ЛЕСЯ УКРАИНКА - Анатоль Костенко

грустью откликнулись в зале, тяжкой печалью легли на сердце.

Передовые демократические писатели Украины честно трудились для своего народа, и потому:

Их брать под защиту никто не старался,С высокого трона никто не спускалсяПрославить достойно певцов.Лавровыми их не венчали венками,Шипов не старались укрыть за цветами,Страдал одиноко поэт;Кафтан его был не богатым и новым,А коль на руках и звенели оковы, —Уже не из золота, нет!..

Старицкий закончил чтение, и зал на какое-то мгновение замер, а потом взорвался громом аплодисментов. Затем из разных концов зала послышались выкрики:

— Автора, автора!.. Лесю Украинку!..

Старицкий сошел с эстрады и представил поэтессу публике. Высокий, крепкий, с длинными седыми усами, рядом с тоненькой девушкой он был словно дуб в паре с хрупкой березкой. А зал с восторгом скандировал:

— Слава! Слава Лесе Украинке!

То были незабываемые минуты. Присутствующие выражали писательнице признание, глубокое уважение и любовь.

В этот момент к Старицкому подошел полицейский чин и что-то начал говорить ему. Но овация не утихала, и полицейский, безнадежно махнув рукой, исчез в толпе. Позже выяснилось, что Лесино стихотворение в утвержденной заранее программе отсутствовало. За такое самоуправство Старицкий был вызван в полицейский участок и предупрежден, что подобные вечера и собрания будут вообще запрещены.

БЕРЛИНСКАЯ ЭПОПЕЯ. БЕЗ ПОЛИТИКИ НЕ ОБОЙТИСЬ

Полный 1898 год Леся трудилась не покладая рук. Помимо поглощавшего ее литературного творчества, она быстро и увлеченно выполняла многие задания общественного характера. Тем временем болезнь не сдавала позиций, хотя сама Леся старалась «не замечать» ее. На вопрос Павлыка о здоровье отвечала: «Было бы терпимо, если бы не эта глупая истерия, хорея, слабость сердца или — да черт знает, как она называется. Хожу себе по земле, как человек, пишу — временами даже много, принимаю участие в общественной жизни, но только расплачиваюсь за это регулярными приступами… Кажется, я скоро с ними свыкнусь, как вельможные пани привыкают к балам…»

Но чем дальше, тем боли в ноге сильнее и невыносимее. Теперь уже мысль об операции сустава не оставляла ни Лесю, ни ее родителей. Как-то им рассказали знакомые о том, что в Берлине есть крупный хирург, профессор Бергман, который специализируется на операциях конечностей, пораженных туберкулезом. Выходит, надо ехать к нему. Местные хирурги либо не решались на такую сложную операцию, либо не вызывали доверия. А согласится ли Бергман? Венские врачи в свое время отказались…

К счастью, берлинское светило пригласили на Украину для консультации, и Лесе удалось попасть к нему на прием. Мнение профессора благоприятное. Спустя несколько дней Леся пишет Павлыку: «Чувствую себя получше. Случилось повидать своего берлинского оператора, он согласился меня резать, так что недельки через три уже буду лежать на операционном столе. Такая перспектива меня не страшит, ведь после — лучшие перспективы: не станет туберкул в организме, значит, одной бедой меньше. Что касается самого процесса резания, лежания etc., - мне это не в диковинку. «Quod medicamenta non sanat ferrum sanat»,[38] надеюсь, что к третьему лекарству — ignis[39] — не придется прибегнуть. Новая перспектива испугала не меня, а мою истерию, — она приутихла и не терзает меня вот уже недели две. Пользуюсь этим и занимаюсь ликвидацией литературных дел».

Неотложных забот оказалось несметное множество: закончить рассказ «Над морем» — для Литературно-артистического общества, снять вопросы цензуры по драме «Голубая роза», которую Леся сама перевела на русский язык, завершить сцену из драмы «В пуще», написать письма родным и друзьям. И симфонический концерт послушать хочется, и проэкзаменовать надо Оксану, Микося и Зорю (сын покойного дяди) по французскому и латыни…

— Нет, я, кажется, объявлю себя банкротом, — сказала она, собираясь в Берлин.

Вместе с матерью выехали из Ковеля только 13 января, на следующий день прибыли в Варшаву. Остановились в гостинице с огромной, на весь фасад, вывеской «Замковая» и сразу же пошли осматривать город. Прежде всего — к недавно поставленному памятнику Адаму Мицкевичу. Затем пересекли центр, побывали на площадях и улицах Варшавы, ознакомились с историческими достопримечательностями, памятниками, роскошными старыми и новыми дворцами.

Через два дня Лесю встречал хмурый, строгий Берлин. Вскоре ее положили в частную клинику Бергмана: Йоганнесштрассе, И. Натруженная нога болела еще сильнее, и хирургическое вмешательство было невозможным. Надо немного повременить, пока боль уляжется. Леся была относительно спокойной и не прекращала заниматься литературными делами, интересоваться жизнью страны, которую впервые увидела так близко. Берлин поразил ее и внешним видом, и порядками, и ритмом жизни. 20 января она пишет своей сестре:

«Как видишь по почерку, уже лежу, но меня еще не резали, ждут, чтобы нога немного успокоилась, а она, как назло, болит…

Тут так много необыкновенного, начиная от мелочей комфорта и до грандиозных сооружений. Даже я, мало выходя за стены отеля… все-таки увидела целый мир. Вена рядом с Берлином не казалась бы большой, а о Киеве и говорить нечего. Здесь, собственно, три города: подземный, наземный и надземный. Над улицами и более низкими зданиями построены эстакады, по которым беспрестанно мчатся поезда… Непосредственно по улице поезда не ходят, только по этим эстакадам. На первых этажах домов всюду магазины, даже жутко подумать, сколько человеческого труда кристаллизовано в этих изделиях, порой совсем излишних. Больше всего меня поражает не то движение, которое видно днем, но то, которое слышно ночью: особенно оно было слышно в отеле, где мы жили первые два дня. Как только жильцы отеля улягутся спать, начинается починка и чистка водопроводов, лифтов и т. п., словно какие-то гномы, подземные духи, ведут свою таинственную работу».

Все здесь удивляло Лесю. Несмотря на ограниченность наблюдений, каждый день приносил ей что-то новое. Много узнавала поэтесса и от больных, прибывших сюда из разных уголков мира. В соседней комнате, например, лежала десятилетняя девочка из Африки, из Трансвааля.

Воскресенье, 24 января. Леся — на операционном столе… Операция закончилась успешно, но медленно заживающая рана, перевязки, затем подгонка ортопедического аппарата для ноги еще долго причиняли страдания Лесе.

Драгомановым в Софию. 13 февраля 1899 года, Берлин, «Уже почти три недели после операции… Сейчас я еще в гипсе, видимо, дней через десять его снимут и положат какую-нибудь повязку полегче, и с нею еще месяц пролежу, а тогда не знаю, может, разрешат потихоньку подниматься. Теперь нога почти не болит… Разве что чересчур резкое движение сделаю да во время перевязок. И то перевязки уже более-менее терпимы, а при первых — можно было с ума сойти. Последние три ночи спала с помощью брома и сулфунала, а прежде без морфия и думать нельзя было. Бред и всякие другие вещи не давали покоя ни мне, ни маме».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});