Конфуций - Владимир Малявин

Если сам прям, то люди все исполнят и без приказаний. А если сам не прям, то слушаться не будут, даже если им прикажешь.

Трудно оспорить эти истины, хотя, возможно, не менее трудно вывести из них какие-нибудь практические правила для политики. В них говорит жизненная мудрость, которую не так-то просто облечь в отвлеченные формулы. Подлинная стихия Конфуция – не публичность законов, не «общие выводы», а всегда конкретные, изменчивые, несводимые к абстрактным правилам отношения между людьми. Отношения между личностями, которые держатся интимным пониманием и не нуждаются ни в каких внешних свидетельствованиях: Конфуций – убежденный противник принуждения и споров. Он не ищет истину, ибо носит ее в себе. В сущности, он должен жить в кругу близких, доверенных людей, захваченных общей целью, общим отношением к жизни. Его среда – это не общество, даже не та или иная община, а сама социальность, сообщительность людей. Его занятие – не деятельность, а отдохновение, возвышенная праздность, приучающая внимать затаенному ритму жизни. Настоящая мудрость, часто повторял Конфуций, – это «знание людей». Конфуций-учитель живет в этом сокровенном пространстве доверительного общения, интимного сообщества сердец. Примечательно, что само слово «ученый» (цзы) употреблялось в школе Конфуция для обозначения как учителя, так и учеников!

Как обрести круг сочувствующих, событийствующих душ? Им могла бы стать семья – самая естественная среда интимного общения людей. Но семья явно не занимала большого места в духовной жизни Конфуция. О жене своей Конфуций, кажется, не говорил вовсе. Положим, это и неудивительно, так как обычаи древних китайцев строго предписывали женщинам коротать свой век на женской, или «внутренней», половине дома и еще строже запрещали всякое публичное изъявление симпатий (а равно и антипатий) между мужчиной и женщиной. Конфуций же приличия соблюдал строго. Чувствуется, однако, что за умолчанием Конфуция о своих домашних скрывалась не только дань этикету, но и не очень утешительный личный опыт и даже, возможно, особая убежденность. Недаром он обронил фразу, как бы подводящую итог его размышлениям о семейной жизни:

«В собственном доме трудно иметь дело с женщинами и слугами. Если приблизить их – они станут развязными, если удалить их от себя – возненавидят».

Такое впечатление, что Конфуций знал, о чем он говорил. Но все же кажется несколько неожиданным откровенно прохладное отношение Учителя Куна к единственному сыну Боюю, которому он, по-видимому, не оказывал предпочтения перед прочими учениками. Во всяком случае, на расспросы некоего любопытного приятеля, желавшего узнать, не передал ли Конфуций своему сыну каких-то неведомых другим знаний, Боюй ответил, что отец ничему не учил его втайне от других, и честно рассказал об отцовских наставлениях. «Однажды, когда я, выражая почтение, ускоренным шагом шел мимо отца, он спросил меня: „Изучил ли ты Книгу Песен?“ – „Нет“, – ответил я. – „Если ты не выучишь Книгу Песен, ты не научишься хорошо говорить“, – сказал мне отец. И тогда я взялся за изучение Книги Песен. В другой раз, когда с той же почтительностью я торопливо проходил мимо отца, он спросил меня: „Изучил ли ты ритуалы?“ – „Нет“, – ответил я. „Если ты не выучишь ритуалы, ты не сможешь правильно держаться“, – сказал мне отец. И тогда я принялся изучать ритуалы». Выслушав рассказ Боюя, его собеседник воскликнул: «Я задал один вопрос, а получил сразу три ответа! Я узнал, для чего нужна Книга Песен, я узнал, для чего нужен ритуал, и я узнал, что благородный муж не оказывает особых милостей даже собственному сыну!»

Конечно, нелепо думать, что Конфуций не придавал значения семье, ведь почитание предков и любовь к родственникам – основа основ добродетельной жизни в конфуцианской традиции. И разве не Конфуций положил начало роду, который не пресекается вот уже без малого восемь десятков поколений? Известно, что в старом Китае многие традиции знания и ремесла передавались только от отца к сыну, и в них не посвящали даже дочерей из опасенья, что те, выйдя замуж, раскроют семейные секреты чужим людям. Но для Конфуция раз и навсегда заданные узы кровного родства, очевидно, оказывались слишком стеснительными для вольного общения людей, живущих нравственным совершенствованием. Он предпочитал родство по духу: отношения между учителем и учеником. Не преуспев в политике и не обретя свой идеал в семье, он снискал славу Учителя десяти тысяч поколений, а заодно сделал личность учителя, учение в широком смысле слова подлинным средоточием традиционного уклада китайцев. В наставничестве он нашел способ осуществить свою просветительскую миссию, избегая опасностей служебной карьеры, и тем подал пример всем позднейшим поколениям китайских ученых.

Конфуций вовсе не отделял учение от жизни и не противопоставлял школу семье. Он называл учеников своими детьми, да и сами понятия «семья» и «школа» в Китае с древности сливались в одном слове – цзя.

По существу, Конфуций стал основателем первой в Китае, а может быть, и во всем мире частной школы, и притом не просто школы, где преподавались те или иные науки и искусства, а школы воспитания человеческих характеров. События такого масштаба редко вмещаются в сознание их непосредственных очевидцев. Во всяком случае, начало учительской деятельности Кун Цю осталось незамеченным современниками. Сыма Цянь сообщает, что, возвратившись из поездки в чжоускую столицу, Конфуций «стал брать больше учеников». Он же упоминает о том, что знатный луский сановник Мэн Сицзы, когда-то допустивший промахи в устроении дворцовых ритуалов и с позором изгнанный с должности царского церемониймейстера, перед смертью завещал двум своим сыновьям взять своим наставником по части ритуалов Кун Цю. Правда, если верить Сыма Цяню, будущему великому учителю в ту пору шел только восемнадцатый год. И то и другое сообщение явно относится к области домыслов. Скорее всего точной даты превращения юноши Кун Цю в Учителя Куна никогда не существовало. Конфуций-учитель, как и Конфуций-учащийся, начинался исподволь, почти незаметно для окружающих – по мере того, как росла его слава ученого мужа и все отчетливее проявлялась могучая сила его обаяния.

Чем же привлекал Кун Цю своих первых учеников – людей, которые были немногим его моложе, почти что сверстников? Вряд ли перспективой блестящей карьеры, которую он не мог посулить, даже если бы желал. Для тех, кто хотел поскорее выбиться в чиновники, разумнее было бы искать покровителей среди дворцовых вельмож. Английский китаевед Г. Крил, автор одной из самых популярных на Западе книг о Конфуции, пишет, что Кун Цю привлекал учеников своей «мечтой о мире, в котором на смену войне, ненависти и нищете придут покой, доброта и счастье». Не похоже, однако, чтобы Кун Цю когда-нибудь рисовал перед своими последователями утопические картины всеобщего процветания, да и высокопарных разговоров он терпеть не мог. Обещаний он тоже не раздавал, а скорее всего предлагал приходившим к нему за советом начинать с малого. К примеру, быть верным своему слову, в поступках и мыслях своих не терять достоинства, твердо держаться избранных идеалов и не изменять им даже перед лицом смерти. Вроде бы простые и ясные требования, да только выполнить их совсем нелегко… Но помогал и вел вперед сам Кун Цю – его неизменное радушие и жизнелюбие, его могучая воля и неподдельная доброта. За таким человеком просто нельзя было не пойти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});