Изгнанная из рая - Даниэла Стил

А потом – чисто случайно – он упомянул о своем школьном друге, который стал священником и с которым они продолжали поддерживать тесные дружеские отношения. Питер рассказывал о нем с такой теплотой и любовью, что, слушая его, Габриэла не сдержала улыбки. Питер же решил, что она смеется над ним, и, задетый за живое, стал убеждать ее, что священники – такие же люди, как и все остальные. Именно тогда он узнал, что Габриэла с десяти лет воспитывалась в монастыре. Но это было все. Ни в какие подробности вдаваться она не захотела.

Питер удивился. Он долго не мог поверить, что она чуть не стала монахиней, а потом спросил, что же заставило ее передумать.

И снова Габриэла поспешила отгородиться от него.

– Долго рассказывать, – ответила она и вздохнула.

Только сейчас Питер спохватился, что его ждет работа, и ушел, пообещав непременно заглянуть к ней завтра. Однако слова своего он не сдержал. Он вернулся два часа спустя и убедился, что она спит. В начале первого ночи – вместо того, чтобы самому подремать хотя бы минут тридцать, – Питер опять зашел к Габриэле и обнаружил, что она проснулась. Несмотря на темноту, он еще с порога увидел, что она лежит с открытыми глазами, и это напугало его.

– Можно войти? – спросил Питер, тихо прикрывая за собой дверь. Весь вечер его тянуло сюда словно магнитом, но он не мог бросить остальных пациентов. Даже ради нее.

– Конечно. – Габриэла улыбнулась и даже приподнялась на локте здоровой руки. В углу палаты горела небольшая синяя лампочка, и от этого вся комната была погружена в мягкий, романтический полумрак, однако мысли Габриэлы были не очень приятными. Она проснулась уже минут сорок назад и тихо лежала, вспоминая своих родителей, особенно – отца.

– Что-то у тебя очень серьезное лицо, – шутливо промолвил Питер, подходя ближе. – Ты себя плохо чувствуешь или просто не спится? Может, сделаем укольчик?

– Нет, все в порядке, не стоит, – ответила Габриэла. – Просто я думала… обо всем.

Как печально, что все люди, которые когда-либо были ей небезразличны, исчезали из ее жизни, не оставив после себя ничего, кроме горьких воспоминаний. К счастью, это не относилось к профессору. Хотя бы о нем думать было легко.

– Если ты о том, что случилось, то не надо… – Питер положил ей руку на лоб, но Габриэла отрицательно покачала головой.

– Я думала не о Стиве, а о своих родителях, – призналась она, и Питер с сочувствием посмотрел на нее. В ее больничном листке в графе «Родственники» стоял прочерк, а это значило, что родителей у нее нет. Питер спросил, когда они умерли.

Габриэла ответила не сразу, и по одному ее молчанию Питер понял, что снова попал впросак.

– Они не умерли, – сказала она наконец. – Насколько мне известно, много лет назад мой отец жил в Бостоне, а мать, наверное, все еще в Калифорнии. Ее я не видела больше тринадцати лет, а отца – пятнадцать.

Услышав это, Питер был весьма озадачен.

– Ты, наверное, была непослушной девочкой и убежала с бродячим цирком? Или тебя похитили цыгане? – предположил он в своей шутливой манере, и Габриэла невольно рассмеялась нарисованной им картине.

– Нет, я убежала, чтобы поступить в монастырь, – ответила она в тон ему, но сразу же снова стала серьезной. – Это правда долгая история, Питер. Отец ушел из семьи, когда я была маленькой. А в десять лет мать оставила меня в монастыре. Ей нужно было оформить развод. Она собиралась вернуться за мной, но… так и не вернулась.

В устах Габриэлы это звучало совсем просто, но Питер уже догадался, что на самом деле все обстояло иначе.

– Это… звучит необычно, – осторожно сказал он. – Неужели ни мать, ни отец не могли тебя содержать?

– Нет, они были хорошо обеспеченные люди, – сказала Габриэла и сразу же подумала о том, как холодно звучит эта фраза. «Хорошо обеспеченные люди»… Можно было подумать, что она говорит о ком-то постороннем. – Просто мне кажется, что они не очень любили детей.

– Какая милая, достойная уважения черта, – заметил Питер, внимательно наблюдая за Габриэлой и борясь с желанием обнять ее и прижать к себе. Но он был на дежурстве, и она была его пациенткой. Питер и так проводил с ней времени больше, чем с другими. Ему не хотелось, чтобы кто-то это заметил.

– Отнюдь… – Габриэла неожиданно подумала о том, что не должна ничего от него скрывать. Питер был врачом, а ей казалось, что врачу можно доверить больше, чем обычному человеку. С ним ей было спокойнее, чем с кем бы то ни было. Во всяком случае, Габриэле захотелось открыть ему свой мрачный секрет.

– Ты спрашивал меня об автомобильной катастрофе, в которую я попала… Так вот, они и были моей катастрофой. Вернее, мать… Отец просто наблюдал за всем со стороны.

– Я, наверное, не очень хорошо тебя понял, – проговорил Питер и нахмурился. Габриэле на мгновение показалось, что – как и многие другие – он просто не хочет понимать, о чем она говорит. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду сломанные ребра, – с необычной для себя жесткостью сказала Габриэла, решив, что раз уж она проговорилась, надо идти до конца. – На протяжении нескольких лет подряд это был единственный мамин подарок дочке к Рождеству. Единственный и излюбленный – других она не признавала. Правда, существовал еще ремень, но им меня потчевали по другим, менее знаменательным поводам.

Она пыталась придать своим словам легкость в манере Питера, но – по крайней мере для нее самой – рассказ о том, что она пережила, продолжал оставаться жутким, какие бы слова она ни выбирала.

– Мать била тебя?! – потрясенно воскликнул Питер.

– Ну, во всяком случае, я никогда не попадала ни в какие автомобильные катастрофы и не падала с лестниц… по своей собственной неловкости. Она сталкивала меня. Или, избив, заставляла говорить, будто я оступилась. Это продолжалось полных десять лет. Потом мать избавилась от меня, оставив в монастыре. И я от нее избавилась…

Не отдавая себе отчета в своих действиях, Питер поднял руку и коснулся щеки Габриэлы, потом взял ее прохладную тонкую кисть в свою ладонь. Сердце его буквально рвалось на части от жалости и возмущения. И от бессилия. Ему трудно было представить себе все, через что прошла Габриэла, однако еще труднее ему было смириться с тем, что его не было рядом и он не мог защитить ее.

– Габи!.. Как это ужасно! Неужели никто не мог остановить ее?

Это казалось ему совершенно невероятным. Маленькая девочка – и рядом никого, кто мог бы ее защитить. Защитить от родной матери…

– Нет. – Габриэла слегка качнула головой. – Отец все видел, но он никогда ничего не говорил и не вмешивался. Сейчас я думаю, что он, наверное, просто боялся ее. В конце концов он просто не выдержал и сбежал к другой женщине.

– Но почему он не забрал тебя к себе? – воскликнул Питер, и Габриэла пожала плечами. Раньше она не осмеливалась задавать себе этот вопрос, потому что не хотела знать на него ответ, но сейчас, когда рядом с ней был Питер, а детство казалось очень далеким, Габриэла неожиданно задумалась над этим.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Я до сих пор многого не понимаю и не могу объяснить себе их поступки. Почему Стив так обошелся со мной, мне более или менее понятно. Ему нужны были мои деньги, но я отказалась ему их отдать, и он… разозлился. Но почему мои собственные родители так ненавидели меня – это мне до сих пор непонятно. Что я им могла сделать? Мать все время твердила, что я – плохая, непослушная, испорченная, и что если бы я не лгала и не совершала на каждом шагу ужасные, непростительные поступки, ей не пришлось бы меня наказывать. Но ведь мне тогда было три, четыре, пять лет! Какое преступление может совершить пятилетний ребенок? Убить? Оскорбить? Украсть?.. Разве только по недомыслию, но ведь я никогда ничего такого не делала…

В последнее время этот вопрос все чаще и чаще тревожил ее, но Габриэла так и не смогла дать на него удовлетворительный ответ.

– Даже взрослым ворам и убийцам не ломают ребра за то, что они совершили, – жестко сказал Питер, и глаза его сверкнули. – Нет, Габи, я тоже не понимаю этого. Наверное, кроме твоих родителей, никто и не сможет тебе этого объяснить. Ты не пробовала теперь, став взрослой, поговорить с ними?

– Я никогда больше их не видела. Правда, я пыталась разыскать отца, но в адресном столе Бостона мне ничем помочь не смогли. Наверное, он куда-то переехал.

– А мать?.. – спросил Питер. – Впрочем, насколько я понимаю, от такого человека, как она, лучше держаться подальше, – тут же поправился он, и Габриэла кивнула.

– Ты прав, но в детстве я этого еще не понимала. Когда она оставила меня в монастыре, я даже скучала по ней… некоторое время. Но это только потому, что, кроме нее, у меня в целом мире никого не было, – честно ответила Габриэла и задумалась. Помимо ее воли этот разговор разбудил в ней старые воспоминания, и молчавшие до сих пор струны памяти ожили и зазвучали с новой силой.

– Иногда я спрашиваю себя, – добавила Габриэла некоторое время спустя, – может быть, за эти тринадцать лет она изменилась? Может быть, стала другой? Я могла бы попробовать разыскать ее и спросить, почему она меня так ненавидела и не жалеет ли она об этом теперь. Ведь эта ненависть… Она чуть было не погубила меня. Я думаю, что она отравляла жизнь и моей матери.