Стая - Александр Филиппович

— Твоёго не твоёго, а зря все равно так-то. Ни к чему ж доброму не научишь, а отучишь только.

— Ладно, ладно, батя, — отирал Витька злое и мокрое лицо и приказывал: — Место!

Иссеченный, Гранат беззвучно забирался в конуру. И там снова страдал ото всех тайно не от болей в теле, а от другого, что всегда мучительнее переносить, чем видимые раны…

А приближались охоты.

На холмы за поселком, на ярко-желтые поля прикатили машины. Они прошли по полям, и стали поля серыми, а на них под ярким, но прохладным светом осеннего солнца выросли огромные стога. Пустели леса. Опадали листья, и шорохи их становились далеко слышимы в гулкой прозрачности деревьев. Но Витька не замечал словно бы и всего этого. Не замечал, как Гранат все более беспокоен от возбуждения, как все чаще выбегает он за зарод на задах усадьбы и останавливается навстречу ветру, ловя влажные и тревожные запахи в пору вызревшего к охотам леса.

— Эх, зовет пес! — произнес однажды старик, приласкав Граната. — Испортишь его так-то, Виктор.

Но Витька, сплюнув, вдавил в землю окурок и ушел в клуб.

Теперь каждый вечер Гранат поджидал Витьку дома, на дворе. Ему чудилось, что Витька, придя домой, вот-вот непременно посадит его на поводок, чтобы не искать утром перед охотой. Но идти в лес Витька как будто бы никак все не собирался…

Однажды, правда… хоть и в утреннем, да в позднем все же часу, когда Гранат как раз только-только из ночных по поселку своих бегов воротился, Витька вышел из дому на крылечко с ружьем. Гранат восторженно к нему бросился, но Виктор тихо, даже с какой-то ровно бы усталостью осадил его:

— Будя, будя… раньше-то времени! А пошли пока, однако…

И направился сперва вовсе не в лес, а через поселок в заводской гараж. Затем, в машине оба, они подкатили к знакомо утопавшему в зелени дому строгого человека, забрали начальника с собой, и едва выехали по своротке к шоссе, проложенному через лес, как здесь остановились и подсадили еще в машину невысоконькую аккуратную женщину, видимо, давно ожидавшую их скрытно на опушечке — на пеньке за кустишками она хоронилась.

Немного погодя съехав с шоссе, долго добирались лесною дорогой к укромному и глухому озерку со свежесрубленною на бережку охотничьей избушкою. Здесь Гранат потянул было тотчас в лес, но Витька, захватив ружье, уплыл на лодке сети ставить. Гранат понял, что ему и здесь суждено одиночество, а не охота, сперва за лодкой кинулся, но Витька грозно пугнул, чтоб не смел увязываться, и Гранат заскулил на берегу.

За время, пока Витька отсутствовал, Гранат прилежно обшарил всю округу, к озеру примыкавшую, но не учуял ни одного зайца. Он слыхал, как на озере за это время несколько раз стреляли, а когда примчал к избушке и встретил Виктора, то обнаружил, что кроме рыбы щуки привез он еще и пару чирков в придачу. После обеда на воздухе, у костерка, на котором ушицу сваривали, Витька опять один уплыл и вернулся теперь уже в полных сумерках.

То же повторилось и на другой день, так что к новому вечеру Гранат совсем извелся от безделья и одиночества и с радостью потому, готовно забрался в машину, запахи которой переносил, однако, худо, с Витькой рядом устроившись, когда все они засобирались уезжать.

У своротки с шоссе перед поселком остановились снова, высадили женщину и в поселок вернулись вдвоем — Витька и его строгий начальник, перебравшийся, едва невысоконькая аккуратная женщина машину покинула, тотчас на переднее сиденье к Виктору. Совсем немного отъехали, как начальник, махнув на прощанье высаженной женщине, сказал:

— А ведь она, Нина-то, все еще Гогу своего помнит. Любит, хотя и обратное утверждает… я же чувствую. Кстати, помнишь его?

— Признаться, так не шибко, — ответил готовно Витька. — Я же тогда всего пацаном был… Это ведь когда областные соревнования у нас здесь проходили и он судьей к нам приезжал?

— Он самый, — подтвердил начальник. — Погиб он. Умер… От ран, Нина говорит. Вот потому и вернулась… Слушай, Виктор, я как по-твоему, страшный, нет человек?

— Ну, наверное, кому как, Иван Николаевич! — почему-то весело улыбнулся Виктор.

— Н-да. А пожалуй, я самому себе в первую очередь страшный! — усмехнулся вдруг Иван Николаевич. — Между прочим, верно она мне сказала: опасно живешь, Ваня… по головам, мол, ходишь, оступишься, потеряешь равновесие и шею свернешь! Что ж, пожалуй. Ей виднее, сама была акробаткой, — видимо, пошутил он при этом. — Она ведь в цирке работала, слыхал?

— Да говорили про нее разное…

— Послушай, Виктор, а ты мне случаем не завидуешь?

— Да что вы, Иван Николаевич! — Виктор не удивился.

— Ну-ну… — И Иван Николаевич разговор прекратил.

Лишь когда подъехали к его дому, сказал на прощание почему-то серьезно и грустно:

— Ты вот что, Виктор… С женитьбой своей все же поспешай. Чтоб я успел квартирку тебе отхлопотать, пока в силе. Неровен час, устойчивость-то потеряю, по головам-то ходить — оступиться просто. Верно Нина говорит…

Здесь, возле утонувшего в зелени дома своего начальника, Витька тоже Граната высадил, приказал домой бежать, но Гранат преданно сопроводил его все же до гаража, дождался у вахтерской будочки и культурно, с хозяином, вернулся на усадьбу…

Дни стали пасмурными. Занялись долгие, с утра и до позднего вечера, дожди, в природу вошло уныние, однако в доме как раз началась снова шумная гулянка, и гостей на этот раз было гораздо больше, чем в прошлые пиры.

Привычно с завалинки заглядывая в окошки, Гранат видел, как во главе столов, друг к другу сдвинутых, сидит в черном костюме Витька, красный и неподвижный, и рядом с ним устроилась та его новая женщина, теперь с высоко уложенными над головой желтыми волосами и с кокошником на этих волосах, с прикрепленной к кокошнику длинною, чуть ли не до самого полу, прозрачной и настолько летучей материей, что она взметывалась всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо.

Старик в этот день был отчего-то откровенно даже хмур, когда, выбираясь уединенно на свою завалинку, вытирал глаза костяшками пальцев и набивал трубку, рассыпая самосад на острые колени. А поздним вечером вышел он из дому с Витькой и провел сына к зароду. Гранат побежал за ними. Выставившись из-за зарода, он видел, как отец с сыном присели рядышком на скамеечку и закурили.

— А чего, Виктор, делать-то теперь станем? — первым заговорил отец, кашляя в кулак и раздувая седые щеки.

— Ты это про что, отец?

— Да разве ж девка она?

— Во-он чего?! — вначале вроде бы разозлился Витька даже, но сдержался. Поглядел в землю долго, прежде чем сказать: — Я, батя, с человеком в этот раз твердо жизнь жить собрался. Да и чем она, по-твоему, не жена? Врачиха. С высшим образованием. Старше меня? Так ведь зато бабьему делу в совершенстве обученная. Ну и у меня к ней, возможно, редкая и навек любовь!