Грозная дружина - Л Чарская

Раскинули казаки шалаши из ветвей молоденькой березы да орешника, накрыли их кафтанами да сермягами и сидят под тенью их, - сидят и ждут среди дубов-гигантов, кедров и берез. По водополью этой весною пришел к Ермаку мирный данник-татарин и поведал ему, что стоит Мамет-Кул недалече на Вогае-реке, верст за сто от Искера. Ермак собрал небольшой отряд и поспешил с ним к означенному месту. Разбились станом на Вогае Ермаковы воины и ждут желанных гостей.

Не много казаков осталось в его дружине. Из 840 пришедших в Сибирь только 300 человек осталось, а впереди много еще дела предстоит. Велик либо нет отряд Мамет-Кула - того не знает Ермак. Да если бы и знал поможет разве этим делу? Из трехсот оставшихся ему не сделать вчетверо большей дружины. А не идти на Мамет-Кула нельзя. Сам придет под Искер и осадит его, чего доброго, царевич. Так лучше предупредить его и напасть на неожидающего этого набега татарского вождя.

Чудесно скрыт под навесом тайги отряд Ермака. Атаман умышленно не велит раскладывать костров и варить каши. До ночи попостятся как-нибудь, лишь бы не привлечь взоров медленно подвигающейся от Вогая татарской орды. Ему, Ермаку, надо жалеть людей. Мало их осталось у него. Каждый человек дорог, каждая рука нужна в Искере. Хотел посылать к царю за подмогой, да медлит все. Вот возьмут они Кучума либо Мамет-Кула и ударят ими челом царю вместе с царством Сибирским. Но как взять-то? Неуловим, как волна, старый хан. Неуловим и его приспешник тоже.

Так думает Ермак, спасаясь от жарких солнечных лучей в своем шалаше.

А рядом с ним, в таком же шалаше, веселый говор идет.

- Слышь, наряжать посольство к царю атаман ладит, - говорит радостно Алеша Мещеряку. - Попросимся и мы с есаулом. У наших, в Сольвычегодске, побываем на обратном пути. Може и свадебки сыграем две заодно. Шутка ль, более году не видывали наших кралей. Небось, и думать они забыли о нас.

- Зато плаха московская не забыла, - отшучивался Матвей.

- Не страшна мне плаха, Матюша. Не верится штой-то, штобы русский царь за дело такое на плаху послал, - беззаботно, тряхнув плечами, решил Алексей.

- Вот что, братику, - помолчав с минуту снова заговорил он, - я завтра же отпрашиваться у атамана на Москву с Иваном Ивановичем буду. А ты как хошь.

- Вестимо, и я не отстану. Нешто разлучусь когда с тобой? сердечной, теплой нотой прозвучал в ответ голос Мещеряка.

- Ин, ладно. Гляди, штобы обе свадьбы зараз играть, - засмеялся юноша-князь, обнимая друга.

- Сыграем, - усмехнулся Мещеряк.

Долго они болтали так. Ночь подступила. Светлоокая бледная северная ночь. Только далее, в тайге, точно темным флером, подернулась природа. Зато степь осталась светлой и нежной, как днем. Мутная зеленая илистая вода Вогая казалась теперь расплавленной ртутью. Серебро реки слилось с серебряным горизонтом степи, и был дивно красив этот согласный, сверкающий аккорд.

Кречеты прокричали в небе. Иволга проплакала в кустах - и все стихло. Помолившись Богу и браня "проклятого Мамет-Кулку", заставившего их лечь с пустыми желудками спать, завалились казаки на боковую. Стихло все в стане. - Только в шатре, ближайшем к атаману, не спали и тихо перешептывались Алеша и Мещеряк. В сотый раз поверял молодой князь своему другу, как взяли его в полон татары, как хотела оковать своими чарами "казацкая" ханша и как спасла его бывшая Строгановская полонянка - Алызга.

А ночь все вливалась в степь серебристо-жемчужным потоком, белая, волшебная, нежная, северная весенняя ночь.

- Штой-то?.. Слыхал аль нет, друже?.. - внезапно, схватив за руку Алексея, повысил голос Мещеряк.

Тот насторожился. Действительно, из глубины темной тайги доносились до них странные звуки, не то говор, не то согласный хор нескольких сотен голосов.

- Татары!.. - в один голос вырвалось из груди обоих друзей. И в смятении они переглянулись.

- Надоть выведать, где остановились поганые и сколько их... - после минутного замешательства произнес Мещеряк и, не теряя ни минуты, выполз из шатра, вскочил на ноги и быстро ринулся с опушки в чащу. Не говоря ни слова Алеша бросился за ним.

Голоса между тем утихли. Их заменили одиночные возгласы и ржание коней. Очевидно и татары расположились на покой в глубине чащи. Оба юноши теперь уже не шли, а ползли в траве, бесшумно углубляясь в лес.

Вот завиднелась сквозь деревья лесная прогалина, сплошь усыпанная татарскими сонными телами. Враги крепко спали. Одни стреноженные кони бодрствовали, медленно пощипывая сочную траву. Небольшой шатер из кошм красовался посреди вражьего стана.

- Там наверное спит царевич... Хорошо бы его живьем захватить... чуть слышно шепнул Матвей Алеше.

Тот с быстротою молнии вскочил на ноги и уже готов был метнуться к шатру, если бы сильная рука Мещеряка не удержала его на месте.

- Штой ты! Аль очумел, парень!.. - сердито буркнул казак, - нешто можно так-то... Зря только "их" перебудишь. Надоть вспять ползти, упредить атамана, сюды дружину доставить, а там и с Богом - бери живьем хошь самого черта.

Опять поползли обратно в траве оба юноши к своей стоянке.

Через час они снова уже были здесь, у татарского лагеря, но не одни. Неслышно подкралась к вражьему стану дружина Ермака. Скрываясь за высокими кедрами, во все глаза зорко глядели казаки на лесную прогалину и ждали только условного знака Ермака. И вот дал, наконец, этот знак атаман.

- С Богом!.. - пронеслось по дремучей тайге молодецким криком, и по этому крику, как стая орлов, ринулась дружина на татар.

По этому крику вскочили на ноги и Мещеряк, и Алексей, отряженные для поимки Мамет-Кула. Вскочили и бросились прямо в шатер.

Царевич уже проснулся и, недоумевая на внезапные шум и крики, метался с саблею по шатру, не находя со сна выхода из него.

В один миг набросились на него юноши и, прежде чем мог опомниться татарский витязь, скрутили его по рукам и ногам.

В это время удалая дружина делала свое дело, кроша татар направо и налево. Потери казаков на Бабасанском урочище и под Чувашьей горой, а пуще всего воспоминание о зверски зарезанных товарищах на Абалацком озере, мщением и злобой наполняли обычно великодушные сердца победителей. И сдержал данное слово Ермак: он воздвиг огромный памятник из татарских обезглавленных трупов зарезанным на Абалаке товарищам-казакам. Никто из врагов не спасся. Все полегли до единого близ Вогая. Одного царевича Мамет-Кула пощадил Ермак. Он обласкал его, как умел, и через толмача передал пленнику, что не сделает ему ничего дурного, строго приказав и дружине своей оказывать ему всяческий почет.

Поздно, под утро, легли в эту ночь казаки отдохнуть после одержанной победы.

Мещеряк и Алеша, обласканные за их великую услугу Ермаком, остались караулить поочередно стан и пленного Мамет-Кула.

Сильно устал юный князь, едва держался на ногах, а глаза у него так и слипались. Но он бодрился, лишь от времени до времени прислоняясь к стволу высокого кедра, чтобы отдохнуть немного и протереть сонные глаза. Но как ни старался Алеша противиться - сон осилил его: он сладко задремал. Между тем солнце встало. Золотым потоком брызнуло оно над степью, и сказочно причудливым убором засияла степь в зелено-пестром венце своих пышных трав и цветов.

Когда Алеша проснулся, весь стан был уже в движении.

- Чудное дело, братику, приключилось у нас. Экое страшилище нашли близ опушки ребята наши. К атаману отвели. Обличьем на самого шайтана сходит, верно слово, - весело рассказывал юному князю Мещеряк.

Сна у Алексея как не бывало. Весь охваченный молодым любопытством, он со всех ног кинулся туда, где в кипящих на кострах котлах варилась каша к обеду.

Против Ермака, сидевшего на пне березы спиной к остальным, стояла странная приземистая фигура, широкоплечая, коренастая, низенькая, в куртке из оленьего меха и в узких штанах. Подле нее находился толмач-переводчик. Подстрекаемый тем же любопытством, Алеша зашел сбоку и заглянул лицо странной фигуре. Взглянул - и в ужасе отступил, невольно зажмуривая глаза. Страшными ранами, рубцами и язвами было покрыто лицо инородца. Ничего нельзя было разобрать в нем, ни черт, ни выражения. Нельзя даже было понять - молод он или стар. Одна сплошная багровая рана скрывала и возраст, и черты. Ужас выразился на лице князя. Ермак заметил это.

- Аль не по ндраву пришелся малец? - усмехнулся он, видя произведенное инородцем впечатление на своего любимца, - не обессудь на обличье, Алеша-светик, зато верный слуга нам будет уродище этот... Бает через толмача, Кучумка его пытке предал за што-то... Ишь, обличье попортил как... Так за это он сулит нам ихнего Кучумку да и всю его семью а полон предоставить... Уж больно гневом опалился на обидчика своего...

- Так-то так... Да уж больно неказист он с рожи... - произнес Алексей, невольно избегая взглядом страшное, безобразное лицо.

Его голос странно подействовал на коренастого уродца. Тот вскинул голову, и маленькие, бегающие, как мыши, глазки его, единственное, что осталось в этом потерявшем свой человеческий образ лице, так и впились в Алешу.