Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер

наклонилась, заглянула в глаза Гиллигену. Он сидел, неподвижный, окованный. «Обнять бы ее, — думал он, — победить ее своей любовью». Она почувствовала его состояние и как-то отодвинулась от него, хотя и осталась на месте.

— Ничего хорошего из этого не выйдет, Джо, — сказала она. — Вы же сами это знаете, правда?

— Знаю, — ответил он. — Пойдем домой.

— Простите меня, Джо, — тихо сказала она, вставая. Он вскочил, помог ей встать. Она отряхнула юбку и пошла с ним рядом. Солнце совсем зашло, они шли в фиолетовом сумраке, мягком, как парное молоко. — Если б я только могла, Джо… — проговорила она. Он не ответил, и она спросила: — Вы мне не верите?

Он зашагал быстрее, но она взяла его за плечи, остановила. Он обернулся и, чувствуя эти крепкие бесстрастные руки, смотрел в ее лицо почти на уровне с его лицом, смотрел в тоске и отчаянии. «Ого! Целуются!» — мурлыкал маленький Роберт Сондерс и, расправив затекшее тело, пополз за ними следом, как индеец.

Потом они повернулись и пошли, скрывшись из виду. Ночь была совсем близко: только след дня, только запах дня, только его отзвук, его отсвет на деревьях

5

Он влетел в комнату сестры. Она причесывалась и увидала его в зеркале, запыхавшегося, невероятно измазанного.

— Убирайся, скверный мальчишка! — сказала она.

Но он не дал себя сбить и выпалил все новости:

— Слушай, она влюбилась в Дональда, тот ей так и сказал, а они целовались — я сам видал!

Пальцы остановились, словно расцветая в ее волосах.

— Про кого ты?

— Про ту другую женщину, она живет у Дональда.

— И ты видел, как она поцеловала Дональда?

— Не-ет, она поцеловала того солдата, без шрама.

— И она сказала, что влюблена в Дональда? — Она схватила брата за руку.

— Да нет же, это ей сказал тот солдат, а она промолчала. Значит, это правда, как по-твоему?

— Вот кошка! Ну, погоди же, я ей покажу!

— Правильно! — одобрил он. — Я так и сказал, когда она подсмотрела, как я голый сидел. Я-то знаю: разве ты дашь какой-то женщине отнять у тебя Дональда?

6

Эмми поставила ужин на стол. В доме было тихо, темно. Свет еще не зажигали. Она подошла к дверям кабинета. Мэгон и его отец сидели в сумерках, спокойно дожидаясь прихода темноты, медленной и беззвучной, как размеренное дыхание. Голова Дональда силуэтом выделялась на тускнеющем окне, и Эмми, увидев ее, почувствовала, как у нее сжалось сердце при воспоминании. Эта голова — над ней, на фоне неба, той ночью, давно-давно… Л сейчас она смотрит на него сзади, а он даже не помнит ее.

Она вошла в комнату тихо, как сумерки, и, стоя за его креслом, посмотрела на тонкие поредевшие волосы, которые когда-то были такими буйными, такими мягкими, и притянула эту безвольную голову к своему твердому узкому бедру. Под ее рукой лицо его было совершенно спокойным, и, глядя в сумерки, на которые они когда-то смотрели вдвоем, и чувствуя горький пепел старого горя, она вдруг прижалась к этой бедной, изуродованной голове с беззвучным стоном.

Ректор тяжело заворочался в кресле.

— Это ты, Эмми?

— Ужин на столе, — сказала она негромко.

Миссис Пауэрс и Гиллиген поднимались по ступенькам террасы.

7

Доктор Гэри умел вальсировать с полным стаканом воды на голове, не проливая ни капли. Он не любил более современные танцы: слишком они нервные. «Прыгают, как обезьяны — и все. Зачем стараться делать то, что животным удается во сто раз лучше? — любил говорить он. — Другое дело — вальс. Разве собака может танцевать вальс? А тем более корова!» Он был невысокий, лысоватый, очень ловкий и нравился женщинам. Такой милый, обходительный. На доктора Гэри был большой спрос — и как на врача и как на члена общества. Кроме того, он прослужил во французском госпитале весь 14-й, 15-й и 16-й годы. «Сущий ад, — говаривал он, — сплошные экскременты и красная краска».

Доктор Гэри, в сопровождении Гиллигена, семенил вниз по лестнице из комнаты Дональда, оправляя пиджачок, вытирая руки шелковым платочком. Огромная фигура ректора показалась в дверях кабинета.

— Ну как, доктор? — спросил он.

Доктор Гэри вынул замшевый кисет, свернул тоненькую папироску и положил кисет на место, за манжетку: в кармане он его не носил, слишком торчало. Он зажег спичку.

— Кто его кормит за столом?

Ректор удивился, но ответил:

— Обычно Эмми подает ему еду, вернее — помогает ему, — уточнил он.

— Кладет прямо в рот?

— О нет, нет. Она просто водит его рукой. А почему вы спрашиваете?

— А кто его одевает и раздевает?

— Вот мистер Гиллиген ему помогает. Но почему…

— Приходится одевать и раздевать его, как ребенка, так? — строго опросил доктор.

— Вроде того, — подтвердил Гиллиген.

Из кабинета вышла миссис Пауэрс, доктор Гэри коротко кивнул ей. Ректор сказал:

— Но почему вы об этом спрашиваете, доктор?

Доктор строго взглянул на него.

— Почему, почему! — Он повернулся к Гиллигену. — Скажите ему! — отрывисто приказал он.

Ректор посмотрел на Гиллигена. «Не говорите», — казалось, умоляли его глаза. Гиллиген опустил голову. Он стоял, тупо глядя себе под ноги, и доктор отрывисто сказал:

— Мальчик ослеп. Вот уже дня три или четыре, как он ослеп. Не понимаю, как вы могли не заметить. — Он застегнул пиджак, взял котелок. — Почему вы ничего не сказали? — спросил он Гиллигена. — Вы же знали. Впрочем, теперь все равно. Завтра я опять зайду. До свидания, сударыня. До свидания.

Миссис Пауэрс взяла ректора под руку.

— Ненавижу этого человека, — сказала она. — Гнусный сноб. Не огорчайтесь, дядя Джо. Вспомните, ведь и тот врач, из Атланты, говорил, что он может потерять зрение. Но ведь врачи не всеведущи. Кто знает, может быть, когда он поправится, выздоровеет, можно будет и зрение ему вернуть.

— Да, да, — согласился ректор, хватаясь за соломинку. — Давайте вылечим его сначала, а там будет видно.

Тяжело ступая, он пошел в кабинет. Она и Гиллиген долго смотрели друг на друга.

— Мне плакать хочется из-за него, Джо.

— Мне тоже, да слезами не поможешь, — мрачно сказал он. — Только Бога ради, хоть сегодня не пускайте сюда народ.

— Постараюсь. Но так трудно им отказывать: они ведь от чистого сердца, по доброте, по-соседски!

— Какая тут к черту доброта! Все они вроде этого сондерсовского щенка: приходят поглазеть на его шрам. Придут, крутятся около него, расспрашивают, как его ранило да не больно ли. Будто он что понимает или чувствует.

— Да. Но больше они не будут ходить, смотреть на его бедную голову. Мы их не пустим, Джо. Скажем, что ему нездоровится, что-нибудь да