Парковая зона - Аркадий Макаров

Почти все рабочие отпуска, и по молодости, и после, он любил проводить у себя на малой родине, в замечательных Бондарях, в селе своего детства.

Отпускное время у них с женой редко совпадало, вот и повелось так, что в отпуск он уезжал не к морю и пальмам, как бывало с женой, а в привычную обстановку обжитого места.

Сядет, бывало, Иван у раскрытого окна, а там ночь – опустится с неба, припадёт теплой грудью к остывающей земле и задышит в лицо забытыми запахами детства: парного молока, перемешанного с горьковатыми нотами полыни, лебеды и пыли.

А из-за горизонта тяжело наползают груженые дождями тучи.

Сырая духота предвещает хороший ливень. И сидит Иван долго без огня, всматривается туда, где, как огненные ящерицы, снуют молнии. Пока еще беззвучные, они, извиваясь, тут же испуганно прячутся за нагромождениями темно-сизых облаков. Земля просит вернуть ей выпитую за день влагу. Теперь, на исходе лета, природа как бы спохватилась и снова спешит одарить распростертое чрево животворящей грозой.

Август.

Август – время отпускников, людей солидных, много повидавших на своем нелегком жизненном пути.

Молодежь – она больше рвется отдыхать в горячей спешке, лишь только начинает пригревать солнце. Им хочется порезвиться на молодой травке, поплескаться в еще не успевшей как следует прогреться воде, подставляя бока и спины обжигающему ультрафиолету.

Нет, солидный человек не такой – ему подавай умеренное тепло уходящего лета, когда солнечные лучи до самого дна прогреют речную воду, играя светлыми бликами с рыбной мелочью.

Солидный человек хочет, блаженно жмурясь и разминая затекшие суставы, полежать, как на русской печке, на горячем песочке, вкусно похрумкать яблочком или, выплевывая в кулак косточки, всасывать прохладную сиреневую мякоть слив.

Время зрелости и умиротворенного отдыха – август.

Время вечерних гуляний, непременно с собеседником, ну а если очень повезет, то и с собеседницей. Сетовать на недальновидность политиков, на дороговизну жизни или порицать молодежь за сексуальную распущенность и половую свободу. Одним словом – брюзжать.

Само это милое брюзжание повторяется веками, маскируя тайную зависть.

Видно, так уж устроен человек, что с возрастом, забывая самые тяжкие грехи своей молодости, он укоряет юных только за то, что они молоды и желанны.

Видно, буйное жизнелюбие на фоне прихваченной увяданием зрелости кажется всегда непристойным.

Притупленные временем чувства пресны и безвкусны. Краски как будто выцвели, и все многоцветье вытесняется черно-белым, переходящим в серый.

Но весна жизни полна благоухающей радости и утренней свежести. И надо ли корить молодежь за стремление самообнажаться, открывая миру прелести здорового чувственного тела и легкой эротики?

Добрые, хорошие люди! Будем же снисходительны к неумеренному жизнелюбию и беззаботности. Молодость еще наплачется в старости, и потому ей простительно все, даже глупость…

Иван любит август. Любит легкую горечь уходящего лета.

Тихая грусть утраченного заставляет острее воспринимать настоящее и ценить его за мимолетность.

Август – пора зрелых плодов земли.

Ночами по одному, по два, глухо ударяясь о землю, тяжело падают с яблонь белые наливы. Тугие и круглые, они светятся из травы, как обнаженные женские колени, пробуждая смутные желания.

По ночам дереву невмочь, и оно спешит освободиться от груза, а освободившись, с облегчением вскидывает вверх ветви. Кажется, что дерево хочет улететь…

Сладостно погружать в прохладную мякоть зубы, обливаясь пенистым соком божьего дара.

Август – время отпуска Ивана Метелкина, добросовестного прораба монтажного участка, не строящего себе карьеру, но и не последнего человека в управлении.

Уже порваны все веревки, связывающие его конторой. Получены отпускные. Временно погашены долги, и еще остается малая толика на самоудовлетворение. Эти деньги – святые, краткосрочные билеты в рай, они должны, хотя бы на время, дать ощущение полной свободы и независимости.

Каждому необходимо иногда почувствовать себя человеком, а не унылой, загнанной лошадью.

В августе прохладны и прозрачны рассветы.

Мокрая от росы трава обещает погожие дни, когда, захватив купальные принадлежности и что-нибудь поесть-выпить, можно будет уединиться на отшибе, на бережке затерянной среди полей речки, еще не заплеванной и не загаженной.

Хорошо бездумно перелистывать какое-нибудь чтиво или просто так, закинув за голову руки, полежать на песочке, наблюдая причудливые очертания облаков, находя в них отдаленное сходство с обнаженными женскими телесами и спальными интимными принадлежностями.

В отрыве от догляда жены такие образы часто приходят в голову.

Что же может быть лучше свободы и одиночества?..

И вот Иван уже лежит-полёживает на тихом бережке Ломовиса, вдалеке от всяческих забот и волнений. Одуревшая от жары муха назойливо вьется возле его лица, не давая сосредоточиться.

Послеполуденное солнце, скатываясь с вершины дня, погружает окружающий мир в сладкую дрему, а эта настырная зараза все никак не успокоится, норовя залезть отпускнику непременно или в ухо, или в ноздрю.

Он уже порядком отбил себе ладони, пытаясь ее прихлопнуть, но тщетно – тугая заноза сидит в раскаленном воздухе, и нет никакой возможности ее оттуда вытащить.

Греясь, как кот на солнышке, Иван не спеша перелистывает прихваченный в местном книготорге индийский трактат о любви «Камасутра», «Ветка персика».

«Камасутра» эта дает истинное толкование великого человеческого чувства. Древние знали толк в таком деле и охотно делились опытом.

Ватьсьяна – автор нетленных трактатов – написал великолепный самоучитель для начинающих. Жалко, что в пору юности Метелкина и его школьных товарищей таких рекомендаций не существовало, и они вынуждены были до всего доходить сами, эмпирическим, так сказать, путем – путем проб и ошибок. Что поделаешь?

Теперь вот Метелкину приходится заново восполнять пробелы в его сельском образовании.

Для наглядности древнее пособие по сексу было богато проиллюстрировано. Вместе с откровенными рисунками помещены фотографии с настенных барельефов и фресок многочисленных храмов любви.

Изображения настолько живописны, что Ивану иногда приходится откладывать эту Священную Книгу, чтобы немного придти в себя и отдышаться.

Жизнь отпускника располагает к излишествам в еде и неумеренным возлияниям с бесчисленными родственниками и друзьями.

Вынужденное безделье и холостяцкое бытие сделали чувствительным индикатор на всякое внешнее воздействие такого рода, обострив безусловные рефлексы.

Стрелка «компаса» показывает только зенит.

Не имея купальных принадлежностей, Иван мучился комплексом неполноценности, загорая в своих семейных, сшитых из отходов швейного производства трусах.

Цветастые и яркие, они явно были рассчитаны на вкус аборигенов затерянной африканской сельвы. Фантастические цветы отдаленно напоминали огромные желтые подсолнухи на полотнах экспрессионистов и тем самым не раз привлекали насмешливые взгляды приезжих красавиц – студенток какого-то мединститута, нагрянувших для прохождения врачебной практики в местную райбольницу.

Студенток, поклонниц экспрессионизма, было много, а райбольница была маленькая и одна, поэтому они свободно проводили свою стажировку на зеленых берегах Ломовиса, рядом с тем местом, где обычно загорал Иван.

Девицы эти, как и положено молодым, были веселы и нагловаты.

Метелкин располагался поодаль от их шумного лежбища и с легкой завистью поглядывал на чужое беззаботное существование, на чужой праздник.

Студентки частенько приходили сюда с туго накачанным волейбольным мячом, от черно-белых шашечек которого рябило в глазах.

Исподтишка он с наслаждением разглядывал упругие и ладные изгибы молодых женских тел, стремительно летящих навстречу мячу. Смотрел, как при этом вскидываются их груди с маленькими розовыми сосками, которых еще не трогали детские губы. Вблизи соски были похожи на только что сорванные ягоды малины и сами просились в рот.

Будучи медиками, студентки, забыв условности, наиболее рациональным способом поглощали солнечную энергию, используя почти всю площадь своего тела. Они настолько привыкли к Ивану, что иногда просили подать им мяч, если он летел в его сторону, или принять участие в игре.

Ивану льстило такое внимание и в то же время раздражало. Он смущенно кидал им мяч и опять ложился на песок в гордом одиночестве.

Черт бы побрал эту швейную промышленность! Негде было достать приличные плавки: толкучки в райцентре тогда не было, а в магазинах, как известно, – голяк!

Студентки, будущие медики, известное дело, – без комплексов, и выставляли напоказ все свои прелести. Из-под ярких шнурочков, заменяющих им трусики, нет-нет да и выглянут пугливые черные мышки, выглянут и тут же быстро шмыгнут обратно.