Жизнь актера - Жан Маре

Мой импресарио, госпожа Люлю Ватье, правильно рассчитала. Я делал пробы на роль героя-любовника последним из претендентов.

Но как же театр? У меня ведь моральное обязательство перед Дюлленом.

— Французское кино приказывает вам играть дона Хосе.

— Но что скажет Дюллен?

— Мы прикажем ему освободить вас,

— Не знаю, подчинится ли он вашему приказу.

Я только и мечтал об этом. Я был в восторге при мысли, что буду сниматься в роли Хосе в «Кармен» у Кристиан-Жака. А Дюллен не соглашался. Новый скандал, новое ложное положение. Дело дошло до конфликта между театром и кино.

Дюллен предупредил троих своих друзей: Роше, Бати и Мере. Я был в ссоре с двумя первыми по той же причине, что и с Мари Белл, то есть из-за Ипполита. Бати также приглашал меня сыграть у него роль. На первой репетиции он сказал: «Читайте с купюрами».

Я выразил удивление, что можно сокращать Расина.

— Это салонная болтовня. Я оставил лишь основное.

Я ушел, заявив, что Ипполита трудно играть и в целом виде, а уж выхолощенным — и подавно.

Что касается Роше, я отказался от роли в его театре «Одеон», потому что снимался в фильме «Пылающий флаг».

Все четверо наводнили газеты следующими высказываниями:

«Нужно было бы ввести членские билеты для работников театра, чтобы можно было изъять билет у Жана Маре».

(В то время членских билетов еще не было.) Меня вызвал представитель немецкой администрации и высказал удивление, почему я до сих пор не представился оккупационным властям. Я ответил, что не считал себя достаточно важной персоной, чтобы их заинтересовать. Мне сообщили, что я не получу визу в Италию из-за разногласий с Дюлленом.

— Французское кино приказывает мне сниматься в этом фильме.

— Здесь мы отдаем приказы.

— Два года назад, за неделю до генеральной репетиции, Дюллен забрал у меня роль, которая мне нравилась, и вместо нее поручил роль почти голого сутенера, которая могла мне повредить, фактически выставив меня таким образом за дверь, однако я не потребовал у него никакой неустойки. Мы с Дюлленом не подписывали контракта. У него еще три недели до премьеры, времени вполне достаточно, чтобы меня заменить.

— Если договоритесь с ним, получите визу.

Я иду к Дюллену.

— Малыш, ты делаешь ужасную глупость; карьера твоя окончена, ты больше не будешь ни играть в театре, ни сниматься в кино.

— Месье Дюллен, я думал, что вы меня любите. Когда вы попросили меня в качестве услуги сыграть Клеанта, вспомните, я согласился. Мне не очень нравились «Любовники из Галисии», но я дал согласие играть в этой пьесе только потому, что вы этого хотели. В «Плутусе» вы забрали у меня роль, и я не сказал ни слова; я был уверен, что вы поймете значение той роли, которую мне предлагают в кино, и мы сможем договориться.

— Мы договоримся, если я получу триста тысяч франков в качестве возмещения.

Дюллен вновь превращается в Гарпагона.

Я ухожу в отчаянии. Триста тысяч франков были в то время огромной суммой. Мой контракт составлял семьдесят пять тысяч франков за три месяца. Продюсер ни за что не согласится. Моя Люлю мчится к Польве. Узнает, что он на юге Франции. Звонит туда... О чудо: он дает двести тысяч франков Дюллену, который кладет их себе в карман. Я получаю визу в Италию.

Дюллен бросался в бой, вооруженный великолепной рекламой — двести тысяч франков, которые полностью покрывали расходы на постановку спектакля, и с прекрасным актером Реджани вместо меня! А мои дружеские чувства к Дюллену и восхищение им ничуть не уменьшились.

Жан повел меня на выставку работ Арно Брекера. Этого скульптора, близкого к Гитлеру, не любили в Германии. Его называли «французом», потому что он любил Францию, где жил в героическую эпоху. Именно тогда Жан познакомился с ним и подружился. По-моему, они даже жили под одной крышей. Для Жана дружба была превыше всего и не имела границ. Он не мог отказаться от встреч с другом, и Арно Брекер сказал, что хотел увидеть только двоих: Кокто и Пикассо, с которым он познакомился у Майоля.

На выставке Арно Брекера в музее Оранжери — огромные, чувственные, человекоподобные статуи, о которых Саша Гитри сказал: «Начнись у всех этих статуй эрекция, посетители не смогли бы протиснуться».

Я не понимаю причины своей популярности, поскольку почти ничего не сделал. Девушки оборачиваются мне вслед, вслух высказывают соображения о том, поеду ли я в Италию и идут ли мне темные волосы. Кристиан-Жак заставил меня покраситься, хотя у Мериме Хосе блондин.

Я уезжаю. При мысли о трехмесячной разлуке в такое время сжимается сердце. Увидимся ли мы снова? Я увожу с собой Мулу. Буду говорить с ним о Жане. У меня с собой также рукопись «Вечного возвращения». Недовольный предлагаемыми мне сценариями, Жан решил написать «мой фильм».

— Тебе нужны герой и история великой любви. С тех пор как существует литература, было только две великие истории любви: «Ромео и Джульетта» и «Тристан и Изольда». Ты должен быть Тристаном, ты воплощенный Тристан.

Он перенес историю в наше время. Так в своем багаже я увозил сценарий, ставший трамплином моей будущей карьеры.

Я пробыл в Италии девять месяцев. Девять месяцев, в течение которых я не мог вернуться во Францию даже на несколько дней.

Я учился верховой езде. За две недели тренировок я должен производить впечатление настоящего наездника. Я вновь встретился с Лукино Висконти, который собирался снимать свой первый фильм «Одержимость». Он должен ехать в Феррару. Висконти познакомил меня с друзьями, которые показывали мне Рим. Я открыл для себя настоящие чудеса, недоступные для туристов. В гостинице не разрешают держать собак. Друг Лукино, работающий с ним и также уезжающий на съемки, предоставил мне свою квартиру. Я проводил самые светлые часы досуга в музее Ватикана, где делал заметки для декораций и костюмов своей будущей «Андромахи»[22].

Съемки фильма затягиваются. Меня беспокоит, как я исполняю свою роль. Кристиан-Жак давал мне странные указания, например: «Старайся быть больше парижанином».

На просмотрах я себе не нравлюсь и прямо заявляю об этом. Мой режиссер так возмущен, будто я нанес ему личное оскорбление. Но дело в том, что, когда в чьем-то присутствии я занимаюсь самокритикой, мне легче выявить и исправить свои недостатки.

Я доволен только своей верховой ездой. Я делаю все, что от меня требуют, всего после нескольких уроков! Бернар Блие как-то сказал мне: «Ты хороший наездник, а я хороший актер». Это замечание огорчило меня. Должен признаться, что у меня была необыкновенная лошадь — быстрая, послушная. Мне казалось, что не я управляю ею, а что между нами существует передача мыслей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});