Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— Он касается всех, — провозгласил старший охранник. Ему было под пятьдесят. И в нем явно умирал если не великий трибун, то уж, конечно же, знающий свое дело королевский глашатай. Все, что он хотел сказать, он говорил, поднимая вверх правую руку, словно требовал тишины, обращаясь к многотысячной толпе.

— Решительная, однако, женщина эта виконтесса.

— Она заботится о том, чтобы ее гости не рисковали своими жизнями за стенами этой крепости, по окрестным полям и перелескам. И до тех пор, пока старшим у ворот остаюсь я, виконтесса может быть спокойной.

Старший охранник явно был подшофе и представал в собственном воображении последним храбрецом, благодаря которому этот замок все еще не сдался на милость осаждавшего врага. Гяур понимал его. Сам он чувствовал себя человеком, чудом вышедшим из мрачного подземелья, а возможно, и самого ада. Вернувшись в банкетный зал, он вдруг осознал, что вырвался из владения палача лишь благодаря божьему заступничеству. И что следующей жертвой замка Шарлевиль должен был стать именно он. Но что-то там у этих принцев-наследников не сложилось, не сладилось.

— Насколько я понял, вы желаете встретить графиню де Ляфер? — попытался вернуть его к действительности несгибаемый привратник.

— А вы, конечно же, знаете ее в лицо? — пытался отмахнуться от его сочувствия князь Гяур.

— Предполагаю, что речь идет о белокурой фее, решившей прибыть в замок в костюме наездницы.

— Не возражаю, давайте предположим, — простил привратнику «белокурую фею».

— Вначале я посоветовал бы вам выяснить, кто из сидевших за столом мужчин исчез почти тогда же, когда исчезла она. Если речь пойдет о принце Конде, да благословит его Господь, или же о том польском рыцаре-королевиче, тогда вам лучше посидеть с нами в карауле и выпить хорошего гасконского вина. Поверьте, это просветляет и облагораживает.

— Спасибо за совет.

Гяур вошел в караулку, где сидели еще двое полупьяных стражей, взял кувшин с вином и, ничего не объясняя старшему привратнику, отправился с ним на поиски графини.

Небо было звездным и манило к себе, в черную ангельскую высь. Когда рассматриваешь его, запрокинув голову и наполняя свою душу гасконским вином, оно представляется значительно ближе и заманчивее. А мысли о том, что, возможно, уже завтра придется отправиться в его вспаханные молитвами и усеянные звездными розами поля кажутся не такими уж страшными и неправдоподобными, когда на них смотришь не из горлышка винного кувшина.

— Эй, рыцарь, возьми себе в проводники одного из моих дармоедов! — крикнул ему старший привратник. — А нам верни кувшин. Нам еще священнодействовать над ним до утра.

— Согласен.

— Я знаю все места, куда только способна забрести женщина, желающая, чтобы ее во что бы то ни стало нашли, — проворчал привратный дармоед, отбирая у Гяура кувшин и передавая подошедшему вместе с ним другому дармоеду. — А не найдем, у меня есть на примете служанка. Норманнка. Холодная, как айсберг, зато в постели ненасытная, как чума.

Привратник зажег факел, они обнялись и пошли вдоль стен, туда, где мостовая из голубоватого мраморного булыжника исчезала между хозяйственными постройками. Затем поднялись на стену и медленно брели от башни к башне, от одного мрачного перехода к другому.

В одном из таких переходов стражник молча придержал Гяура за предплечье.

— Туда смотри, — едва слышно прошептал он, показывая на смотровую площадку, расположенную слева от них, на стене, защищающей замок со стороны глубокой долины. — Надеюсь, она не бросится вниз прежде, чем вы поцелуете ее, мсье.

— Поди-ка ты, братец, хлебни еще вина, — добродушно избавился от него Гяур.

36

Луна еще только пыталась раскалить черную кольчугу туч, и сияние ее едва достигало башни, на которой стояла Диана. Однако темно-фиолетовый абрис графини все же довольно контрастно вырисовывался на фоне черного небосвода, создавая ей ореол таинственности.

Даже когда Гяур почти вплотную приблизился к ней, Диана продолжала стоять все в той же позе, словно не замечала — а может быть, и в самом деле не замечала — его появления. Неподвижность женщины заставила князя содрогнуться, как содрогнулся бы каждый, оказавшись рядом с человеком, отрешившимся от этого бренного мира, чтобы в следующую минуту покончить жизнь самоубийством.

— Графиня, — негромко, срывающимся голосом позвал он. — Что случилось? Хотите испытать то единственное, что испытать вам еще не пришлось — ощущение полета?

— Бог с вами, князь, я слишком люблю эту жизнь, чтобы столь легко расстаться с ней, — с тихой грустью в голосе ответила Диана. — Хотя, согласитесь, у ночи своя власть над нашими душами. Ночью намного легче решиться на то, на что, возможно, никогда не решишься днем. Но, к сожалению… я слишком люблю эту жизнь. Как оказалось.

— Простите, я не должен был задавать этот вопрос.

— Наоборот, вы должны были задать его значительно раньше, чем способен задать его очерствевший в сражениях и любовных баталиях князь, — легко, едва прикасаясь, повела она пальцами по его щеке.

— Я не хочу, чтобы вы думали о чем-то подобном, — осторожно заглянул он вниз, чувствуя, что высота действительно заманчива.

— А может, нам стоит броситься вместе? — задумчиво ответила она. — Вместе — это ведь совершенно другое ощущение, мой женераль.

Гяур едва заметно улыбнулся, однако выражения его лица Диана не разглядела.

— Это было бы слишком уж романтично для такого совершенно неромантичного, провинциального замка, как Шарлевиль.

— Во всяком случае, тогда мы навеки остались бы вместе. Вас никогда не прельщало такое единение?

— На том свете — нет.

— Просто вы еще не готовы к этому, князь, — тихо потрепала она его за обшлаг камзола. — К этому, мой убийственно хладнокровный генерал, мы оба все еще не готовы. А какую прекрасную легенду о гибели двух влюбленных составили бы обитатели этого замка, передавая ее из уст в уста, из поколения в поколение!..

И вдруг, вцепившись руками в камзол, припала лицом к груди Гяура и заплакала. Вначале князь не поверил этому. Он вообще не понял, что происходит. Неужели она плачет?! Графиня де Ляфер? Кто угодно другой. Любой из живущих на земле, все человечество, весь мир — он допускал это — в одни трагические минуты могут зарыдать, захлебнуться рыданием… Но только не графиня де Ляфер. Это исключено. Это совершенно исключено.

А она прижималась и прижималась к его груди и плакала. Негромко, неартистично… По-женски неутешно, по-детски поскуливая. И прошла целая вечность, прежде чем генерал понял, что все это происходит на самом деле, что она плачет. Что уткнувшаяся ему в грудь женщина — не кто иной, как графиня де Ляфер. И она… плачет!