Неживая вода - Елена Ершова

Теперь Игнат заметил то, чего не замечал раньше: рядом с гравировкой на куполе колбы оказался резервуар, к которому подходил желоб с деформированными стенками. Снова щелкнули и провернулись рычаги. И тогда из неприметного отверстия в стене выпала капсула в палец величиной.

Поршень протолкнул ее по желобу, она застопорилась на изломе, но все же преодолела деформированный участок и упала в резервуар. В ту же секунду упало и сердце Игната: дурное предчувствие заворочалось внутри темным сгустком, на языке появился горьковатый привкус желчи.

Молчаливо и зачарованно смотрел Игнат, как сжатая по бокам капсула выпустила из своего брюха перламутровое облако. Подведенные к резервуару тросы дрогнули, наполнились беловатым мерцанием. И подвешенное на них существо дрогнуло тоже.

«Пытаясь стать равными Богу, мы возвысились над смертью. И приручили ее».

Теперь Игнату предстояло убедиться в реальности этих слов.

Тело существа конвульсивно задергалось, словно через него пропустили электрические разряды. Разжались сведенные окаменением когтистые пальцы. Безволосая голова мелко затряслась. Игнат видел, как под плотно сомкнутой берестой век медленно задвигались глазные яблоки. Еще немного – и урод откроет глаза, уставится на Игната взглядом, пустым и темным. Так смотрит сама смерть, прежде чем коснуться лба костяными пальцами.

Вызванная из небытия – в небытие ввергнет род людской.

– Нужно остановить это, Эрнест! – Игнат шагнул к постаменту.

– Стой, – отозвался тот. – Не время еще.

– Мы увидели достаточно.

Игнат протянул руку, намереваясь выдернуть запустивший механизм ключ. Но не успел коснуться: в грудь ему уперся ружейный ствол.

– Сказал же, стой смирно, – хрипло произнес Эрнест. – Убью!

Его глаза лихорадочно поблескивали, дыхание стало хриплым и учащенным.

– Да ты никак разума лишился? – прикрикнул Игнат.

– Пускай лишился! – пролаял Эрнест – А все же лекарство от смерти моим будет! А ты, парень, лучше отойди от греха подальше! Ну?

Он щелкнул затвором, и Игнат отступил. Сердце билось болезненно и гулко. И чудовище в колбе корчилось от боли, пыталось совладать с непослушными мышцами. Тогда рычаги совершили новый оборот, и в желоб выскочила еще одна ампула.

«Вот оно – лекарство от смерти», – понял Игнат и напрягся, как перед броском. Протянувшийся по полу сквозняк взъерошил его волосы, шепнул на ухо: «Еще не время…»

И парень медлил, только смотрел, как ходят вхолостую поршни, пытаясь протолкнуть ампулу через деформированный участок. А вот Эрнест ждать не собирался.

Улучив момент, он подскочил к желобу и наотмашь ударил по нему ружейным стволом. Капсула подпрыгнула, упала в побелку и пыль. Эрнест нагнулся следом, и его руки затряслись, как у алкоголика в ожидании выпивки.

«Вот теперь», – шепнула мертвая Званка и подтолкнула Игната в спину.

Парень ударил Эрнеста в бок. Тот взвыл и, не удержав равновесия, стукнулся затылком о постамент. Ружье выпало из разжавшихся пальцев.

– Ах ты стервец! – яростно взревел он и дернул парня за тулуп.

Пальцы Игната лишь скользнули по одной из граней ключа, но не успели выдернуть его. Игнат плечом повалился на рычаги, и те застопорились, заскрежетали в тщетной попытке продолжить движение. Совсем близко от Игнатова лица, отделенное лишь стеклом, чудовище приоткрыло изувеченные губы, и с них сорвались и поплыли вверх тяжелые пузыри. Игната затрясло от омерзения. Он потянулся к ключу снова. Но Эрнест навалился следом, ударил в скулу. Игната отбросило с постамента. Застопорившиеся было рычаги возобновили движение, и по сплетенным проводам снова побежали волнообразные искры.

– Посторонись, парень! – угрожающе выдохнул Эрнест. – Посторонись, не то зашибу! Мне-то уже терять нечего! Мне бы Сеньку…

Игнат не дал ему закончить, ударил в ответ – со всей мочи, вкладывая в удар всю накопившуюся злость, все отчаяние последних дней. Под кулаком челюсть хрустнула, и Эрнест полетел на пол, кашляя и отхаркивая кровь.

– Черт прокля… – начал он. И поперхнулся, сплюнул обломанный зуб.

Краем глаза Игнат увидел, как из резервуара вновь плеснуло перламутром, и понял – это новая капсула достигла цели и отдала мертвому чудищу порцию живительной силы.

Хребет монстра завибрировал, выгнулся дугой, так что отчетливо выделились все позвонки. Синюшная кожа натянулась до того, что, казалось, вот-вот лопнет. И Игнату подумалось: не кровь засочится из ран, а что-то иное – блеклое, омертвелое, водянистое. Костистые руки дернулись, будто невидимый кукловод потянул за нити. Скрюченные пальцы ударили в стекло.

В тот же миг Эрнест подхватил оброненное ружье и направил его на Игната.

– Ну что, чертенок? Поглядим, чья возьмет?

Игнат замер, тяжело дыша и судорожно сжимая кулаки. Во рту чувствовался солоноватый привкус: Эрнест бил не шутя. Облизав губы, Игнат заговорил:

– Послушай…

И вздрогнул. За спиной послышался скрежет когтей по стеклу. И еще раз. И еще.

Глаза Эрнеста сделались круглыми и стеклянными. Свободной рукой он нашарил в пыли капсулу, зажал ее в кулаке. Затем его окровавленные губы свело в безумном оскале, словно он, наконец-то достигнув цели, успокоился, и теперь – хоть земля гори под ногами.

– Да заткнись ты, урод! – прошипел он.

И, вскинув ружье, нажал на спуск.

Игната будто кто-то толкнул в бок. Он повалился ничком, поднял ворот тулупа, защищая лицо. Над головой что-то лопнуло, разорвалось, и осколки стекла градом посыпались на скрюченную фигуру Игната. Потом пришла мысль: «Жив? Не задело?» Но только ныли рассеченная губа да ушибленный бок. Тогда парень осторожно опустил воротник и глянул.

И понял, что стрелял Эрнест не в него.

Бывший учитель стоял, пошатываясь. Ружейный ствол в его руках ходил туда-сюда, то опускаясь к самому полу, то задираясь к потолку. А перед ним – там, где раньше находилась колба, – выгибалось и дергалось чудовище.

От выстрела стекло разлетелось, только внизу, у постамента, еще торчали обломанные края, как острые акульи зубы. Масляная жидкость вытекла, и напитавшаяся влагой пыль стала угольно-черной. Из-под вывороченных рычагов били фонтанчики искр.

Эрнест отхаркался и сплюнул в пыль.

– Проклятое место, – пробормотал он. – Да только все равно моя взяла. Понял, чертенок?

Он засмеялся и повернулся к Игнату лицом – в тусклом свете ламп оно казалось восковым.

– Вот где теперь у меня смерть! – он поднял кулак и потряс им над головой. – Стало быть, не зря я за этой тайной гонялся! Спасибо и тебе, чертенок, что открыл ее для меня! – Он опустил кулак и жутко улыбнулся окровавленным ртом. – Спасибо. И прощай. Нравишься ты мне, да только не должно быть у этой тайны много свидетелей.

Черные зрачки дула застыли перед лицом Игната. Неотвратимость смерти и пустота бездны были в них. И вспыхнули в голове слова: «…Есть куда более страшный грех, и имя ему – глупость…»

С глупости начал свой путь Игнат. Глупостью и закончит его.

Он подобрался, отрыл рот – может, хотел вразумить Эрнеста, может, обратиться к его совести. Только не успел сказать ничего. Мертвая тварь прогнулась на поддерживающих ее тросах. Те заскрежетали, едва держась в проржавевших креплениях. Склеенные веки чудовища задергались, но не поднялись, зато из горла вырвался хрип: так нож точат о нож на скотобойне, так скрипят ветви под тяжестью висельника. Так навь говорила в завьюженном лесу, обрекая Игната на мучения. Вытолкнул ли эти слова окостеневший от долгого молчания язык, или это тоже почудилось Игнату?

– Не ему эта тайна открыта, – проскрипел возникший в голове голос. – Не ему и владеть ею.

Затем тросы оборвались.

Игнат отпрянул, защищаясь от пластов ссыпавшейся штукатурки. Засвистели, рассекая воздух, тросы. Механические сочленения «сенокосца» накренились, заскрежетали – протяжно и предупреждающе, будто выдохнули людям: «Бегите!..»

А потом с головокружительной высоты обрушился трос.

Одним ударом, будто серпом, он рассек все еще дергающееся на тросах чудовище – по диагонали, обнажая куски бледно-розовой плоти. Скользнул по постаменту, выбив сноп оранжево-белых искр.

И в долю секунды отсек Эрнесту голову.

И замер, закрутился змеиными кольцами у самых Игнатовых ног.

Какое-то время парень с ужасом глядел, как обезглавленное тело Эрнеста кое-как удерживает равновесие, как из разрубленных артерий выплескивается и пузырится кровь, окрашивая одежду в багрянец и тьму – цвета самой нави. Затем колени подогнулись, руки разжались, и выпавшая капсула покатилась к Игнату, словно подхваченная сквозняком.

Он машинально накрыл ее ладонью и заскулил: хрипло, почти беззвучно. Мир подернулся кровавой пеленой, и на ней, словно свежий ожог на коже, проступило изображение птицы с человечьей головой. Под ее правым крылом собиралась в лужу перламутровая слизь умирающего монстра, а под левым – темная кровь Эрнеста. И, сжимая одной рукой капсулу с водою, другой Игнат осенял себя крестным знамением и бездумно повторял слова некогда заученной молитвы: