и суда Божеского. Быть может, у твоей матери был рак или что-то в этом роде?..

– Нет, – ответила Габриэла, вспоминая вечеринки, которые устраивала ее мать. – Общественное мнение ее как раз очень беспокоило. Во всяком случае, она старалась сделать так, чтобы у меня не оставалось синяков на лице и на ногах. А если они все же появлялись, она говорила всем, что я упала с качелей, что я неловкая, неуклюжая и так далее. Нет, болезнь тут ни при чем… – уверенно закончила она, и Питер покачал головой. Ему много раз приходилось видеть детей – жертв родительской жестокости, и каждый раз его сердце готово было разорваться от жалости. Он очень хорошо помнил их испуганные глазенки и срывающиеся голоса, которыми они убеждали его, что их никто и пальцем не тронул и что они сами не слушались родителей и падали, падали с деревьев, с заборов, с лестниц, с велосипедов и прочего. Дети, как могли, выгораживали родителей, и Питер понимал их – ведь они были совершенно беззащитны перед своими папами и мамами, которые могли сделать с ними все, что угодно. Всего два месяца назад один такой ребенок умер у него в палате – родная мать зверски избила его, и спасти его не удалось. Это произошло в дежурство Питера, и спустить мамашу с лестницы ему помешало только то, что ею уже занималась полиция. Сейчас эта женщина находилась в тюрьме, а недавно Питер узнал, что адвокаты ходатайствуют о том, чтобы ее осудили условно.

– Удивительно, как ты смогла пережить все это, – сказал он. – Неужели тебя никто никогда не жалел и не защищал?

– Нет. Только в монастыре я узнала, что такое нормальная жизнь, жизнь без страха.

– А там… Там с тобой хорошо обращались? – Питер искренне надеялся, что да. Ему было бы очень тяжело знать, что мучения Габриэлы продолжались и после того, как она столь счастливо избавилась от материнской «опеки».

– Да, – лицо Габриэлы прояснилось, – там меня все любили. В монастыре мне нравилось, и я была счастлива.

– Но почему же ты ушла? – спросил Питер. Вопрос был совершенно естественный, однако он уже знал, что расспрашивать Габриэлу надо с особой осторожностью, чтобы ненароком не сделать ей больно. Но что сказано, то сказано.

– Мне пришлось уйти. Я совершила ужасную ошибку, и они… Настоятельница просто не могла позволить мне остаться, как бы ей этого ни хотелось.

За прошедшие месяцы Габриэла поняла это и смирилась или, вернее, почти смирилась со своей потерей.

– Что же это ты натворила? – Питер перешел на приветливый, шутливый тон, и в его глазах вспыхнул лукавый огонек. – Наверное, стянула у другой монахини ее лучшую накидку. Или сморкалась двумя пальцами перед алтарем. Я угадал?

В других обстоятельствах Габриэла с удовольствием посмеялась бы, но не сейчас.

– Из-за меня умер один человек. Я… Теперь мне придется жить с этим до конца моих дней.

От этих ее слов Питер растерялся. Он не знал, что сказать, а с ним это случалось достаточно редко. Обычно в подобных ситуациях ему на выручку приходил профессиональный цинизм врача-травматолога, однако сейчас он не посмел прибегнуть к этому испытанному средству. За тем, что сказала ему Габриэла, стояла совсем недавняя трагедия. Питер не стал расспрашивать дальше и промолчал.

Но Габриэле уже самой захотелось выговориться. Неожиданно даже для самой себя она решила, что может полностью довериться этому человеку. Еще каких-нибудь полчаса назад она была твердо уверена, что не станет доверять никому и никогда, но вот она увидела его глаза, и ее решимость растаяла, как тонкий весенний лед под лучами солнца.

– Он был священником и приходил в наш монастырь служить мессы и исповедовать. Случилось так, что мы полюбили друг друга и начали встречаться за пределами обители. Когда все открылось, я носила под сердцем его дитя. В конце концов он покончил с собой.

Услышав это, Питер сморщился как от сильной боли. Ад преследовал эту хрупкую девушку буквально по пятам.

– Давно это случилось? – спросил он машинально и тут же подумал, что это, наверное, не имеет никакого значения.

– Без малого год тому назад, – ответила Габриэла. – Но я до сих пор не понимаю, что на меня нашло. Раньше я даже не смотрела на мужчин и не думала о них – я готовилась стать послушницей. Наверное, ни я, ни Джо – его звали Джо – не понимали, что мы делаем и куда это может нас завести. А потом стало слишком поздно. Наши отношения длились почти три с половиной месяца. Сначала мы хотели уйти вместе – я из монастыря, а Джо из прихода, где он служил священником. Но он не смог расстаться со священством. Для него в этом заключался весь смысл его жизни. К тому же у него было свое прошлое, которое никак не отпускало его. Он не мог сложить с себя сан и не мог оставить меня. Душа его металась, ища выхода. В конце концов он нашел третий путь и… убил себя, оставив мне записку, в которой, как сумел, объяснил свой поступок.

– А ребенок? – Сам того не замечая, Питер сильнее сжал ее пальцы, но Габриэла не отняла их у него.

– Ребенка я потеряла. – Как именно это произошло, Габриэла помнила смутно; вся последовательность событий представала перед ней как вереница неясных, полуразмытых, почти сюрреалистических образов и картин, которые никак не были связаны между собой. Это, однако, не мешало ей почувствовать себя так, словно чья-то невидимая, холодная рука сдавила ей сердце.

– Потом мне сказали, что это был резус-конфликт, но выкидыш спровоцировали кое-какие обстоятельства, – добавила она.

Питер кивнул. Он знал, что у Габриэлы – как и у него самого – отрицательный резус, и был прекрасно осведомлен о том, что такое резус-конфликт и чем он может грозить молодой женщине.

– Бедная, бедная Габи! – тихо произнес Питер. – Для тебя это был тяжелый год.

А у нее вообще была нелегкая жизнь. Питеру оставалось только гадать, как Габриэле удалось не озлобиться, не сойти с ума и не отправиться вслед за Джо, как поступил бы на ее месте кто-то более слабый.

– Если ты имеешь в виду Стива, – сказала она, – то это совсем другое. Быть может, тебе это покажется странным, но наши отношения были почти честными и, если хочешь, примитивными. Не скрою, когда он предал меня, мне было очень больно, но в глубине души я всегда знала, что не люблю его по-настоящему. С самого начала я попала в ловушку, из которой мне нелегко было выбраться, но Стива я не любила. Никогда. Даже вначале.

– Для него ты была легкой добычей, – согласился Питер, глядя на нее и пытаясь представить, какой была Габриэла год назад и какой она стала сейчас. – Надеюсь, он получит чертовски долгий срок и просидит в тюрьме до самой старости. – Полицейский инспектор сказал ему, что это весьма вероятно, и Питер был искренне этому рад. – А ты? Что ты собираешься делать дальше?

– Я? – Габриэла, казалось, даже растерялась. – Не знаю. Наверное, начну все сначала. Буду писать, работать. Теперь я стала умнее… – тут она рассмеялась, но сразу снова стала серьезной. – С тех пор как я вышла из монастыря, я многому научилась. В обители я не знала, что такое реальный мир, – там я была защищена от всего и привыкла чувствовать себя в безопасности. Должно быть, страх потерять такую защиту и погубил Джо. Он просто не знал, как жить без этого. И как выжить…

Но Питер только покачал головой. Джо дезертировал в самый решительный момент, оставив Габриэлу совершенно одну. Накидывая на шею петлю, он думал только о себе. Его не остановило даже то, что Габриэла будет винить в его смерти себя. Нет, этот Джо определенно ему не нравился, – судя по всему, он был слабым, эгоистичным человеком, а эгоистов Питер не переносил.