О любви (сборник) - Валерий Зеленогорский

Бизнес по причинам независящим стал вянуть, деньги текли, но река обмелела, жар стал выходить стремительно из их совместной печки, остывать, общее дело разваливалось вместе с порушенным бизнесом, стали возникать трещины в семье, которой вот-вот уже можно было жить. И. не хотела думать, что интерес к ней был, очевидно, слегка корыстным – считать себя дойной коровой, а не предметом обожания было ужасно. Дойная корова – это не образ для женщины, которая все может, все умеет, искусной в интриге и любви, держащей себя в желаемой форме, не позволяющей себе ни на секунду расслабиться даже в постели, где всегда ей было важно доминировать. Она серьезно относилась ко всему в любовных играх со своим партнером, она была мотором, всегда что-то изобретала, ей особенно удавались ролевые игры. Однажды она придумала для него на два выходных игру в террориста и пленную журналистку. Он терзал ее по ее сценарию, она сидела под кроватью в закутке и стонала так выразительно, что соседи снизу вызвали милицию, и когда приехал ОМОН, пришлось дать немало денег, чтобы они уехали, не застрелив ее любимого как бешеную собаку. Другой раз отличился и сам Делон-Габен: он спьяну сжег ее трусы в пепельнице и поливал ее вином за 2 тысячи у.е., а потом слизывал его с нее и причмокивал. Игры закончились, ГД стал приходить реже, потом перестал вообще, его видели с девочками из агентства, которое он купил для новых проектов на TV. Летом в Каннах она, как член жюри рекламного фестиваля, встретила его в «Джиммисе» с блондинкой из сериала, и ей стало так больно, что воздух вытек из нее весь и она на секунду потеряла сознание. Он был под сильным кайфом кокаина, который стал потреблять по новой моде, постоянно трогал нос. Девушка смотрела на нее с легким превосходством молодой дряни, которые всегда так смотрят на бывших жен и любовниц, их взгляды говорят им: «Ну что, кошелки, просрали? Уступите дорогу! Мы идем, дышим в затылок и скоро загрызем вас! Прочь с дороги!» Сдаваться этому напору молодых наглых тварей?! Да никогда! Пять раз бассейн, восемь раз зал, новые глаза, новые сиськи, подтяжки до треска на скулах – и опять в строю, не давая себе никаких поблажек. Не возьмем длиной ноги, возьмем другим – энергией, выдумкой, деньгами, наконец. Вытянем жилы, нервы, как канаты, пока держимся. Ночью в номере с видом на море, смыв с себя все и сняв корсет, давящий, как стальные обручи, И. стояла у окна с бокалом вина любимого красного цвета запекшейся крови и ничего не видела: не было яхт, проплывших в сторону Сен-Тропе, где ее любимый с группой своих топ-моделей двигал на верхней палубе дорожки через свернутую в трубочку купюру. Она сделала его сама, всего – от ногтей до кончиков волос, – все это произведение было ее заслугой, она научила его носить костюмы, зарабатывать деньги, научила стричь волосы и пользоваться ножом, научила, черт возьми, трахаться с удовольствием и фантазией, научила жить не как свинья, менять носки и рубашки два раза в день, ходить в начищенных ботинках, а не в стоптанных валенках и заячьем тулупе. Она научила его говорить, правильно ставить ударения, спать, в конце концов, без трусов и ходить походкой свободного человека. Теперь он, свободный, незакомплексованный, успешный, выбросил ее на помойку как ненужного свидетеля былой серости. Больно и невыносимо смотреть в даль уплывающего счастья, где ей нет места и никогда не будет. И. долго еще стояла у окна, вспоминая все, что было у нее с ним за все эти годы. Закончилась вторая бутылка, она решила по многолетней привычке принять ванну перед сном, это расслабляло ее долгие годы в изматывающей гонке за призраками успеха. Она прошла в ванную, набрала воды, бросила сухих лепестков и чего-то пахнущего, легла с бокалом и сигаретой, и такая тоска смертная накатила на нее черной мглой, так жалко стало себя в первый раз за все годы, усталость накопленная навалилась свинцовой гирей, что рука ослабела, бокал разбился, вино окрасило воду цветом крови, она медленно взяла крупный осколок, не задумываясь ни на минуту, резко провела по запястью, и ее кровь смешалась с вином, и последнее, что она увидела, – это розовый малыш, убегающий в черную мглу.

Белые трусы с красными лампасами

Нижнее белье в жизни человека имеет магический смысл, власть всегда следила за населением на предмет, что у него в штанах. Унификация и системный подход к исподнему привели к установлению четкого порядка: мужская линия состояла из трусов и кальсон. Кальсоны были предпочтительнее, их носили все: и военные, и штатские. Летние тонкие и зимние теплые трусы были редкостью – только черные и синие, а после Двадцатого съезда появились цветные с цветочками и мелкими овощами (огурцами, редькой, арбузом).

Плавки тоже были: трусы до колена подворачивались до талии – и вот тебе плавки. Кальсоны, конечно, душевнее, их фасон был универсальный: спереди щель для мелких надобностей, на поясе пуговка и внизу, на щиколотке, завязки, которые торчали из-под брюк, вызывая здоровый смех и смущение обладателя. Более унизительное, чем кальсоны, придумать было сложно, их покрой давил на человека больше, чем «Манифест» К. Маркса.

Без трусов человек был беззащитнее перед властью, и поэтому долгое время народ прожил в кальсонах, находя в них особую прелесть. До сих пор кальсоны оставались привилегией армейского сообщества – не зря говорят, что у России есть два друга: армия и флот.

Переход от кальсон к трусам – это мейнстрим и залог необратимости демократии. Сергеев всегда хотел белые трусы с красными лампасами и первый раз надел их на первом курсе института, выступая за курс в турнире по волейболу. После турнира трусы не сдал и оставил их для выходов в свет темной ночью – для усиления своей притягательности. Он заметил, что когда на нем эти трусы, женщины к нему более благосклонны. Каким органом они это улавливали, он не понимал, но статистика упрямо свидетельствовала о наличии данного феномена. Лучшая девушка факультета, приехавшая из ГДР, где ее папа стоял против войск НАТО, обратила на него внимание, пронзив его взглядом, полным надежд. На следующий день Сергеев, с пламенеющим взором, но в старых сатиновых синих трусах, ждал большого перерыва, чтобы сделать непристойное предложение. Белокурая Жази прошла мимо него, не оставив ему никаких надежд увидеть ее без одежды.

Сергеев осознал это и стал беречь трусы, как алхимик секрет философского камня, тем более что по философии у него дела шли плохо: он не понимал диалектики – почему одним все, а другим ничего? Но зачет сдал за две бутылки вина, поднесенные лаборантом кафедры доценту – тайному метафизику и алкоголику.

Ну что ж, оставим эти трусы в покое – они еще выстрелят в нашем рассказе, как ружье у Чехова.

Сергеев в институте никого не любил, последствия школьного романа, сделавшего из него зрелого мужчину, не давали ему достойных образцов для высокого чувства, пришлось довольствоваться низким, то есть волочиться за однокурсницами, чтобы не потерять квалификацию.

В группе у Сергеева училась девушка Л., умная, но не очень симпатичная. Все у нее было на месте и в полном комплекте, но гармонии не наблюдалось – нос был чуть длиннее, ноги чуть короче и грудь в масштабе 1:5 от желаемой. В трезвом виде эта композиция не вызывала желания, но в пьяном обличье взгляд корректировал огрехи природы, и если по другим направлениям не складывалось, то тогда на сдачу оставалась Л., ожидавшая своего часа.

Так продолжалось все годы учебы, и выпускной вечер стал точкой в этом сложноподчиненном положении. Сергеев, начищенный и блистающий новым костюмом из ткани нейлон финского производства, слонялся среди однокурсников, пребывающих в легком возбуждении.

Вручали по списку. Ректор, профессор по неорганической химии, был неплохой человек, он мог руководить цирком и хлебозаводом, но судьба забросила его в высшее образование, и он в нем чувствовал себя хорошо, его диссертация «Марксизм-ленинизм и неорганическая химия» для всех первокурсников была настольной книгой. Дошла очередь до Сергеева. Ректор назвал его фамилию, и пока он шел к президиуму, секретарша что-то шепнула, и ректор пожал руку Сергееву, но диплом не дал, велел зайти завтра.

Сергеев все понял: он не сдал трусы на спорткафедру, и они встали барьером на его пути к высшему образованию.

Сергеев позвонил домой и сказал маме, что в дипломе обнаружилась опечатка и завтра обещали исправить, зашел в спортзал, нашел старого мудака Степаныча, который не подписал обходной лист, и за пять рублей устранил препятствие на долгой дороге к знаниям, которые в жизни ему не пригодились – диплом долгие годы был прибит в туалете гвоздями, каждый день напоминая, что знание умножает печаль.

До осознания вышесказанного прошло немало лет, а в тот день еще надо было пережить ужин в ресторане и попрощаться со своим «царским лицеем» и его обитателями.

Никакой грусти и печали у Сергеева по этому поводу не было. Юноши напились довольно быстро, девушки в платьях до пола выглядели невестами, многие к пятому курсу стремительно вышли замуж, чтобы не уезжать из столицы в свои Пырловки. Жизнь налаживалась. Сергеев пошарил по залу и наткнулся на Л., угрюмо взиравшую на происходящее. Она в этот день тоже постаралась и выглядела неплохо. Сергеев подсел к своей долгоиграющей подружке, понимая, что она ждет от него сокровенных слов и конкретных действий.