Каменный пояс, 1979 - Маргарита Анисимкова

— Седни танцы в клубе. Допоздна будут. Ну, как хошь. Дай лодку. Здесь пешим короче. Я мигом.

— Вот шальной. Что бабы с мужиками делают, а? Совсем очумел. — Ваське понравилась настырность парня, у него проснулось чувство солидарности. — Нужна мне тут твоя колымага, как бабе-яге мотор. Пошли.

Шофер бросился к машине, хлопнул дверцей, и через считанные секунды грузовик заурчал.

Васька положил две толстых доски на ширину колеи, устроив подмостки, вошел в свет фар и крикнул, махнув рукой:

— Трогай!

Машина подкатила к доскам, остановилась, словно принюхиваясь, потом дробно застучала мотором и опасливо ступила на доски, отчего их противоположные концы приподнялись, будто почувствовали невыносимую боль. Но вот передние колеса прошли несколько метров, машина приобрела устойчивость, доски смирились и улеглись, и через пару секунд грузовик мягко вкатил на паром.

Они уже готовы были отчалить, когда на дороге послышался стук колес и просящий голос:

— Погодь! Перевозчик! Погодь маленько!

Васька вернулся на причал и увидел мужичонку, которого переправлял рано утром.

— Погодь трошки, и мы пристроимся. Тпрууу, чертяка!

С тарантаса все так же молча сошла женщина с ребенком на руках. Мужичонка и шофер стали готовить причал. Васька, придерживая женщину под локоть, повел ее на паром. По дороге спросил вполголоса:

— Ну как? Ребенок-то?

Женщина повернула к нему голову, при всплеске молнии Васька увидел ее большие черные глаза да светлые пряди волос, выбившиеся из-под белого платка. Впрочем, Васька не мог утверждать с вероятностью, что глаза у женщины были черными, но то, что они были красивы и счастливы, — это точно.

— А Ванюша ничегошеньки. Обошлось, слава богу. Дохторша говорит, обкормила его. Полегчало теперь. Спит, — так же вполголоса отозвалась она.

Мужичонка взял под уздцы коня и повел его на паром. Конь заупрямился, чуя близкую беспокойную воду, захрапел, вскинул морду, поджимая задние ноги и приседая на круп, стремясь сделать свечку.

— Не надоть, не надоть, Буянушка, не фулигань, — уговаривал жеребца ровным спокойным голосом гипнотизера мужичонка, — пошли, Буянушка.

Жеребец послушно стал перебирать длинными ногами за хозяином.

Когда паром двинулся в путь, мужичонка заговорил с облегчением, выкладывая дневные впечатления:

— Ух и заваруха же, мать честная! Цельный день в больничке проторчали. Полежал сынатко, отпоили. Пришел в себя, к вечеру играться стал. Ну, а на радостях к брательнику завернули, да и проканителились. Ан ночь на дворе. Покамест собрались да поехали, а беспокойство одно — дом без глазу.

Они втроем тянули канат, паром ходко шел вперед, раздвигая черную воду. Дошли до середины. И в туже секунду ослепительно сверкнула молния, всем показалось, что ее огненные щупальца воткнулись в воду рядом с бортом. Раздался оглушительный удар грома. Исчезло на миг журчание воды, шелест начавшегося дождя, всхрапывание лошади. Но вернулась способность различать звуки, и все услышали встревоженное ржание Буяна, прерывистый плач ребенка. Васька обернулся и оцепенел. В слабом свете подфарников он увидел, как жеребец в испуге поднялся на дыбы, сделал пару скачков, его передние ноги оказались за ограждающим бревном, корпус коня повис над водой. Небрежно вдетый шофером в проушину конец бревна сдвинулся, выскочил из гнезда, и Буян со ржаньем, подталкиваемый покатившимся тарантасом, заскользил вниз.

Васька прыжком настиг жеребца и схватил его под уздцы, другой рукой уцепился за канат. Но поняв, что, если не отпустит коня, то будет разорван, а беде не поможет, Васька тут же изменил свои действия. Он навалился на двигавшийся тарантас и с силой выхватил сверточек из рук ничего еще не успевшей сообразить женщины, отпрянул в сторону, больно ударившись головой о борт машины. Раздался истошный крик женщины. Тарантас упал в воду. Васька отдал ребенка подбежавшему отцу и прыгнул с парома. Вынырнув, увидел в блесках молний бьющуюся в постромках лошадь. Рядом с тарантасом белела голова женщины. Васька подплыл к ней, схватил за плечо, потянул к себе. Но оторвать ее от тарантаса было нелегко. Васька забрался на тарантас и тот ушел в воду. Женщина отпустила тарантас, и ухватила Ваську за шею. Этого он и добивался. Ему пришлось приложить неимоверные усилия, выжать из молодого тела все, чтобы навстречу течению преодолеть несколько метров до парома.

Едва они подняли на паром потерявшую сознание женщину, как Васька тяжело и трудно дыша, проговорил сипло:

— Нож, нож дайте!

Шофер протянул ему кривой охотничий нож. Васька раскрыл его, зажал в зубах и снова бросился в воду. Он догнал тарантас, подплыл к Буяну и начал резать сбрую. Острый нож помогал быстро справляться с работой.

— Подожди, Буянушка, подожди, — уговаривал он коня.

Васька налег ножом на последний гуж. Отошла в сторону оглобля, Буян почувствовал свободу, рванулся вперед, широко загребая ногами. Васька не успел посторониться. Он ощутил тупую, как ему показалось, не очень сильную боль в груди, но от которой начал терять сознание. «Все обошлось. Хорошо» — мелькнула последняя мысль в затухающем мозгу. Руки у него ослабли, отдались волне.

Буян громко заржал и пошел к берегу, таща за собой обрывки упряжи. Вспыхнула молния, ударил гром, стеной хлынул ливень. Сквозь шум дождя, грохот грома до самого рассвета над рекой звучали тревожные зазывные хриплые голоса:

— Вась-кааа! Ва-ся-а-а!

…Нашли его далеко от перевоза только к вечеру следующего дня. От удара подковой под сердце он потерял сознание и захлебнулся.

С той поры кто бы ни работал на переправе, сельчане называют это место Васькиным перевозом.

Иван Уханов

В СТЕПЯХ ОРЕНБУРЖЬЯ

Очерк

Щедрым, хлебородным выдался в Оренбуржье год 1978. Земледельцы области одолели много труднейших рубежей и самый главный из них — высоту с отметкой 335. Родина получила триста тридцать пять миллионов пудов отборного, высококачественного зерна!

Завершается жатва-79 на обширных просторах области.

4200 тысяч тонн — такое количество хлеба решили засыпать в закрома Родины земледельцы Оренбуржья.

Да, наш оренбургский хлеб — это хлеб особенный, выдающийся, несравненный. На Всемирной выставке в Лондоне оренбуржская пшеница была признана «превосходной» и удостоена Золотой медали.

Богатырская пшеница! Богатырский хлеб!

Главное сделано: урожай взят! Мало, однако, назвать внушительные цифры, мало подсчитать, сколько зерна намолотило то или иное звено. Важно понять, постичь резервы душевных сил людей, тот огонь энтузиазма, который все ярче и ярче разгорается в их сердцах. В борьбе за хлеб, за выполнение предначертаний партии растет и мужает новый, удивительный своим содержанием человек.

Богатый урожай — венец, итог труда земледельцев. Ему предшествовала большая многохлопотная работа по возделыванию каждого гектара земли. И тут на переднем плане — пахарь, оратай.

Не одна встреча сблизила меня с лучшим пахарем Оренбуржья Николаем Лукериным. Об одном эпизоде его жизни, отрезке времени, когда оратай совершил трудовой подвиг, я и хочу рассказать…

* * *

Дыша пожаром, висело пред глазами огромное красное солнце, размаривало. Во рту пересохло от знойной духоты и молчанья, поясница и шея будто закаменели. Николай остановил трактор, сполоснул водицей горячее потное лицо и начал новое поле.

Он привычно разрезал его пополам. Побежали, легли за плугом прямые с черной привой борозды. На краю загонки круто развернул трактор, на миг приподнятые над бурой стерней блеснули огненно, будто в горне раскаленные лемеха и упали резко, вонзились ножами, таранно двинулись вперед, кроша чернозем на изворот.

Оранжевый огромноколесный гигант «К-700», послушный ему, без натуги таскал за собой восьмилемешное орало, чернота пахотного поля расширялась, росла, жирные пласты земли глянцевато краснели под зоревым огнедышащим небом. Лицо, руки и стекло кабины заливал алый свет. Николай прикованно смотрел вперед, на линию стыковки пашни и желто-бурого полотна жнивья, машинально подруливал, оглядываясь на плуг.

«Один лоскуток остался. Еще пару кругов и — отпрягать», — уговаривал себя допахать начатую делянку и, отталкивая неотвязно липнувшую дрему, жестко проводил ладонью по лицу, славно смахивал усталость.

Когда заря погасла и небо прожгли звезды, он включил фары и допахал-таки поле.

Остановился, на мгновение закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья.

Трактор мелко вздрагивал всем телом, устало пофыркивал, как наработавшийся мерин.

Николай выключил двигатель. И стало так оглушительно тихо, что некоторое время он сидел и ничего не слышал, в ушах тоненько позванивало: после рева трактора привыкал к тишине и звукам ночного поля.