Мишн-Флэтс - Уильям Лэндей

– Давай помогу.

Часть третья

28

Да не взойдет никто, иже глуп и неучен, на место судьи, тропу Господа подобное, ибо где быть свету, там он воцарит тьму, а где быть тьме, там он воцарит свет и, рукой неумелой, а потому безумной, станет предавать мечу невинных и отпускать с миром виноватых, покуда не свергнут будет с высоты своей, яко с трона Господа, ибо возмечтал вознестись к небу, не вырастив прежде крылья.

Брактон. О законах и обычаях Англии. (ок. 1250 г.)

Ошибка, как правило, локализирована во времени, а иногда и в пространстве.

Это пункт в прошлом, который память посещает с упрямым постоянством.

Туда, обратно, за минуту, за секунду до ошибки, в то блаженное мгновение, когда выбор еще не сделан и ошибки можно избежать!

Возвращаешься в прошлое меланхоличным зрителем, который ерзает на стуле и надеется, что известный ему до конца спектакль пойдет иначе: произойдет ошибка, которая не позволит свершиться ошибке.

И конечно, гениальные варианты с гордым знаком качества – «Произведено задним умом».

Эти варианты сто, тысячу раз мелькают-прокручиваются в голове: «Вот как надо было поступить!», «Вот что надо было сказать!».

Через двенадцать часов после роковой встречи с Брекстоном я проснулся на больничной койке. И, еще толком не отойдя от коктейля, который мне вкололи врачи, стал терзать себя всяческими «надо было» и «не надо было».

Мне надо было сразу же рассказать бостонским знакомым всю историю вокруг моей матери.

Мне не надо было сразу после того, как меня «разоблачили», мчаться в одиночку брать Брекстона. Глупое смешное мальчишество!

Неужели подозрения на мой счет так меня пробрали, что мое подсознание заторопило меня – докажи, что это Брекстон убил, и обели себя как можно скорее!..

Из коридора доносились невнятные больничные шумы. По палате, где я лежал один, ходили обычные больничные запахи. Дверь могла открыться в любой момент. Поэтому я лежал и размышлял с закрытыми глазами – если кто войдет, то по больничному обычаю не станет тревожить спящего. А подумать мне было необходимо. В голове прокручивались события в церкви, их финал.

Не помню, сколько времени прошло после бегства Брекстона, помню только, что я открываю глаза – и церковь гудит от голосов. Рядом озабоченное лицо полицейского. Меня поднимают, несут. Полицейские внизу, между скамейками. Полицейские на лестнице. Полицейские в церковном дворике. «Не двигайтесь!» – приказывают мне. И тут же кто-то другой встревоженно спрашивает: «Вы можете двигаться?» Меня наконец кладут на носилки. Кровь заливает глаза, она у меня на руках. Приносят полотенце, вытирают кровь. «Какое сегодня число? Кто президент США?» – это проверяют, совсем ли мне вышибли мозги или чуть-чуть осталось. Я пытаюсь встать с носилок. Меня силком укладывают обратно. Я почти не чувствую боли. Только слегка одурел. Но я в норме, мне не нужно в больницу!.. Мне делают укол – и дальше сладостная темнота.

Я начинал вспоминать по новой, с моего прихода в церковь...

Кто-то рядом кашлянул.

Я открыл глаза, привстал на постели и увидел Джона Келли. Он сидел на стуле чуть поодаль от кровати и, с ручкой в руке, решал кроссворд в «Бостон глоуб». Стало быть, сидит здесь уже давно. На нем были очки со стеклами-половинками – в них он казался старше и величественнее.

– А вас как сюда занесло? – спросил я.

За один распроклятый день я успел превратиться в недоверчивого затравленного человека.

– Навещаю больного друга.

– Вы что, ничего не слышали? Я убил Данцигера. По крайней мере все кругом пытаются меня в этом убедить.

– Слышал. Конечно, слышал.

– И не поверили? – с надеждой в голосе спросил я.

Келли пожал плечами.

– Я в эту игру «верю – не верю» без фактов на руках не играю. У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, виноват ты или нет.

– Вы думаете, что я мог убить?

– Такую возможность не исключаю.

– Выходит, вы готовы принять версию, что я рехнутый убийца?

– Что ты «рехнутый» или убийца – сомневаюсь. Вроде бы на тебя, Бен Трумэн, не похоже. Однако совсем исключить такую возможность не могу.

Я тихо зарычал. А с другой стороны, и на том спасибо. Хоть какое-то уважение к презумпции невиновности!

Келли вернулся к своему кроссворду.

Я опять задремал. Не знаю, кто меня так звезданул, что я никак проспаться не мог – Верис своей дубинкой или врачи своим коктейлем.

Проснувшись, я спросил:

– Который час?

– Почти два часа ночи.

– А что это за больница?

– «Бостон-Сити». Не волнуйся, жить будешь. Врачи решили ночку за тобой понаблюдать, а утром гуляй на все четыре стороны. Как себя чувствуешь?

– Как кот из мультфильма, когда его шмяк сковородой по голове! И вокруг головы нарисованы черточки и звездочки... Все в башке вибрирует.

– Насчет сковороды по голове не знаю. Не имел счастья изведать. А что ты такой сонный – это тебе сделали обезболивающий укол.

– Сам догадался... Келли, вы знаете, Брекстон помог мне!

– Он просто решил тебя не убивать. Это не значит помог.

– Нет. Я потерял равновесие и начал падать с купольного мостика. Он схватил меня в последний момент за шиворот и втащил обратно. Я мог переломать все кости или вообще убиться. Он спас мне жизнь!

– Давай не будем преувеличивать. Он сделал то, что считал нужным сделать. Почему он это сделал – можно только гадать. Так или иначе, вешать ему за это медаль на грудь не советую.

– Пожалуй, вы правы. Мистер Келли, а отчего вы...

– Ну, спрашивай, не стесняйся.

– Отчего вы постоянно пропадали, когда вы мне были так нужны? Куда вы все это время исчезали?

– Ходил на могилу дочери.

Я вдруг вспомнил фотографию на комоде в его доме – бледненькая девочка со строгим лицом.

– На могилу Терезы?

– Да, Терезы.

– Она была младшей сестрой Кэролайн?

– Да. Но совсем на нее не похожа. Более чувствительная. Более ласковая. – Он спохватился и с улыбкой поправился: – Не то чтобы Кэролайн была совсем уж нечувствительная и черствая...

Поправка вышла не слишком убедительной. Он смутился и замолчал.

– А вы знаете, Кэролайн не захотела со мной даже разговаривать!

– Можно ли ее в этом винить?

– Нет. К счастью, хоть вы здесь, со мной. Вы же не верите, что я убийца?

– Мы этот вопрос уже обсудили. Не начинай снова.

– Повторите, что вы сказали.

Келли снял очки, потер пальцами глаза, не спеша спрятал очки в велюровый футляр.

– Я не думаю, что это ты убил Данцигера.

– Вот это правильно! Потому что я не убивал Данцигера.

Мои глаза снова закрылись, и я опять на какое-то время вырубился.

Проснувшись, я сразу вернулся к прежнему разговору:

– Отчего умерла Тереза?

– Рак.

– А сколько ей было лет, когда... Извините. Наверное, вам не хочется говорить на эту тему...

– Да нет, все в порядке. В восемь лет она заболела. В десять умерла.

– Трагично.

– Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. – Келли печально помолчал. – Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских – не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.

– Вы часто бывали на могиле?

– Старался приходить каждый день. На несколько часов.

– Что вы там делали?

– Просто сидел.

– Зачем? – наивно спросил я.

– Чтобы ближе быть.

После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.

– Разве это не значит растравлять старую рану? – спросил я.

– Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.

Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта – защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.

Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.

– Ну, как кроссворд? Справляетесь?

– А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.

Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.

И во сне думал – не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!

Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда – если таковая существует в принципе – теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?