Дитя Ковчега - Лиз Дженсен

– Вы когда-нибудь в жизни видели плод такого нечестивого вида? – спросил у меня изъязвленный мистер Коув, обеспокоенно косясь на предмет. – Мог ли Бог дать ему Свое святое благословение? – Старик глядел на меня, ища ответ Господень, и я обратился к сердцу, пытаясь отыскать слова, которые сказал бы Пастор Фелпс, но мысли пребывали в смятении. Я не знал, что делать с этой вещью, но понимал – я жажду ее отчаяннее, чем когда-либо чего-либо жаждал.

– «Красота в глазах смотрящего», – наконец молвил я, выловив фразу, которую всегда повторяла матушка, когда замечала, с какой горечью я смотрю на собственное отражение в зеркале прихожей.

Я глубоко вдохнул: с каждой секундой, тикающей на старых напольных часах в углу, я все больше поддавался искушению экзотического фрукта.

– Мальчик клянется, что оно съедобное, но мы не уверены, – добавил миссис Коув. – Только сначала нужно снять шкурку!

Откуда ей было знать, что меня переполняло желание сожрать плод и обладать им вечно – я еле сдерживал порыв прыгнуть и схватить его со стола.

– Если хотите, я попробую, – предложил я, дрожа от дикого желания запихать фрукт в рот целиком. – Я отведаю кусочек и скажу, можно ли его есть. – Я осторожно снял желтую шкурку и обнажил белую плоть.

Я хотел откусить совсем чуток, но меня вдруг захлестнула неестественная жадность. Постыдным желанием в тот момент было запихать всю штуку в рот, но ценой необычайных трудностей я сумел остановиться. И вместо этого просто откусил побольше, разломив фрукт напополам. Закрыл глаза, съел и перенесся в Рай. Когда я открыл глаза, все семейство Коув пялилось на меня. Наверное, поразившись, сколько я откусил. Взрослые ничего не сказали, но мальчик крикнул с негодованием:

– Эй!

Я не пробовал ничего лучше; это было даже вкуснее сахарного яблока, которое Томми стащил для меня в Бродячем Цирке Ужаса и Восторга. И пока я жевал фрукт, наслаждаясь, я понял, что должен отведать его снова. Пока восхитительный вкус разливался по языку, я даже подумывал, не обмануть ли мне Коувов – скривить лицо и заявить, что, по-моему, плод ядовитый. Все что угодно, лишь бы оставить его себе! Но в конце концов твердое наставление Господа возобладало, и я с неохотой подавил себялюбивые стремления. И сказал:

– Это съедобно. – А затем добавил, слабо надеясь, что это их отпугнет: – Впрочем, не на любой вкус.

Я неохотно передал половину фрукта мальчику; тот понюхал, откусил и расплылся в улыбке.

Уходя, я виновато отвел его в сторону и украдкой сунул монетку:

– Там, откуда она, еще много пенни, – шепнул я. – Если сможешь мне достать связку этих штук.

Парнишка ухмыльнулся, обнажив сломанные зубы.

– И остерегайся огромного паука! – бросил я вдогонку, когда он помчался к гавани.

Моя новоприобретенная страсть к бананам – сильная, почти неудержимая – утешала меня в моменты отчаяния. Мальчик Коув принес мне несколько связок фруктов, которые я заточил в гардероб, и я щедро заплатил, отдав все деньги, которые мог потрать из неуклонно истощавшегося жалования. Время от времени я беспокоился об однообразии своего питания и заставлял себя поесть хлеба или рыбы, чтобы дополнить меню, но и нёбо, и червь все яростнее отвергали подобную пищу, и я возвращался к успокоению благородного фрукта.

А в успокоении я нуждался все больше, ибо события дома внезапно пошли под уклон.

Вот письмо доктора Лысухинга. Я все еще храню его:

Дорогой Тобиас!

С тяжелым сердцем пишу, дабы сообщить тебе о переезде твоего отца в Лечебницу для Духовно Страждущих в Фишфорт, где, как он заявил, он не желает тебя видеть. Меня печалит необходимость сообщать тебе такое, но оно, бесспорно, и к лучшему. Он там среди людей, так же расстроенных из-за вопросов сотворения человека, и научился вязать. Пребывай он в твердом уме, передал бы тебе наилучшие пожелания, потому что я знаю – он тебя любит. Это ведь он боролся за твою жизнь, когда ты был младенцем, хотя лично я сдался – если ты простишь меня за подобную прямоту.

Искренне твой,

Доктор Лысухинг.

PS. В Пасторате нынче поселился временный священник по имени Заттортруб, от коего мы все не в восторге, – он пытается запретить «Вытяни Чертополох», объявив состязание язычеством. Весь Тандер-Спит желает тебе успехов в учениях и ждет твоего возвращения в Пасторат, ибо мы паства без пастыря!

PPS. Пару унций хорошего табака не будут лишними в твой следующий визит.

– Добро пожаловать домой, мой маленький друг!

Томми прижимал меня к своему мускулистому торсу так крепко и сильно, что я опасался за свои ребра – он ведь не знает свою силу. Как я соскучился по нему! В Семинарии я договорился о недельном отъезде по семейным обстоятельствам и приехал в Тандер-Спит улаживать дела Пастора Фелпса. Томми уже стал отцом: у него родился хорошенький ребенок, мальчик, от жены Джесси.

– Мы назвали его Николас, – объявил Томми. – В честь церкви.

Хотя она уже стала взрослой женщиной, я вспомнил Джесси из детства: маленькую Джесси Биттс, которая однажды расстроила меня, назвав дубиной – жестокость, за которую она очень краснела и извинялась, приглашая меня пройти в кухню и накрывая на стол.

– Она ждет второго, – с гордостью сообщил Томми, похлопав ее по заду, точно лошадь. Джесси угостила нас пирогом с сардинами и сливовым вином, а я подарил им маленькую связку бананов, которыми они долго восхищались.

Я попросил рассказать тандерспитские новости, и они кратко изложили, как Рон Харкурт лишился пяти коров, брат Томми Джо сбежал в море, полоумная кузина миссис Ферт Джоан, обрела разум на неделю, а потом снова потеряла, а новый священник Заттортруб запретил состязания «Вытащи чертополох», как говорилось в письме доктора Лысухинга, после чего вся деревня объявила церкви бойкот.

– А что в Ханчберге? – спросила Джесси. – Расскажи нам про свою жизнь в Ханчберге!

И, пока они смаковали бананы, я поведал им о Семинарии, о похожем на ласку Фартингейле и его прихвостнях Гэнни и Поппле, трех моих гонителях. А также о моих походах к сирым и убогим, о веселой беспечности возглавлявшего Семинарию Настоятеля, о Тилли и миссис Фуни, о семействе Коув и моем открытии бананов.

Затем я перешел к письму, которое получил от доктора Лысухинга. Когда я воспроизвел его содержание, Томми признался, что Пастор Фелпс и впрямь вполне помешался.

– Джесси там была, на последней службе. Она его видела.

– Верно, – кивнула Джесси, тяжело опускаясь на стул рядом с нами. – Он читал не из Библии, – рассказала она, – а из других книг.

– Каких книг? – удивился я.

– Одна – «Мировая история» Хэнкера, – вспомнила Джесси, распуская волосы; те волной упали ей на плечи. Хотел бы я когда-нибудь жену, которая бы так делала, подумал я. Но я дубина. Пердунишка. Ой-хромой. Книжный Червь. Только слепая захочет меня в мужья!

– И «Происхождение чего-то», – добавил Томми, прервав мои фантазии. – Та книжка, которую он раньше проклинал на проповедях.

– «Происхождение видов», – пробормотал я. – Чарлза Дарвина.

– Точно, – подтвердила Джесси. – Мы из нее ни слова не поняли. Одна наука и чепуха, о рыбьих плавниках, что превращаются в руки и ноги. Меня чуть не вывернуло. А потом он разорвал Библию.

Я почувствовал, как кровь отлила от лица. О, мой бедный любимый отец! В тот миг я ненавидел Чарлза Дарвина, пусть и незнакомого мне человека, за то, что он вверг Пастора Фелпса в эту агонию. Пастора Фелпса и всех остальных тоже! Ибо отец не одинок в своих страданиях, если верить письму Лысухинга. Разве доктор не намекал, что в Фишфорте создано целое заведение, битком набитое потерянными душами вроде моего отца? Я представил страницы из Библии, летящие на пол церкви, – так же, как когда-то из книги мистера Дарвина, в более счастливую пору нашей жизни.

– И принялся осыпать нас грязными богохульствами, – продолжала Джесси, мягко накрывая ладонью мою руку. – И назвал нас морскими слизняками и варварами. А тебя, Тобиас, назвал…

– Не стоит, – перебил ее Томми. – Он сумасшедший.

В последовавшей тишине с моего запястья на клетчатую скатерть прыгнула блоха. Джесси раздавила ее ногтем и продолжила:

– А потом миссис Цехин поднялась на выход, и мы все за ней. Только доктор Лысухинг остался.

– А дальше?

– На следующий день доктор Лысухинг отвез его в Фишфорт. Пастор сжимал в руках конверт. Больше ничего не взял – даже сумку с вещами. Все оставил здесь. – Она похлопала меня по руке и вручила платок, который пах рыбой. Я взял его и громко высморкался.

Я размышлял о конверте. Возможно ли, что это тот самый конверт, который сунула ему Акробатка, когда отдавала склянку? Я вздрогнул.

Когда я назавтра посетил доктора Лысухинга, он сообщил мне, что его диагноз насчет опухоли головного мозга вполне правдоподобен. Подобный недуг, пояснил он, несомненно объяснял бы странное поведение Пастора за последние годы и болезненное неприятие меня.