Большевики - Михаил Алексеев

Первым прибежал в штаб Арон. Радостно поцеловался с Федором.

— Жив–здоров, молодчага Федор!

— Что–то ты исхудал, Арон?

— Ничего, немного устал… и все.

Вторым пришел командир, а за ним Фролов, Михеев, Борин и Феня. Жадно впиваясь в каждое слово Федора, они заставляли его вопросами говорить обо всем, что он узнал за время отлучки из города. Федор в общих чертах изложил положение дел в армии, в Республике, политическое состояние во всем мире. В заключение Федор попросил ножик. На виду у всех распорол правый шов на своей заплатанной тужурке и вынул оттуда три лоскутка полотна, мелко исписанные словами.

— Вот это, — развернул он одну из них, — приказ из штаба армии за всеми подписями и печатями на имя штаба нашего отряда — Ха–ха! В нем говорится о том, что фронт в сорока верстах от местечка и в 18‑ти от нас, что связь с нами уже налажена и нам в порядке оперативного задания на завтра приказывается итти в бой, занять участок от Михайловского и до местечка к двум часам дня. Связаться по фронту с правым флангом 178 полка и влево с 8 кавалерийским полком и ждать приказания. — Федор передал лоскуток командиру.

— Снарядов и патронов только у нас мало, — вздрогнул командир.

— А как с орудиями? — спросил тут же Фролов.

— Орудия уже прорублены дорогой, будут выволочены на проселочную, там они сделают десятиверстный крюк и соединятся с нами под местечком. Весь вопрос в патронах и снарядах. Их у нас очень немного и достать из армии в этот срок не удастся.

— Не горюй, командир, — кивнул в его сторону Федор, — с нами бог.

Все присутствующие засмеялись.

— А что у тебя в руке еще за лоскутки? — спросил Фролов.

— А это воззвание к партизанам и красноармейцам отряда из города. Другой лоскуток содержит в себе нужный для связи шифр, пропуска и отзывы, имена и фамилии командиров смежных частей и еще кое–что.

Федор и эти лоскутки передал командиру.

— Нужно готовиться к выступлению. Пришли–ка ко мне, братец, командиров, — сказал он красноармейцу, — заведующего оружием и завхоза.

— И коммунистов, — добавил Борин.

— Я думаю, — сказал командир, обращаясь к Борину, — что уже к рассвету мы должны быть у местечка?

— Я тоже так думаю.

— Товарищ красноармеец! — сказал командир другому красноармейцу, — ступай–ка в мою землянку, возьми с полки мою сумку с картами, да скорее чтобы вернулся!

* * *

Через пару часов весть о походе разнеслась по всему отряду. Тишина и апатичное состояние партизан и красноармейцев сменили радость и возбуждение. Почти все, кто имел винтовки, прочищали и осматривали их. Прилаживали к ним штыки. А те, которые не имели винтовок, старались раздобыть их у заведующего оружием.

Каждый партизан старался набрать побольше патронов и в карманы штанов и просто в какую–нибудь тряпку. Кое–где на поляне партизаны, бывшие некогда солдатами, объясняли молодым и неученым старикам, как обращаться с винтовками. Их с напряженным вниманием слушали. Словом, все партизаны и красноармейцы были в боевом состоянии. Местами слышались разговоры.

— Побьем. Как не побить!

— А теперича покосы. В самую пору! А урожай нынче первенный. Сам — десять! Ржица ядреная.

— Бабы–то, поди, умаялись.

— Тебе бы все бабы. Эх ты, сука! Тута не знаешь, где переночуешь, сожгли избы — а ты — бабы!!

— Ничего. Советская власть подмогнет!

— Эх, горюшко! Господи боже мой! Уж я покажу ефтой офицерне. Ох, уж только доберуся!! Будут знать, как чужих жен насильничать. Ох, уж доберуся!

— А колос большущий и зерно наливное. Одно в одно!

* * *

После обеда возле своей землянки прямо на песке расположились Федор, Михеев и Арон. Они отдыхали, лениво говорили.

— Завтра в поход.

Михеев шутливо запел. «Это будет последний и решительный бой».

Арон хмуро глядел на небо.

— Скучно ждать до завтра — сказал он.

— Ты, Арон, — глядя на него, проговорил Федор, — сильно изменился, что с тобою?

— Ничего, ничего, скучно!

Они лежали на песке возле болотца, на самом солнцепеке.

— От травы идут пряные и сырые запахи — сказал Михеев, — или это запахи болота?

— Подумай, и ты решишь этот мировой вопрос — пошутил над ним Федор. Но никто не засмеялся.

— Я вижу, братцы, что вам очень скучно — сделал вывод Федор. — Надо вас развеселить. Хотите, я вам расскажу свое путешествие через фронт в штаб? Очень занятное и даже романтическое.

— Не романтическое, а романическое — поправил его Михеев. — Но, тем не менее, рассказывай. Только в смешных местах, не забудь сказать, что нужно смеяться.

— А ты, Арон, будешь слушать?

— Говори… Все равно.

— Ну, слушайте, братцы. Как вы уже знаете, из города я сам вызвался охотником в связные в штаб армии. Очень уж мне хотелось разузнать действительное положение революции. Никто в городе не возражал против моей кандидатуры, и я в ту же ночь отправился в дорогу. Одежда на мне была крестьянская. Документы жителя прифронтовой деревни. Кроме того, у меня за плечами была котомка с черным хлебом, а в хлебе находились браунинг с патронами и документы.

Ночью я прошел верст 10, прямо по лугу, а на следующий день сделал на север около тридцати верст. Временами мне слышались глухие орудийные залпы. По дороге мне попадалось много дезертиров белой армии. Все они шли на юг. Меня поражала их чрезмерная оборванность. Люди были одеты в одни лохмотья. Они были страшно злы и сварливы и не задумывались пускать в ход свои винтовки. Какой–то старик крестьянин ехал дорогою. Трое оборвышей кричали ему, чтобы он остановился, взял их и ехал бы с ними полем на юг.

Крестьянин еще быстрее погнал лошадей своей дорогою. Тогда оборвыши сняли с плеч винтовки и залпом выстрелили по удаляющейся повозке. Видно было, как старик взмахнул руками и вывалился из нее на дорогу. Я очень боялся, как бы они не подстрелили и меня. Но на меня они не обращали внимания.

В полдень я уже был далеко от тех мест и шел пролесками. Орудийная канонада раздавалась уже недалеко, и были ясно слышны орудийные выстрелы. Недалеко от села, которое я проходил мимо, мне попался попутчик — крестьянин, с козлиной рыжей бородкой. Он страшно ругал белых, жаловался на их бесчинства, грабежи и насилия.

— На каждой улице села есть повешенные, которых не позволяют хоронить. Родственники красноармейцев подвергаются смерти и казнятся бесчеловечным образом. Крестьяне ждут не дождутся Красной армии.

Однако же я от этого попутчика постарался отделаться. Больно он много и бестолково кричал. Часто прохожие останавливались на дороге и смотрели с изумлением на него. Я свернул в сторону и решил двигаться пролесками далеко от дороги. Вечером, братцы, со мной случился казус. Ох, чего только в жизни человека не случается! Так‑с. Шел я лесом, — верстах в пяти всего от фронта. Цель была уже близка, и я внутренне радовался. Был чудный вечер, как теперь помню. Я люблю лес. И вот я шел, сбивая хворостинкой головки с лопуха и даже напевая что–то под нос.

Вдруг совсем близко слышу женские крики. «Помогите, спасите!» Я быстро сбросил котомку, достал и разломил хлеб, вынул браунинг с тремя обоймами и побежал на крики. Недалеко от дороги, сквозь кусты вижу — четыре солдатские фигуры склонились к земле. На носках подбегаю еще ближе. Вижу солдаты не вооружены и что только одна винтовка лежит в стороне. Я подбежал еще ближе и закричал. «Руки вверх».

Мое появление навело на них ужас. Они вскочили и стали стоять с поднятыми руками. Но вдруг один из них бросился к лежащей в стороне винтовке и патронташу. Но я быстро выстрелил в него и попал в ногу. Он упал.

С того места, над которым склонялись эти четыре дезертира, быстро вскочила растрепанная женщина в разорванном костюме сестры милосердия. Она подбежала ко мне. Я говорю ей. — Берите винтовку и цельтесь в этих негодяев. — Она повиновалась. Тогда я закричал им. «Подберите раненого и ступайте прочь, пока я вас всех не перестрелял». Они молча исполнили мой приказ и быстро исчезли. Мы остались одни.

— Вы куда? — спросил я ее. Она с удивлением посмотрела на мой крестьянский наряд, и ответила:

— Сама не знаю.

— Тогда идемте вместе по дороге. Где–нибудь в селе вы остановитесь.

— Хорошо, — согласилась она, стыдливо оправляя разорванное почти на четыре части платье. Я не особенный знаток, братцы, женской красоты, но должен сказать, что она была мила. Правда, довольно потрепана. Со мною она обращалась вначале, как робкая послушная рабыня. А затем, видя, что я ей ничего дурного не делаю, осмелела. Улыбка появилась ка ее лице. Она была, как видно, не прочь со мною пофлиртовать.

Когда стемнело, мы подходили к какой–то деревне, полузадернутой туманом от реки. Я тут стал с ней прощаться.