Конфуций - Владимир Малявин

Учитель сказал: «Лишь тот, кто, храня тепло древности, открывает новое, способен быть учителем».

«Хранить тепло древности»: красиво сказано! И как многосмысленно! Тепло человеческого присутствия, неосязаемое, но такое родное, воспитывающее без наставлений, утешающее без обещаний, – вот подлинная стихия Конфуция-учителя, секрет вечной жизненности его наследия. Но без усилия воли, без осознания своей единственности, без решимости найти опору в себе нельзя стать учителем, нельзя увековечить себя в своих духовных преемниках:

Тот, кто учится, не размышляя, впадет в заблуждение. Тот, кто размышляет, не желая учиться, попадет в беду.

Учитель Кун поднялся над школьным обучением в собственном смысле слова. Он даже не преподавал традиционные «шесть искусств», явно считая всякое техническое знание не способствующим и даже мешающим истинному совершенствованию. А когда у него, случалось, спрашивали совета по части земледелия, он отмалчивался или с несвойственной ему резкостью объявлял интерес к ремеслам недостойным благородного мужа. Впрочем, и в таких случаях он мог дать дельный совет: расспросить обо всем у какого-нибудь старого крестьянина!

Впоследствии ученики Конфуция пришли к мнению, что их учитель обучал четырем вещам: «словесности, благонравному поведению, преданности и доверию». Что и говорить, не совсем привычно для нас видеть в списке школьных предметов такие, казалось бы, расплывчатые моральные качества, как «преданность и доверие». Но для Кун Цю – и мы только что могли убедиться – взаимная преданность учителя и ученика, их безмолвно доверительное общение, покойное вслушивание в музыкальный поток жизни как раз и составляли подлинный смысл и цель учения. А это потаенное и потому безупречно учтивое единение человеческих сердец не может не проявлять себя в безукоризненной четкости и честности каждого жеста и каждого поступка. Наконец, книжное образование укореняет живой опыт открытости миру в культурной традиции, сообщает духовной жизни благородный «пафос дистанции», делает воспитанное поведение осмысленным и потому не только не препятствующим, но и способствующим творческому созиданию новых форм жизни. В перечне четырех качеств, которым обучал Конфуций, действительно начертана вся учительская – а равно и жизненная – программа первого китайского Учителя.

В те годы, когда Кун Цю едва перевалило за тридцать, путь наставничества был еще только его смутной интуицией, почти неразличимой в череде будничных забот. Молод был сам Кун Цю, еще не имевший возможности как следует показать себя. Совсем молоды были его ученики. Но огромная известность Кун Цю и столь же великая любовь к нему учеников уже предрекали этому человеку великое будущее. Стараниями его поклонников имя Кун Цю мало-помалу сменилось почетным прозвищем Кун Фу-цзы, что означает Почтенный Учитель Кун. А много веков спустя первые европейцы, узнавшие об Учителе Куне, окрестили его на латинский манер Конфуцием. В таком виде его имя и стало известным в Европе.

Между родиной и чужбиной

Итак, в четвертое десятилетие своей жизни Кун Цю вступил, все еще горя мечтой о «великих свершениях». Безупречная репутация, слава ученейшего человека царства, благосклонное внимание двора, любовь и преданность быстро множившихся учеников – всем этим судьба наградила его за его тихое подвижничество. Он мог гордиться собой. Собой, но, увы, не своим положением в обществе. Вся его известность и весь его авторитет никак не отразились на служебной карьере – главном мериле жизненного успеха для современников Кун Цю, да пока еще и для него самого. Он по-прежнему прозябал на каких-то незначительных должностях, даром что в столице, и ни на шаг не приблизился к власти. А ведь он жил одной идеей: мудрый только тогда не напрасно живет в этом мире, когда может приложить свои таланты к делам управления и воскресить чистоту древних нравов. Роптать на судьбу он отучился давно, но думы о людской несправедливости время от времени ложились тяжелым камнем ему на сердце.

Жизнь вокруг все упрямее шла наперекор его надеждам и мечтам. С беспощадной ясностью он понимал теперь, что заветы древних мудрецов утратили власть над умами людей. Но это было еще полбеды. Он понял больше: никто из сильных мира сего на самом деле и не помышлял о возрождении древних порядков. В царских дворцах процветали интриги, разврат, грызня за чины и доходы. Казалось, сами стены царского дворца пропахли злобой и коварством. Уже двадцать с лишним лет на престоле в Цюйфу восседал нынешний правитель царства Чжао-гун, что значит Сиятельный, но реальную власть прочно удерживали в своих руках три могущественных семейства, которые вели свой род от правившего за два столетия до того царя Хуань-гуна. Вожди «трех семейств» и их люди занимали при дворе Лу почти все ключевые посты, своей волей казнили и миловали, упиваясь властью как истинные временщики. Еще когда Кун Цю шел шестнадцатый год, они поделили между собой все войско и все доходы царства, оставив своему законному повелителю более чем скромное содержание. Это наглое самоуправство, впрочем, не помешало им именем Чжао-гуна вводить все новые подати ради собственного обогащения. Наконец, правление «трех семей» постоянно подогревало вражду и усобицы в луских владениях. Скрытая вражда извечно разделяла Чжао-гуна и его самозваных попечителей, но не угасало соперничество также между могущественными кланами и даже отдельными семьями внутри этих кланов. Разумеется, «три семейства» имели предостаточно врагов и среди прочих знатных родов царства.

Не заручившись покровительством кого-нибудь из главарей «трех семейств», нечего было и думать об удачной карьере государственного мужа. Кун Цю не составило бы труда заполучить такого покровителя. Собственно, он и начал служить во владениях самого могущественного из «трех семейств» – клана Цзи и с тех пор вот уже полтора десятка лет исправно выполнял свои служебные обязанности. Долг подданного – святое дело. А предводитель семейства Мэн даже послал своих сыновей учиться у Кун Цю. Без сомнения, у Кун Цю хватало возможностей получить из рук всесильных царедворцев какую-нибудь видную должность и занять наконец подобающее ему место у подножия трона. Но этого не произошло. И причину угадать нетрудно: диктатура «трех семейств» была в глазах Кун Цю вопиющим нарушением ритуала, попранием священных заветов предков. Вероятно, Кун Цю, формально служивший все-таки Чжао-гуну, не слишком заботился о том, чтобы скрыть свое истинное отношение к «трем семействам», и те отвечали ему такой же неприязнью, скрытой за маской холодной вежливости.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});