Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

в формы языка, которым говорят здешние крестьяне, так как он не имеет литературы»[643]. Но все же можно предположить, что отношение по крайней мере части местного дворянства к обучению в народных школах на белорусском языке было более позитивным. И не только потому, что некоторые из них – например, наверное, наиболее лояльный по отношению к властям предводитель дворянства Александр Домейко (Aleksander Domeyko) – прямо высказывались за преподавание в народных школах «на господствующем в каждой местности простонародном диалекте»[644]. Можно предположить, что часть дворян видела в этом случае очень простую альтернативу: русский или польский. На такую мысль наталкивает анализ замечания, сделанного уже упоминавшимся редактором официальной газеты «Виленский вестник» А. Г. Киркором, который тоже высказался за преподавание на польском языке[645]. Главной его идеей была замена русского языка польским в средних учебных заведениях. К тому же, если он и выступал за обучение во всех школах на польском языке, то зачем же тогда предлагал издавать «учебники или хрестоматии на русском, польском, литовском и жмудском языках, приспособленных исключительно к нуждам здешнего края»? Конечно, местные языки могли вводиться как отдельный предмет в народные школы, но, имея в виду, что в таких школах число предметов было минимальным, а также принимая во внимание всю деятельность А. Г. Киркора в то время, можно предположить, что он был сторонником обучения в народных школах на местных языках. Правда, здесь не упомянуты учебники на белорусском языке, но хорошо известно, что именно А. Г. Киркор немного раньше планировал издание книг для народа на этом языке[646]. Скорее всего, главной причиной, не позволившей осуществить эти планы, было упомянутое выше запрещение 1859 года «применять польский шрифт к малороссийскому языку и на наречие белорусское». Теперь нетрудно представить себе логику А. Г. Киркора в этом случае: белорусская литература для него была возможна только на латинице, а именно это и было запрещено. Можно предположить, что в тех обстоятельствах местные деятели могли интерпретировать предложение ввести преподавание на белорусском языке в народных школах просто как введение русского языка. Кроме того, и российские чиновники указывали на готовность, например, могилевского дворянства оказать содействие развитию народного образования только в том случае, если оно будет осуществляться на «белорусском наречии»[647].

Все эти замечания попали в Санкт-Петербург, где продолжилось обсуждение в Ученом комитете Министерства народного просвещения, а также в Западном комитете. В столице в конце 1862 года русификаторские тенденции еще не имели перевеса. Этому способствовала позиция не только министра народного просвещения А. В. Головнина, но и некоторых других высокопоставленных чиновников. П. П. Гагарин, например, указал, что вопрос о языке обучения надо решать на местах[648]. Еще менее в русификаторских тенденциях можно подозревать членов Ученого комитета. Один из них, основываясь на своих знаниях о языковой ситуации Западного края[649], предлагал такие меры, которые еще более усиливали бы позиции польского языка, но вместе с тем создавали бы весьма благоприятные условия для развития белорусского языка: для католиков языком обучения должен быть польский «и в пособие к нему местное наречие»; для православных – церковнославянский, «употребляя буквы русские и объясняясь с учениками на местном наречии», а позже можно перейти и на русский; для литовцев – на литовском и польском, но начинать с первого[650]. Ученый комитет Министерства народного просвещения, заседавший в начале декабря 1862 года, был еще более благосклонен к «местным наречиям». Комитет предложил там, где «народонаселение говорит совершенно другим языком» (имелись в виду Остзейский край и Литва), вести преподавание на «местных наречиях». Подобный принцип предлагался и для Белоруссии и Малороссии, где как для католиков, так и для православных надо начинать учение на местном наречии и только постепенно переходить к русскому языку[651].

Но все же решения принимались не в Ученом комитете Министерства народного просвещения. Проблемы народного образования не раз в конце 1862 – начале 1863 года обсуждались и в Западном комитете. Назревавший «мятеж» заставил власти торопиться. В Западном комитете по инициативе министра внутренних дел П. А. Валуева и с одобрения Александра II 17 января 1863 года было принято решение о подготовке отдельных временных правил для Западного края[652].

Несмотря на то что в первом варианте правил было указано, что преподавание в начальных школах должно вестись на русском языке, в начале обучения допускались «особые наречия», «доколе ученики не ознакомятся достаточно с общим письменным языком». Любопытно, что сначала эти правила, по всей видимости, имели в виду только православных учеников, потому что в § 17, посвященном преподаванию Закона Божьего, ничего не говорилось о языке преподавания. И только позже, другой рукой было сделано такое примечание: «Ученикам католического исповедания в белорусских дирекциях Закон Божий должен быть преподаваем на русском языке, а в литовской и жмудской на одном из этих языков»[653].

Пока в столице шли дискуссии, в литовских и белорусских губерниях уже надо было принимать решения, потому что еще 18 января 1862 года в Комитете министров было решено учреждать в Западном крае школы, не дожидаясь принятия школьных уставов[654]. И школы начали учреждать преимущественно в тех местностях, где преобладало нелитовское население. Вопрос о языке преподавания перестал быть теоретическим, и местным властям пришлось определить свое отношение к этой проблеме до получения каких-либо правил для Западного края из центра.

Особенно интересны в этом отношении метаморфозы во взглядах местного начальства. При работе с белорусским населением больше всего проблем возникало с языком преподавания Закона Божьего католикам. Если все другие предметы, по убеждению местной власти, должны были преподаваться на русском языке, то в этом случае ситуация была непростой. В отчете за 1861 год попечитель Виленского учебного округа А. П. Ширинский-Шихматов предлагал преподавать Закон Божий на «белорусском наречии»[655], такого же мнения он придерживался и в апреле 1862 года[656], но в конце того же года уже отдавал предпочтение преподаванию на русском языке. Правда, в данном случае мотивы в основном не были идеологическими: по мнению попечителя, ввести преподавание на белорусском языке было сложно, потому что нет «одного общего для всех белорусов языка»[657]. Но все же в первом циркуляре по управлению Виленским учебным округом от 12 января 1863 года А. П. Ширинский-Шихматов предусмотрел и возможность употребления в беседах с учениками не только русского языка, но и «местного наречия»[658]. Во время восстания он уже однозначно выступает за преподавание на русском языке[659]. Похоже, в другом направлении изменялись взгляды виленского генерал-губернатора В. И. Назимова. Если до начала восстания он, как уже отмечалось,