Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

После ночного клуба в Ханчберге они остались у меня на ночь. А потом на следующую ночь, и на следующую. Вся прелесть – и загвоздка тоже – в том, что их двое, а я один. Я всегда был главным в постели – с другими женщинами. Но только не с этими двумя. Переплетались не только наши тела, но и роли тоже. Сперва это возбуждало – то, что ты в меньшинстве и тебя так пользуют. Я самый счастливый парень в мире, повторял я себе. Такое не каждому по зубам; все-таки здесь требуется выносливость. Признаем – я работал за двоих. За выходные крошки так меня изматывали, что иногда в воскресенье ночью Зигмунд устраивал забастовку. И тогда они принимались настаивать, и пинать меня, и уламывать поцелуями и шепотом, а я ощущал себя их секс-игрушкой, которую по прихоти мотыляют туда-сюда. А потом я лежал между ними и слушал их стереодыхание. Но они доминировали не только в сексе. Они устанавливали двустороннее господство во всем, что мы делали. Кто решил, например, что они переедут ко мне? Не я.

Ты идешь и спрашиваешь разрешение отца, как в старые времена.

Я хочу попросить руки вашей дочери, сэр, говоришь ты.

Те дни давно минули.

– Проваливайте. – Такой оказалась реакция Нормана, когда я объявил, что мы с его дочерьми собираемся жить втроем на полупостоянной основе. – Это так в рекламе говорят, – продолжил он, заметив, как я растерялся. – Купи одну, получи вторую бесплатно. Отличный выбор, Бэтмен! Я куплю вам кровать императорских размеров. Я видел такую сборную модель в «Би-энд-Кью».[110] Решено!

– Теперь все мы сможем дышать полной грудью, – счастливо вздохнула Эбби. Не то чтобы ее все эти годы не радовало проживание с ними близняшек, пояснила она; просто с этой пептобисмолозависимой, постоянно торчащей в гостиной, дом слегка переполнен. – Вдобавок – не смейтесь – я чувствую, что готова расправить крылья в смысле телекарьеры. Мы не рассмеялись. Это грустно.

– По-любому, им пора улетать из гнезда, если честно, – признался Норман. – Без обид, Сам, но мы ломали голову над их будущем. Думали, так и лежать им вечно на полке – если занавес опускается на Великобританию, а вы, парни, сваливаете, как пресловутые крысы.

Все прошло неплохо для начала, думал я, выискивая какао и подогревая в микроволновке молоко для двухголового чудовища наверху. Это мечта любого парня, напомнил я себе; две цветущие девчонки, извивающиеся на нем, словно парочка дерзких угрей.

– Так что не придирайся, приятель! – вслух пробормотал я, возясь с чашками и сахарозаменителем. Затем остановился. – Хватит, Сам! – уговаривал я себя. – Возьми себя в руки! Разве не очевидно, что ты живешь в раю?

Я плюхнул две таблетки подсластителя в каждую чашку какао.

Я еще раньше понял – за пару дней, что у девочек свои причуды, но это я пережил. Пока я занимался ветеринарной практикой – по большей части, вакцинацией коров против бешенства и спорами из-за жеребенка миссис Оводдс, который, как она заявляла, сошел с ума из-за прописанных мною галлюциногенов, – близняшки работали над генеалогической таблицей с шокирующим усердием, используя, как они выражались, «эмпирические» данные из метрической книги церкви Святого Николаса. Они корпели над ней часами, переписывая записи и занося в компьютер таблицы. Их одержимость борьбой с нежелательной растительностью – обе они первое время постоянно брили ноги – особо меня не беспокоила. Даже наоборот, уныло думал я теперь. Назовите меня старомодным, но кому охота вечно царапаться о щетину – или чтобы твои девочки смахивали на пару лесбиянок? А по поводу их фобии показывать ступни – что ж, мы с Зигмундом считали это весьма сексуальным: их ножки являлись запретной областью, и девочки принципиально не снимали носков во время…

– Радость носков, – так я это назвал. Они скривили личики, словно им не в первый раз выдавали подобную шутку. А, скажем, в сотый. Признаю, меня смущало, что жизнь их изрядно покидала. Близняшки обменивались таинственными взглядами всякий раз, когда в разговоре всплывал их учитель генеалогии доктор Бугров. Мне свистели в спину в баре, когда прошел слух, что мы – сладкая троица. Рон Харкурт состроил лицо в смысле «лучше ты, чем я», Джим Оводдс мне подмигнул, Кит Хьюитт поднял вверх большие пальцы, а Том Вотакен многозначительно поинтересовался, как я справляюсь.

Однажды ночью я вышел с баллончиком и разделался с граффити на стене у гавани. И почувствовал себя рыцарем, вставив НЕ между РОЗ И БЛАНШ и ШЛЮХИ.

Микроволновка запищала одновременно с дверным звонком. Это оказалась Эбби, с коробками из Старого Пастората, которые она всучила мне, словно подписала приговор.

– Если уж они поселились у тебя, пускай тщательно это переберут, – заявила она, сняла пальто и принялась разбирать принесенное личное имущество: целое войско Барби, простыни, одеяла, термосы, аспирин и предметы женской гигиены. Когда я увидел огромные коробки тампонов, мое сердце екнуло – от женской водопроводной системы меня всегда передергивало. Всё эти негодяи-гормоны. – Кстати, Сам, – продолжала Эбби, поправляя безупречные рукава голубой блузки из жатого ситца, – там в коробке с журналами есть кое-что для тебя. Я подумала, может, тебя заинтересует. Я нашла ее в самом углу старого викторианского гардероба, того, с чучелами.

Я посмотрел на указанную коробку: в ней лежала куча женских журналов. Я вытащил один: обложку покрывали заголовки о всяких извращенцах. МАМА УКРАЛА МОЕГО МУЖА – А ПОТОМ И МОИХ ДЕТЕЙ! ЭТОТ МУЖЧИНА РАНЬШЕ БЫЛ ЖЕНЩИНОЙ – ДВАЖДЫ! Я ЗАПЛАТИЛ УЧИТЕЛЬНИЦЕ ЗА СЕКС – ЖВАЧКОЙ! Я увлеченно приклеился к какой-то статье – о красавице, которой пластический хирург случайно ампутировал оба уха, – но тут Эбби меня перебила:

– Вот она. – И Эбби указала на коробку. Там лежала желтая старая потрепанная записная книжка, перевязанная шнурком. – Вдруг тебе будет интересно – кажется, что-то зоологическое.

Я с неохотой оторвался от статьи о женщине, оставшейся без ушей (она вышла замуж за этого хирурга), и сдул с книжицы пыль. Заголовок написан от руки выцветшими чернилами. НОВАЯ ТЕОРИЯ ЭВОЛЮЦИИ ДОКТОРА АЙВЕНГО СКРЭБИ. Дата внизу чем-то забрызгана – похоже, кровью.

Пока Эбби суетилась по дому, переставляя мебель, и проводила пальцем по каминной полке – проверить пыль, – я просмотрел трактат. Читать я не люблю, а вот пара картинок зацепила внимание. Выполненные довольно любительски, однако чернильные наброски я опознал: кости млекопитающих и, без сомнения, черепа каких-то приматов.

– Интересно? – спросила Эбби. – Императрица предположила, что это по твоему адресу.

– Да. Спасибо. – Я листал дальше. И при виде наброска обезьяны застыл в изумлении. – Господи боже!

– Сам? – слабо отозвалась Эбби из другой комнаты. – Сейчас прилечу!

– Ничего особенного, – пробормотал я.

Впрочем, я лгал. То был набросок не простой обезьяны. А моей вешалки для полотенец. Никакой ошибки. Разве что на картинке – минус голубые стеклянные глаза и на месте мужские гениталии. Та же человекообразная поза – результат необычного наклона тазобедренного пояса. Те же хрупкие уши, то же распределение волос, те же…

Под рисунком доктор Айвенго Скрэби написал: «Мартышка-джентльмен, последний представитель своего вида, пойманный в Модагоре в 1843 году и переправленный из Jardins Zaologique de Modagor[111] в Великобританию на зоологическом исследовательском судне «Ковчег» в 1845 году».

Вот тебе на, черт меня побери.

– Сам, куда положить наволочки? – окликнула меня Эбби. Но я не ответил. Я уже отвлекся – и зачарованно читал. И снова и снова открывал страницу с рисунком обезьяны. Я смутно отметил, что Эбби ушла, а близняшкам пришлось орать, чтобы добыть свое какао.

Пока они весь день валялись в кровати – спали или работали над таблицей, – я сидел внизу на канапе, изучая документ доктора Айвенго Скрэби. Во многих местах чернила выцвели и читались с трудом, но к вечеру я все же осилил все семьдесят страниц. Книгу явно писал сумасшедший. Ее главный тезис – до абсурда детское и ненаучное предположение, опиравшееся на обезьяну, найденную на чердаке Ядров, – судя по всему, был навеян завистью к Чарлзу Дарвину. Скорее всего, автор, доктор Айвенго Скрэби, и впрямь являлся неким таксидермистом, как он утверждал. Его широкие познания в таксономии не вызывали сомнений, а если чучела на чердаке – его работа, то он, без сомнения, мастер. Но, как и большинство таксидермистов, зоолог из него вышел никудышный, и он явно жаждал произвести фурор в зоологических кругах.

По-своему занимательная книжка. Разумеется, полный бред. Сам тезис можно выкинуть сразу. Зато набросок обезьянки включил мозги. У меня проснулся аппетит. Я хотел узнать побольше об этом виде. Срочно. Потому что, если они вымерли, как утверждал Скрэби, чучело стоит кучу денег.

Кучу денег.

Я не мог выкинуть мысль из головы весь день, и она продолжала там трещать, даже когда я вечером отправился в бар.