Начало конца (СИ) - Заболотников Ярослав Гивиевич

Перебирая носом дуновения ветра, Лайла быстро зашагала на запах. Стоило ему окрепнуть – помчалась со всех ног. Стремительный бег напоминал полёт. Удивительная лёгкость и никакой усталости! Ощущая себя подхваченным бурей пёрышком, вампирша неслась сквозь густой ельник. В лучезарной темноте стучали сотни сердец: маленькие и большие, гулкие и приглушённые, звучавшие барабанной дробью и совсем неспешные. Но в этом грохочущем оркестре не хватало одного инструмента – биения истрёпанного горем сердца. Оно молчало… Зато чувствовало стократ сильнее любого из стучавших.

– Прости, Бамбук… – леденя дыханием хлеставшие по лицу ветки, шептала Лайла. – Во всём моя вина… Лишила тебя хозяина… Забыла… Бросила… – сбивчивый голос покрывал хвою искристым инеем. – Если ты позволишь мне подойти… я обязательно помогу… В этот раз сделаю всё, что… – девушка вдруг ощутила, как землю под ногами сменила пустота, а в глаза ударил лунный свет.

Метнувшийся вниз взор разбился о каменные глыбы, до которых было не меньше девяти метров, – обрыв. Животный страх разорвал парус бесконечной свободы, а тело оказалось намного тяжелее якоря вины. Тщетно цепляясь руками за воздух, вампирша пронзительно закричала. Но не высота пугала её, не чудовищная боль, не глупая смерть – она боялась погибнуть вдали от Джона. Падение на камни. Хруст сломанных костей. Завывший в ночи ветер.

***

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Голые кроны осин гладил рогатый месяц, на стволах же дрожал жёлтый свет. Из шести расставленных вокруг могилы факелов горели лишь два. Остальные были припасены на случай, если ожидания затянутся до глубокой ночи, холодной и неприветливой, будто обслуга в придорожной забегаловке. Эрминия разводила костёр, когда дозор решил пойти не по плану: из глубин ельника донёсся тихий стон, словно сердце леса пронзили копьём.

– Ты тоже это слышала? – настороженный Рэксволд вглядывался во мрак. – Крик… Где-то совсем далеко.

– Да. Со стороны скал, – поднимаясь, уточнила северянка.

Убийца сразу же вспомнил вид на лысые холмы с разбросанными по склонам сиротливыми домиками:

– Мы рыскали там днём… – он изменился в лице. – Ещё чего не хватало…

Эрминия выдернула из земли горящий факел и бросила его ассасину. Вторым она подпалила все остальные, чтобы звери не совались к полуразрытой могиле:

– Погнали.

Уходили странники с тревогой на душе: в такой поздний час по здешним лесам могла бродить только Лайла – больше всего они боялись, что у неё хватило смелости шагнуть с обрыва.

***

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сапоги цвета терракоты примяли сырую траву – опустевшее седло заблестело в лунном свете матовым пятном. Чуть слышный щелчок языком, и жеребец, зачерпнув ночь пустой глазницей, обратил единственный карий глаз на стоявшую с арбалетом девушку. Та кивнула в сторону перевала – Гилгуат уверенно потрусил в указанном направлении.

По возможности охотница всегда отсылала коня подальше от мест намеченной расправы. Во-первых, это увеличивало шансы подобраться к вурдалаку необнаруженной. Во-вторых, вампиры были на порядок опаснее волков, с которыми жеребец справлялся сам: сперва лениво убегал, а потом резко разворачивался и гнал растерянную стаю до ближайшего леса. Такой трюк он проворачивал как минимум дважды, гордо возвращаясь к хозяйке с отметинами зубов на задних ногах и волчьей кровью на копытах. Благо оба нападения пришлись на тёплую пору. Зимой, когда голод переполнял зверьё злобой и отчаянием, Нактарра уже не рисковала: оставляла Гилгуата на постоялых дворах.

Охотница провела пальцем по зарубкам на прикладе арбалета. Новая вылазка. Последняя. Либо мир навсегда очистится от упырей, либо… О подобном не хотелось и думать. Сплоховать было нельзя. Доставшееся от матери оружие и так непомерно облегчало задачу: ни наклоны, ни падения, ни кувырки не могли опустошить жёлоб раньше нажатия на рычаг. Всё, что требовалось, – отправить болт в мёртвое сердце кровососа. Уж с этим Нактарра справится.

***

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Лайла неподвижно лежала на камнях. Взгляд широко распахнутых глаз стыл в звёздном небе. В ушах же до сих пор стоял мерзкий хруст: посмотри она на ноги – увидела бы распёртые костяными штырями голенища сапог. Затаив дыхание, вампирша ждала вспышку острой боли, но… её не было. А далёкие отголоски оной казались закинутым за плечо тугим мешком, открывать который совершенно не хотелось. Неужели вампиризм подавил мучительную расплату за неосторожность?

Напряжённо вздохнув и увидев белый пар, Лайла поняла, что всё это время не дышала. Совсем. Не испытывая дискомфорта. В голове мелькнула мысль о трёх днях без пищи – ни голода, ни жажды. Человеческие потребности всё больше походили на дурные привычки из прошлой жизни…

Усевшись при помощи рук, вампирша устремила взор к холмам: боялась смотреть на сломанные ноги. Однако, немного погодя, всё же опустила глаза. Под распиравшими обувь буграми скрывались обнажённые кости, а изогнутые голени напоминали дуги хомутов. Борясь с ужасом и отвращением, Лайла осторожно тронула верх сапога, скользнула пальцами по голенищу – не больно. Осмелев, она поочерёдно выпрямила руками обмякшие, как тряпки, ноги. Можно приступать к регенерации… Прикрыть глаза… Сосредоточиться… Почувствовать гневную дрожь… Позволить ей расползтись по венам, дотечь до ран… Началось… Какие странные ощущения… Кости тонущими в трясине палками углубляются в плоть – бугры на сапогах сдуваются. Обломки касаются друг друга с бережностью реставратора, корпящего над испорченным антиквариатом. Разрозненное мясо сливается в единое целое, слипается словно мокрый снег, а бархат кожи заполняет рваные проколы, подобно половодной реке, встретившей маленький островок.

В ночи вновь вспыхнули глаза. Осмотрев голени и на всякий случай пошевелив мысками, Лайла решительно встала. Она бросила взгляд на высокий обрыв с плотной стеной леса: почти как тогда, в Эльтароне, только на сей раз ловить её за руку было некому…

В ноздри опять закрался родной аромат – внимательный взор рассёк сумрак и забродил по склону холма, пока не замер на одиноком домике с оголевшим садом. Шлейф запаха доносился оттуда. Вероятно, бесхозный жеребец кому-то приглянулся, что не удивительно: конь-то завидный. Горько думать о другом хозяине, но лучше уж так, нежели Бамбук сорвался бы в пропасть или потонул в болоте. Главное, чтобы новые руки оказались заботливыми. Однако, не взглянув на двор, безошибочное отражение всего быта, об этом оставалось лишь гадать. Лайла же хотела знать наверняка, дабы шагнуть в вечность с чистой совестью.

Полмили под луной по скошенному полю. Всё ближе дощатый забор, косая калитка с прибитой на удачу подковой. За ней дом с резной верандой, ухоженный двор с дорожками из плоских камней, небольшой яблоневый сад, что уже на подходе затмил запах Бамбука приторным ароматом переспелых фруктов. Но никакого расточительства: все яблоки были собраны в расставленные у деревьев корзины. О хозяйственности также говорила и спрятанная под навес аккуратная поленница. Коня, судя по всему, держали в сарае, стоявшем по другую сторону дома: слишком часто оттуда долетало кудахтанье и скверный козий дух, который напрочь перебивал все яблочные мотивы.

Лайла, задумчиво гладившая ребро подковы, сочла незнакомых людей достойными для обладания дорогим сердцу жеребцом. Возможно, следовало войти и попрощаться, но Бамбук, невзирая на свою смелость, вряд ли примет её такой… Да и не стоило давать волю эмоциям: для него она прошлое – так пусть на чистом листе не будет старых чернил. Убрав руку с калитки, вампирша уже собиралась уйти, когда случайный взгляд упал на лавочку с лежавшей на ней лютней… лютней Джона.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Скрип ржавых петель. Прикованный к музыкальному инструменту взор. Череда тихих шагов. Бледная ладонь легла на молчаливые струны – в душе зазвучала грустная мелодия, та самая, что лилась из-под пальцев любимого в пещере, а позже, всего один раз, когда творческий порыв перевесил сомнения, обернулась наикрасивейшей песней.