Город имени меня (СИ) - Ру Тори

— Я хочу, чтобы завтра он выглядел достойно. Хотя бы один раз в жизни, выглядел достойно, то есть... — Осознание опять обжигает нутро, и я озираюсь вокруг в поисках рюкзака. — Господи, почему я торчу здесь, когда столько всего еще нужно сделать!

— Юра все организует, — Эля понимает, что не убедила, и ее тихий голос приобретает стальные нотки: — Позволь ему этим заняться. Он искренне за тебя переживает, я вижу. Действие — его способ прийти в норму.

— Я знаю, — киваю и всхлипываю. Это Юра выволок меня из проклятой убогой квартиры, вызвал скорую и копов, он же привез меня к Эле и отправился улаживать формальности. Если бы ни он, я бы до сих пор сидела в растерянности на полу прихожей, пыталась сложить в голове несобираемый пазл и выла от отчаяния.

«Ш-ш-ш, смотри на меня! — шептал он мне на ухо, с усилием прижимая к груди, хотя я пыталась вырваться, всеми правдами и неправдами попасть в гостиную и заставить папу подняться. — Сейчас сюда придут знающие люди и всем займутся. Они позовут, как только твое участие потребуется. Пошли отсюда, окей? Не будем мешать».

Меньше всего на свете я хотела, чтобы Юра увидел, как я живу. Но он увидел...

Телефон Элины снова оживает, но на сей раз она передает трубку мне. В ее присутствии говорить с Юрой отчего-то неловко: ухожу в комнату, встаю и перед темным окном, выходящим на грязный двор, и спокойный собранный Юра коротко сообщает:

— Дарлин, завтра в восемь заеду за тобой. Ни о чем не волнуйся, выпей еще одну таблетку и ложись спать.

— Юра, я не знаю, как тебя благодарить...

— Да брось. Все делают профессионалы.

"...Как папа?" — вопрос едва не слетает с губ, но я одергиваю себя: уже никак. Хватаюсь за стенку и оглушенно мотаю головой.

Под руководством Эли нахожу в шкафу постельное белье, застилаю диван, выключаю ночник. Она уходит, и из кухни еще долго доносится умиротворяющий перестук клавиш ноутбука, а я пялюсь на стены и потолок, освещаемый фонарем и отблесками фар далеких авто.

Отцу больше не стыдно и не больно, а мне больше не придется мучиться и переживать. Последний долг перед ним завтра будет выполнен. Глаза режет, как от горсти попавшего в них песка, но слез нет. Завитки на обоях приходят в движение и сворачиваются в спираль, а я проваливаюсь в глубокую яму вязкого, густого, спровоцированного таблетками сна.

* * *

Утром долго не могу из него вынырнуть, но, едва осознав, почему не могу проснуться, на волне липкого ужаса вскакиваю и бегу куда глаза глядят. В прихожей Эля, облаченная в длинную толстовку, преграждает мне путь и, для пущей убедительности, перекрывает его тростью. Разворачивает и ведет меня на кухню, снова протягивает таблетку и стакан воды, а потом долго обнимает: я даже ощущаю подобие расслабленности и умиротворения. В прихожей раздается щелчок замка, и я перекочевываю в другие объятия — знакомые, надежные, теплые, и размокаю в них, как хлебные крошки, упавшие в лужу.

Юра проводит меня к машине, вручает черную панаму и очки, сам водружает на нос похожие, но я успеваю заметить бледность и покрасневшие глаза — он не спал и измотан. И даже через мутный слой успокоительных к сердцу прорывается благодарность и нежность.

Едем молча — громкость автоматически включившегося трека Юра сразу сбавляет до мини минимума. В груди теснятся сотни вопросов, страх неизвестности и неизбежного. Я боюсь увидеть отца неподвижным и съехать с катушек, впасть в истерику оттого, что он будет выглядеть жалким на единственном мероприятии, посвященном только ему. Я волнуюсь, как перед знакомством с тем, кто будет судить очень строго. И мучительно раскаиваюсь из-за того, что в последние дни его бросила: старалась не думать и культивировала в себе злость.

Юра, не отрываясь, смотрит на дорогу и прерывает молчание:

— Сейчас ты проходишь через самое страшное испытание, Кир, но дальше будет легче. Надо просто пережить эти гребаные часы, перетерпеть. Может, у меня нет морального права тебя учить, но я уверен, что все будет именно так. А пока... Если захочешь кричать — кричи, если захочешь плакать — плачь. Нужно будет побыть в одиночестве — вперед. Только не пытайся делать вид, что все в порядке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Его слова похожи на заклинание, но я упрямо вздергиваю подбородок:

— Я в полном порядке. Я продержусь.

Из-за серого бетонного здания выплывает черная вывеска ритуального зала с белыми жирными ангелочками по бокам, в висок вонзается тупой саморез и назойливо сверлит, пробираясь все глубже и глубже.

В просторном, тускло освещенном помещении пахнет свечками и ладаном, висит тяжелая густая тишина, в центре, на накрытом бархатом постаменте возвышается гроб — богатый, из полированного дерева, совсем как в американских фильмах. Верхняя часть распахнута, на фоне драпировок из белого шелка виднеется спящий человек в дорогом костюме и галстуке. Это кто угодно, только не мой отец.

— Мы ошиблись, Юр... — порываюсь развернуться и покинуть холодный, продуваемый сквозняками зал, но замечаю тетю Валю, нескольких соседок и отцовских товарищей, мнущихся у двери. Таблетки работают как надо — я не падаю в обморок, и Юра, осторожно, но крепко поддерживая под локоть, подводит меня к гробу.

Заставляю себя посмотреть на отца: он мог бы быть таким — молодым, красивым, представительны, — и при жизни, если бы хотел жить... Но у него больше нет возможности измениться, исправить ошибки и вернуть время, потраченное впустую...

Колени слабеют, на лбу проступает пот, но Юра обнимает меня за талию, и я вдруг ощущаю сбивающее с ног, звенящее, острое счастье. Парень, которого я люблю, здесь. Моя лучшая подруга Эля скорбит вместе со мной и ждет скорой встречи. Ярик и ребята из группы завалили сообщениями и велели крепиться.

Жизнь продолжается, впереди миллионы возможностей и шансов.

* * *

Тучи клочками грязной ваты зависают над головой, мелкая изморось пленкой оседает на лицах и стекла черных очков. Напоследок оглядываюсь на крест, заваленный цветами холм и черную птицу на ветке столетней ели, и пробую свыкнуться с новой реальностью. Отца больше нет. Мысль отдается тупой болью в сердце и гулом в ушах.

— Домой? — спрашивает Юра, и я киваю: мой дом там, где он. Я не выдержу поминальный обед и лживые речи собутыльников папаши о том, каким тот был крутым парнем.

— Кстати, я сменил замки в твоей квартире. Вот. — В мой карман перекочевывает тяжелая металлическая связка. — Но ходить туда без меня не советую. Обещаешь?

Безотчетная тревога проникает за шиворот и мурашками ползет по спине: кожей ощущаю пустой мертвый взгляд упыря Кубика и оборачиваюсь, но его нигде нет. Зато Валентина Петровна считывает мой испуг, отделяется от скорбящих соседок и вырастает рядом.

— Юра, молодец. Золотой ты мой мальчик, дай бог тебе здоровья! Можно с Кирочкой поговорить? — Юра, не терпящий дифирамбов в свой адрес, кивает, тактично сваливает и ныряет в машину, а тетя Валя, подступив вплотную, тараторит: — Повезло тебе с этим парнишкой, даже не думай отпускать. А Кубанцева и не видно — участковый припугнул, что отправит обратно за малейший проступок, так что теперь тот не сунется. Ты, Кира, захаживай в гости. И предложение мое в силе — завтра можешь приступать, наш кондитер ждет не дождется помощников.

Глаза Валентины Петровны излучают заботу и тепло, и я ее обнимаю. Поразительно, как много новых граней людской доброты постигаешь, проходя через горе...

* * *

Город, лежащий за огромным окном, укутан туманом и мелким дождем: открывающийся с высоты пейзаж гармонирует с болью потери, усталостью, безысходностью, тошнотой, переполнившей душу. Переодеваюсь в просторную футболку с изображением самореза, ныряю под одеяло и пробую дышать — глубоко, со стонами, беспомощно хватая воздух ртом. Но с каждой секундой становится легче, как Юра и обещал.

Бесшумно распахивается дверь, Юра приносит чай. Ставит пиалу на прикроватную тумбочку, ложится рядом, и, заботливо подоткнув одеяло, крепко меня обнимает. Я снова едва дышу, присутствие Юры — единственное, что удерживает в сознании и не дает свихнуться.