Выходное пособие - Ма Лин

Иногда, когда мне совсем тоскливо, я думаю, не попросить ли у Эвана «Ксанакс». Я уверена, что лекарство у него все еще есть, раз он такой спокойный и миролюбивый, когда целыми днями занимается хозяйственными делами с Рейчел или Женевьевой. Я бы взяла шесть таблеток, а лучше семь, для надежности. Я думаю об этом не слишком всерьез, но это тоже вариант.

В конце концов, мы пришли в Комплекс, чтобы трудиться. Мы работаем в будни, отдыхаем в выходные. Традиционный рабочий график, как это ни смешно и ни странно, успокаивает. Хоть я и не участвую в работе.

Я целыми днями сижу в L’Occitane. Пятно света от грязного светового люка перемещается по полу в течение дня. Это один из немногих признаков того, как проходит время. Часы идут, идут и идут. Сознание, не связанное распорядком, уходит в свободный полет. Время изгибается. Начинаешь вспоминать разные вещи. Прошлое и настоящее становятся неразличимы.

День сменяется ночью.

Однажды ночью, еще в квартире в Бушвике, я открыла шкафчик в ванной, отыскивая отшелушивающий лосьон Clinique, и увидела кружку Джонатана. В ней, в старом зеленом ополаскивателе, болталась его капа. Сердце мое подпрыгнуло, и вдруг на какое-то безумное мгновение я подумала, что Джонатан все-таки не уехал из Нью-Йорка.

Я стояла около раковины и пыталась засунуть эту штуку себе в рот. Она была слишком большой. У меня совсем другие зубы, чем у него. Я посмотрела на свое отражение, жутковатое и гротескное с торчащим изо рта металлом и пластмассой, и поняла, что я одна.

Я выплюнула капу. Вымыла ее, налила в кружку свежий ополаскиватель и поставила назад в шкафчик. В голову пришла абсурдная мысль, что я буду следить за капой, пока он не вернется. Так эта кружка и стоит до сих пор там, в моей старой квартире.

Я подумала, где теперь Джонатан. Может быть, он где-то на яхте. А может быть, он добрался до залива Пьюджет и присоединился к шайке выживших. Может быть, он заразился или, скорее всего, уже умер.

Когда все уже спали, мои воспоминания были прерваны чьим-то плачем. Сначала кто-то тихо, приглушенно всхлипывал, но потом разразился стоном, я бы даже сказала, воем, будто от невыразимой муки. В этом стоне слышались то отчаяние, то раздражение. Потом все стихло.

Я никакой симпатии к Эвану не испытываю, даже учитывая его отчаянное положение. То, что я чувствую, похоже на маленький плотный клубок гнева, прочно засевший у меня в груди. Теперь мысль о том, что мы могли с ним сбежать, чтобы найти других выживших и, может быть, к ним присоединиться, кажется мне смешной.

Как и с Эваном, со мной тоже происходят по ночам странные вещи. Мне снится один и тот же сон, про капу в зеленом ополаскивателе, в той же белой кружке. Я смотрю в кружку и вижу, как она там плавает и щелкает по своей воле. Но через секунду понимаю, что она разговаривает. Я прикладываю ухо к кружке, будто слушаю море в раковине. Может быть, Джонатан посылает мне секретные сообщения. Может быть, он хочет прийти и спасти меня.

Но вместо шума океанских волн я слышу голос моей мамы.

Она говорит:

— Так не пойдет. Ты почти не ешь. Ты мало спишь. Ты не даешь пищи своему мозгу. Ты не читаешь.

Она говорит:

— Только в Америке можно позволить себе депрессию.

Она говорит:

— Меняй одежду. Чисти зубы. Умывай лицо. Увлажняй кожу. Упражняйся. Соберись.

Она говорит:

— Не время сдаваться. Будет только хуже. Ты должна что-то придумать.

И иногда я ей отвечаю.

— Придумать что? — спрашиваю я, но она не отзывается. — Придумать что? — повторяю я и просыпаюсь от звука собственного голоса. Я разговаривала во сне.

Ночь сменяется днем.

Единственный способ усвоить время — это разделить его на части, которые можно переварить. Я просыпаюсь утром. Я лежу в постели и несколько минут медитирую. Потом делаю утреннюю гимнастику, прокручивая в памяти ролик о йоге с YouTube. Я чищу зубы, умываю лицо из кувшина с водой. Я увлажняю кожу, используя единственное, что у меня есть, — крем от растяжек на животе. В моей келье есть раковина, которую когда-то использовали для демонстрации продуктов по уходу за кожей. Кран не работает. Я выплевываю ополаскиватель для рта в слив. Вода крутится по часовой стрелке, прежде чем убежать.

Я наблюдаю за тем, чем происходит за пределами моей кельи. Сегодня я видела, как Эван и Боб стояли около магазина Hot Topic. Эван как будто бы отпускал шуточки, и оба они от души смеялись. Затем Эван хитро протянул руку, словно ожидая, что ему что-то дадут. Боб, улыбаясь, покачал головой.

Эван все время старается подлизаться к Бобу. Это происходит каждый день. Иногда он заходит в Hot Topic с кружкой чего-то похожего на горячий шоколад. Или приносит Бобу какие-то вещи по его просьбе, пару носков или ручку. Такие очевидные и отчаянные усилия.

Но сегодня темп разговора ускоряется. Обстановка, кажется, накаляется, хотя оба стараются говорить спокойно. Я вижу, как Боб качает головой. Потом он хочет уйти, но Эван хватает его. Сначала это походит на шуточную потасовку, но потом я понимаю, что они борются по-настоящему. Они переходят на повышенные тона.

— Но ведь уже три недели! — говорит Эван. Он пытается ухватить связку ключей, которая прицеплена у Боба к шлевке. Он пытается взять ее, неуклюже и отчаянно. Раздаются звуки борьбы, потасовки.

Наконец Боб вырывается. Эван пытается обратить все в шутку, но Боб его не поддерживает.

— Не делай так больше, — говорит Боб.

Три недели. Неужели мы столько времени провели в Комплексе? Значит, уже середина декабря. Погода ощутимо поменялась. Снега нет, но похолодало знатно.

Рейчел, одетая в куртку North Face, застегнутую до подбородка, приносит мне обед: банку консервированных фруктов, два ореховых батончика, несколько ломтиков вяленой говядины, бутылку воды, витамины для беременных. Каждый день обед один и тот же. Мы общаемся посредством взглядов и кивков.

Убедившись в отсутствии неприятеля, она достает из кармана джинсов две химические грелки для рук HotHands и засовывает их под одеяло. Мы отапливаем кельи обогревателями, но такое большое пространство невозможно нагреть ими как следует. Боб не хочет зря напрягать энергогенераторы. Так что мне разрешают включать обогреватель только на ночь.

Я с благодарностью ей киваю; она еле заметно улыбается мне перед тем, как уйти и запереть металлическую решетку.

Поначалу, когда Рейчел исполняла роль стражника, она болтала со мной, несмотря на запреты. Она сказала, что мое одиночное заключение — это какой-то фарс, что через несколько дней все разрешится и что нам надо только продержаться до этого момента. Но постепенно она стала относиться к требованиям Боба все более и более серьезно, в частности к тому правилу, которое предписывало свести общение со мной до минимума. Так что она стала обрывать наши беседы, даже когда отводила меня в туалет или приносила еду. Однако маленькие тайные услуги не прекращались: чистая одежда, теплое печенье Pop-Tarts прямо из тостера. В чем-то она поддалась влиянию Боба. Я сожалела об этом, но винить ее не могла.

Вот что я знаю о Рейчел: в прошлой жизни она работала в отделе связей с общественностью кабельного новостного канала. Ее работа состояла в том, чтобы распространять на YouTube видео про реакционные политические дебаты, ток-шоу с участием каких-то «говорящих голов», разжигать споры и делать ролики вирусными. Чем более «прилипчивыми» были эти ролики, тем популярнее становились соответствующие передачи. Однажды она призналась, что это была очень напряженная и невероятно бессмысленная работа.

День сменяется ночью.

Зимой рано темнеет. Световой люк становится тусклым. А еще через несколько часов во всех кельях один за другим гаснут фонарики и светодиодные лампы, и весь торговый комплекс снова погружается в полную и абсолютную темноту. Это первобытная тьма. Она всегда была рядом, дожидаясь, когда погаснут все огни города, когда зайдет солнце. И когда я лежу в пустоте, мне кажется чудом, что я вообще существую. И я понимаю: с учетом того, что Нью-Йорк вымер, мои шансы были так малы, что это действительно чудо — то, что я оказалась здесь. Я жива, думаю я, и мой ребенок жив.