Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын

Спросил: как понять «обоюдные желания»? Чьи это «обоюдные»? Они имеют, кого назвать с русской стороны?

Нет, они не уполномочены назвать.

– Но мы можем подготовить почву для совещания полномочных представителей наших правительств и армий, которые могли бы заключить перемирие.

– А в чём должна быть подготовка?

– Устроить мирную зону, где могли бы происходить собеседования, с телефонной связью обеих сторон.

Всего-то?

– И вы являетесь к нам с такими неопределёнными предложениями? Неужели у вас нет ничего конкретнее? В чём же суть ваших предложений?

– Мы ждём их сперва от вас.

– Как от нас? Ведь это вы к нам пришли.

– Но было пожелание с русской стороны. И на некоторые вопросы, касающиеся возможного мира, я в состоянии дать вашему превосходительству достоверные ответы в рамках данных мне директив.

Нет, это таинственное возникновение незваных парламентёров всё более изумляло Драгомирова.

– Но у меня к вам нет предложений. Если у вас есть – пожалуйста, изложите.

Немецкие офицеры в свою очередь удивлялись между собой: как будто они точно ожидали почему-то, что здесь их ждут предложения русской стороны. Они попросили посовещаться. Их вывели в отдельную комнату.

Воротясь через десять минут, они снова повторили, что явились по приглашению с русской стороны. Они не уполномочены назвать источник, но это очень влиятельное лицо в Петрограде. Они не уполномочены выдвигать конкретные предложения по перемирию, но готовы ответить на вопросы его превосходительства – при условии, однако, что русская сторона гарантирует неразглашение.

Это уже изрядно походило на мороченье головы. И Драгомиров надеялся, что его комитетчики уже тоже разобрались, поняли.

– Мы считаем, – сказал он, – такие переговоры безцельными.

И тут догадался спросить так:

– А на англо-французском фронте вы тоже устраиваете такие переговоры?

– Нет, там нет такой возможности, там бои.

– А для нас, – Драгомиров выразительно говорил для комитетчиков, – для нас это была бы измена союзникам. Вы, стало быть, желаете сепаратного мира с нами одними?

– Я этого не сказал. Но определённо скажу, что предложения наших официальных представителей дадут России полную возможность взять свою судьбу в свои собственные руки.

Драгомиров возмутился:

– Неужели вы рассчитываете, что мы заключим мир без наших союзников?! И почему вы вообще обращаетесь к армии, а не к нашему ответственному правительству в Петрограде?

– Мы считаем армию наибольшей силой в России.

– Оставьте нашу армию в покое. А вы – уполномочены только от армии или от правительства?

– Наша армия действует по согласованию с правительством.

Отметим, это важно.

Драгомиров обещал этой же ночью всё передать телеграфно Верховному Главнокомандующему, и если будет ответ, то сообщит им.

Парламентёров отвели на ужин с офицерами генерального штаба, потом на автомобиле отправили обратно. Уже и ночь была.

А Драгомиров ещё долго объяснял комитетчикам немецкое лукавство: что если это не пустая придумка, то провокация.

Весь этот случай надо не только не скрыть, но широко разгласить, разъяснить.

* * *

Хорошо, что солдаты, ломая каторжную дисциплину, сами начинают братание на всех фронтах. Но этого недостаточно. Надо, чтобы солдаты переходили теперь к такому братанию, во время которого обсуждалась бы ясная политическая программа… Войну кончит революция в ряде стран… Обсуждайте эту программу вместе с немецкими солдатами!

(Ленин)

127

Колчак вернулся в Севастополь. – Экспедиция обыскивать великих князей. – Митинг в цирке Труцци. – Посылка черноморской делегации в столицы и на фронты. – План похорон лейтенанта Шмидта. – Великих князей изолировать.

Вот и четвёртые сутки, как Колчак вернулся в Севастополь. Проскочил поезд последние тоннели в Инкерманских скалах, вышел к Северной бухте. Бритвенные носы миноносцев подымались из воды, под солнцем недвижно высились броненосцы и дредноуты, для опытного глаза – чуть мрея струями из труб, готовые сразу развести пары по тревоге и идти в море; мелькали шлюпки по бухте – флот стоял спокойно, как всегда, устье рейда защищено панцырными цепями на всю глубину. Но – что с флотом на самом деле?

Помчался на «Георгий», ждал докладов и от командиров, и от Военного комитета, от Совета, – а первое, что ему доложили: сейчас секретно собирается морская экспедиция на Южный берег Крыма, обыскивать дачи великих князей – Чаир Николая Николаевича, Дюльбер Петра Николаевича, Ай-Тодор Александра Михайловича и Марии Фёдоровны, и ещё другие. Что такое? А: газеты уже давно возбуждали, почему великие князья живут свободно в Крыму? ездят в автомобилях; говорят, есть у них секретные комнаты, секретный радиотелеграф, с кем-то тайно сносятся, по ночам заседают, готовят контрреволюцию, собирают оружие, Николай Николаевич стягивает сюда офицеров с фронта. Так вот: окружить дачи ночью, отсоединить телефоны, нагрянуть к рассвету!

Да на первый же взгляд это был полный вздор, но уже получили, шифрованно, от Временного правительства разрешение на обыск и даже на аресты. Вот уже собрано 500 матросов и солдат, следственная комиссия, несколько вожаков Совета, все возбуждены охотничьей тряской. А во главе всех подполковник Верховский – и умный же человек, а вот, не смеясь, высказывает, как это необходимо и тревожно. (Есть, есть в нём отметный гражданский отпечаток. В речах объявляет себя исконным революционером, борцом за свободу, гордится, что когда-то был разжалован в солдаты, проклинает «старый режим». Но – искал стать начальником десантной дивизии, Колчак, однако, не утвердил.)

Ну что ж теперь Колчаку, не отменять волю Петрограда, езжайте. (Подумал о Николае Николаевиче: вспомнит ли он колчаковское предложение в мартовские дни? Пожалеет?..)

Но – с флотом? Восемь дней не было адмирала – а сколькое тут!

Утекало. Движение в отпуска стало стихийным – отпускали ведь комитеты, и командиры не могут остановить. Хоть целые корабли теперь выводи из строя, некому их вести. Растут и требования комитетов. На «Жарком» голоса – списать лейтенанта Веселáго: по их мнению, он слишком рискует миноносцем! – а значит, и их жизнями (даром что и своею). В Черноморской дивизии солдаты стали отказываться выходить на занятия, не отдают чести, расхлябанный вид. Матросы всё ещё чисты и аккуратны, но уже лускают семячки, свободно бродят на священную кормовую часть покурить и в шлюпки спускаются по офицерскому трапу. На корабле матросы до обеда, потом исчезают до утра. Тронулись и рабочие: давай 8-часовой день, разделить казённые суммы, запасы провизии. А в Николаеве на доках совсем не идёт работа, не ремонтируют, и постройка новых судов замерла. Члены Военного комитета ездят по судам, по частям уговаривать, но их слушают хуже, а уже громче раздаются большевицкие голоса – и против войны, и вспоминают обиды Пятого года. А по городу – участились ночные кражи.

Нет, видно, вся эта «революционная дисциплина» – бред. Военная дисциплина – одна единственная во всех армиях и флотах мира.

Или – ещё схватиться раз?..

В отдельности, в неподвижности – севастопольскому чуду не существовать. Но если попробовать – дохнуть им на всю Россию? Если Временное правительство слабо – то и помочь ему!

Ведь два месяца мы пробыли так! – значит, всё-таки возможно? Сколько ещё сохраняется твёрдых связей – как не опереться на них? Сколько ещё трезвых голов – как не воззвать к ним? Какая б ни кралась разлагающая пропаганда, но не может быть, чтобы соотечественники не могли понять друг друга перед ликом такой грандиозной войны! – ведь мы тогда все погибли! Почему водительство матросских масс отдать каким-то приблудным агитаторам?

А что отличный оратор – Колчак про себя уже знал.

И в согласии с вожаками Совета и Военного комитета – в цирке Труцци, самом большом помещении Севастополя, – созвали делегатский съезд флота, гарнизона и рабочих – несколько тысяч.

В ложе оркестра – президиум Совета. Конторович с колокольчиком: «Слово предоставляется Командующему адмиралу Колчаку».

Неподвижная, нависшая тишина.

Встал Колчак, опираясь на барьер своей ложи, – загрохотали отчаянные аплодисменты, и долго, долго не давали ему начать.

(Да уверен он был в себе! Да ни один голос в Севастополе ещё не бросил упрёка адмиралу!)

И он стал говорить им – самые тяжёлые слова. О Балтийском флоте: забыл, что идёт война, предаёт родину. Да просто – не стало Балтийского флота. Гибнет, разваливается и сухопутный фронт, и неизвестно, удастся ли его восстановить. Его можно сейчас прорвать в любом месте. И – каков размах дезертирства. (Из зала крики: «Шкурники! Подлецы!») И – что такое были апрельские дни в Петрограде, виденные его глазами. Движение «прекратить войну во что бы то ни стало» – обратит нас в навоз для Германии. И союзники, они сейчас оттягивают немцев на себя, – не простят нам. Придётся расплачиваться землёй, природными богатствами, нас разделят на куски. И – о своей встрече с Плехановым, который шлёт Черноморскому флоту призыв к единению. Вся надежда России – на Черноморский флот. Ныне – во всей России только Черноморский флот сохранил свою мощь, свой дух, веру в революцию и преданность родине. Черноморский флот должен спасти родину! (Среди матросов – рыдания.) И – о проливах (повторил плехановское сравнение с горлом, зажатым чужими руками). Веками Россия нуждалась в этих проливах. Если не занять их, то мы должны иметь их свободными для себя и быть уверены, что никакой вражеский флот не пройдёт в Чёрное море, никакая пушка не будет обстреливать наших берегов.