Люди, горы, небо - Леонид Пасенюк

— Что ж, пусть будет по–твоему, — согласился Шумейко. — Каким же образом ты попал сюда? Может, обратно пешкодралом двинешь?

— Это не ваше дело. Найду как…

— Ну ладно. Пока не нашел, так и быть, садись, подвезем.

Плыли назад спокойно, без треволнений — все вниз и вниз по течению. Красота! Саша вышел подышать свежим воздухом, доверил руль Потапову; фарватер был изученный. Присел рядом с Шумейко. Тут же, чуть пониже, в корме, дымил папиросой Шалимов — сосредоточенно и независимо пускал гнутые колечки. То ли анализировал свое поведение, прикидывал, не допустил ли оплошности, то ли, что скорее всего, решительно ничего не прикидывал, ни о чем не думал.

Саша что–то такое давно уже вспоминал, какие–то свои приключения, и Шумейко, отходя сердцем после неудачной погони, мягчея, глядя на дурака этого Ваську (зла к нему почему–то не испытывал), уже начинал прислушиваться вполуха.

— …В общем стоим мы в паре с другим таким же катером за мыском острова Безымянного. Там и остров плоский как лепешка, но нас не видно. Банка Рискованная, к которой стягивались с утра пораньше те нарушители, нам тоже не была видна, но это поначалу и не требовалось, потому что весь их флот замечательно просматривался с островного поста. Постовики снабжали нас в засаде самой точной информацией. «Пусть они стягиваются, — говорит наш командир, правильный вообще парень; стоит себе, спокойненько курит натощак. — Нам не к спеху, — говорит. — Мы обождем, когда они собьются в кучу поплотнее». Ну, а мы тоже, нам что, чай пока пьем, насчет марух судачим, команды ждем. Кормили нас на убой, а кроме того, каждому в море так называемый бортпаек ежедневно: плавленый сыр в баночке, колбасный фарш в баночке, сгущенное молоко в баночке, галеты и плитка шоколада. Верите, шоколад уже и не лакомством нам казался, осточертел больше рисовой каши. Все, видать, приедается, кроме картошки, рыбы и чая. Мы тот шоколад с размаху хрясь по столу — он в обертке на сто частей вдрызг, вот тогда разворачивай и пользуйся.

Даже Васька отвлекся от созерцания дымных колечек, сказал осипло:

— Давай, давай, трави дальше. Кончай уже про шоколад.

Видно, заинтересовался службой Семернина — увлекательная мотористу выпала служба, хотя и суровая; зато плюс ко всему шоколадом кормили.

— Ну в общем, — разгорячась воспоминаниями, продолжал Семернин, — подготовились мы в тот раз — комар носу не подточит. Нарочно заказали стальные тросы для кошек, а то капроновые нарушители обрубают. Только зацепишься — тут же и рубят чем поострей. Ну, вот команда — и вылетаем на предельной скорости из–за островка, носы круто задраны, пушки расчехлены, за кормой, значит, до неба буруны. И вместе с нами, секунда в секунду, только из–за другого острова, наперерез кавасачкам, захватывая их в клещи, вылетают еще два катера.

А кавасачки жужжат роем, вроде как припавшим к воде, даже не сообразят там поначалу, что случилось: заняты своим делом, дерут в наших водах капусту со дна, ламинарию. Словом, захвачены врасплох…

Вышло, конечно, по–нашему: загнали мы на банку целый косяк. Они тык–мык, туда–сюда, уйти не удается, но лезут, лезут нахрапом в проливчик между рифами и на меляки, куда, конечно, с нашей осадкой не сунешься. Вот точно, как Бескудников с нами в прошлом году шутку сыграл!

Командир, слышу, кому–то там в рубке сердито говорит: «Спортивную, мол, ведем войну: маневр на маневр, хитрость на хитрость, а иначе припугнуть — ни–ни…» Да‑а, вот так…

Тут, братцы мои, у них там с мыса поднялись два двухмоторных самолета морской охраны и давай над нами да над банкой кружиться! Командир опять говорит: «Психические эффекты. Пожужжат, пожужжат и уберутся. Будем действовать».

Сразу, значит, команда осмотровой группе на шкафут, а оттуда в шлюпки. Ну и пошли мы абордажить. Три человека высаживаются на первую кавасачку, три на вторую, вот уже и буксиры на них заведены, а последняя в нашем закутке не дается, юлит между камнями. Я тоже в шлюпке сижу, гоняюсь как раз за этой последней, гребу до потери сознания.

А с их стороны летит еще один самолет, уже типа «истребитель», потом показался полицейский корабль, тоже прет к нам. Вот эта третья кавасачка как раз и помышляла дождаться своего сторожевика и под его прикрытием улизнуть. Но куда там улизнуть, когда банку окружили четыре торпедных катера, это же сила! Четыре шлюпки спущены с осмотровыми группами. Словом, мало–помалу зажали мы капустницу по всем правилам, а она все не дается, все между рифами… Шкипер руль перекладывает резко, рвет из стороны в сторону, сбивает нас, чтобы не приткнулись, а от рывков у него там и заклинило, крутятся на одном месте юлой. Бог шельму метит! И все же выправили они свою посуду — выбили руль из заклинки, только сами не заметили, как на камень сели. Волна схлынула, а они сидят, прилипли, лопочут что–то по–своему, переживают. Ну, думаю, готово, теперь уж им не отвертеться. Только я так прикинул в уме, а тут опять волна их слизнула, у них винт, оказывается, можно поднимать. Вот их и слизнуло тихонечко, опять, черти, на воде шуруют. Только ни к чему все это, мы уже рядом, тянем их к борту кошками. Но и тут не зевай. Какой–то там опухший, с усиками, ка–ак долбанет меня веслом по рукам, света белого я невзвидел. Ну, в горячке ответно ему присветил — пока, значит, до корабля, пока еще наша маленькая власть…

Шумейко засмеялся и похвалил:

— Складно рассказываешь. Все у тебя как по нотам. Но с таким опытом, как у тебя, и так мы сегодня опростоволосились!

Васька хмыкнул.

Шумейко не обращал на него внимания, может быть считая, что и ему невредно прислушаться, о чем толкуют на катере рыбоохраны, присмотреться, как живут. Ведь вот даже рот раскрыл, когда Семернин о флотских буднях рассказывал. Ему бы еще о фронте порассказать — книжек, видно, не читает, но к таким былям неравнодушен, задевают они, подстегивают его воображение. Мечтает же и он по молодости о чем–нибудь таком исключительном, героическом. Вот эту склонность да развить бы в нем! А то сам он ее претворяет в своей каждодневной практике в дела незавидные, мелко пакостничает. Это, пожалуй, учесть бы стоило на будущее…

— Дак опростоволосились! Бескудников, он ведь тоже с головой, — сказал, покраснев, Саша.

— Бескудников, понятно, не тебе чета, — ухмыльнулся Васька. — Ты и на флоте своем растяпой был. Вон тебя по рукам тот чужак огрел — руки–то зачем подставил?

— Поговори, — нахмурился моторист, но, парень мягкого нрава, простодушный, тут же и признался чистосердечно: — Поначалу, понятно, конфузы у меня были. Дело не в руках — там не уследишь, по какому именно месту и когда тебя треснут. Могут и по башке даже. А вот действительно как пришел я на службу, ну, было смеху. Никакая наука в меня не лезет — и баста. Однажды на вахте принял ныряющего кашалота за подводную лодку, всполошил всех, тревогу поднял… После чего заставили меня чуть ли не наизусть заучить памятку пограничнику по наблюдению за подводными лодками. А я на своем стою: так запеленговал шхуну–нарушительницу, что она по моим данным должна была оказаться на суше. Во фокус был! А потом ничего, втянулся, книжки стал почитывать, премудрости усваивать… машину изучил, меня, значит, сразу в мотористы. Пошла служба, пошла–побежала!

Белые стволы берез по берегам мелькали частоколом.

«Жаль, что природа иной раз сила непростительно пассивная, статичная, — подумал расслабленно Шумейко. — А то вот гонишься за браконьером — и не встанет на его пути извергающийся вулкан, не взбунтуется речная вода, нет, спокойно рябит себе на мелях, а то даже и не рябит, кажется сытой, гладкой — вот уж истинно, ей–то что, воде?!»

Опять вздымались и опадали невероятные пламена заката. И тем невероятней, фантастичней они были, что горы на переднем плане оттенились черным–черно, кочковато легли фитильным нагаром. А там дальше волшебство, пиротехника — и не хочется думать о браконьерах, глядя на такой разгул красок. Браконьер, впрочем, понятие относительное: один не задумается закрыть грибом атомного взрыва столь дивный закат, плоть от плоти веществ Земли и неба, другой беспутно погубит живую реку вредными отходами какого–либо заводика, третий убьет ради забавы птицу… Злоба и глупость — самые непродуманные, но не самые слабые звенья в многосложной системе «человек». Он венец творения. Ну, а Васька Шалимов? Да ему до человека шагать и шагать! Он из тех, о ком Потапов говорит: «браконьер по натуре». Вроде Бескудникова, хотя, может, в полном объеме еще не развился, не дорос. Так дорастет, если вовремя не сломать дурную его натуру. Убеждением или силой — это уж как придется.

20

Почти без дождей подошло к концу нежаркое лето.

Браконьерства на реке поубавилось не очень. Шумейко и не рассчитывал легковесно на его полное искоренение. Рыба есть рыба, она смущает неустойчивых…