Каменный пояс, 1979 - Маргарита Анисимкова

Новый перевозчик чувствовал настороженность людей, держался с ними так же. О себе ничего никому не рассказывал. А тем, кто любопытствовал, из каких, мол, сынок, мест будешь, Васька неизменно нехотя бросал: «Издалека, папаня, издалека».

За черную бороду и большие глаза, ровные белые зубы и беззаботную открытую улыбку кто-то из сельчан дал ему кличку «цыган», которая сразу же накрепко прикипела к нему.

Чувства у сельчан Васька-цыган вызывал разные. Одним он представлялся неаккуратным и неряшливым: постоянно непричесанный, рубаха не заправлена, штаны неизвестного цвета, короткие, в заплатах, висели на нем негнущимися дудками. Мальчишки по этому поводу бились меж собой об заклад, утверждая, что Васька-цыган, ложась спать, штаны не сворачивает, а ставит их, и те послушно стоят всю ночь. Но другим… Как-то Васька-цыган появился в клубе на танцах одетым с иголочки. Старательно отглаженные брюки, модный пиджак, с широкими полукружьями лацканы, сорочка в полоску, галстук яркой расцветки с крупным узлом, причесанные волосы, спадающие волнами на плечи, подправленная бородка и усы — все говорило о том, что Васька-цыган не тот простак, за которого выдает себя на перевозе. К тому же его шутки, умение танцевать, легкость, с которой он быстро перезнакомился с местными парнями, покорили многих присутствующих, и особенно девчат. После этого вечера на перевозе частенько начали показываться местные красавицы, подыскивая для посещения благовидные предлоги, хотя таковых набиралось и немного: полоскать белье, брать воду в речке для бани, купаться можно было намного ближе к селу, под Красным Яром. А Васька-цыган откровенно радовался каждому посещению, был любезен и приветлив со всеми, но посидеть вечерком на бережок никого не приглашал, и девчата пустили слух: перевозчик ждет к себе жену с ребенком. Но правда была не в том…

Пересадка на другой поезд у Васьки была в Сольгорске, районном центре. В запасе оставалось больше двух часов, и он пошел поглазеть на городок.

Стояла жара. Васька походил по базарчику, от скуки приценяясь к немудреному товару: ранним огурчикам, редису, смородине, притомился и уселся отдохнуть на крылечке райкоммунхоза. На сердце было невесело. Ехать, собственно, ему было некуда. Родных — никого. Вырос он в детском доме. Шоферил, был счастлив, а потом все кувырком… Суд определил: неправильный выбор скорости в опасных условиях движения с тяжелыми последствиями… Вышел из казенного дома, год рубил в охотку лес. А потом потянуло к людям знакомых мест…

— Никто не хочет идти на перевоз, не те времена. Немодная работа. Старики пенсию получают, жизнью довольны, а молодежь к технике льнет, в космос заглядывает, — вдруг услышал Васька над собой. Он повернул голову и увидел в дверях райкоммунхоза двух мужчин.

— Тогда заставь колхоз выставлять дежурных. Быстрее перевозчика найдут. И чтоб завтра перевоз работал. А то срам. Люди в село попасть не могут.

Мужчины двинулись по улице, обсуждая проблему, а Ваське запало в душу. «Пойти перевозчиком? А что?! Река, небо и я! Сам себе хозяин! А дальше видно будет: дороги всем открыты».

…Через каких-то полчаса бумаги были оформлены. Забрав из камеры хранения чемодан, Васька прикупил кое-что в магазинах и вскоре уже ехал автобусом к месту работы.

С первых же дней он стал наводить на перевозе свой порядок. Отремонтировал паром, заменив выщербленные долговременьем доски, жерди, подконопатил и залил смолой плоскодонки, подправил причал, заново перекрыл шалаш, соорудил в нем топчан, стол, втащил два чурбана, вместо стульев. Не поленился поставить на другом берегу шалашик для тех, кого вдруг застанет непогода. Последнее колхозникам понравилось, и они несколько дней судили-рядили поэтому поводу. Люди сообразили, что если заботы на этом берегу связаны с личным благоустройством перевозчика, то шалашик на том — забота добровольная, от души, о них, сельчанах, пользующихся перевозом.

И когда гулкой ранью по-над речкой пронеслось: «Э-гей! Перевоз-чик!», Васька не без причины проворчал на нетерпеливого. Не для того он ставил шалашик, чтобы вот так, бесцеремонно, прерывали его сладкий зоревой сон.

До причала оставалось метра три-четыре. Васька неторопливо поднялся, прищурился левым глазом, примерился, и в нужную секунду с силой потянул трос на себя. Паром послушно развернулся вокруг своей оси и приткнулся к причалу въезжей стороной.

Встретил его мужичонка, щуплый как куренок, который, однако, не без ловкости поймал брошенные Васькой концы и закрепил их. Затем мужичонка вытащил из проушин длинное толстое бревно, преграждавшее въезд на паром, и побежал к тарантасу с впряженным в него стройным серым жеребцом.

— Нн-но-но! Не балуй! — мужичонка потянул за уздцы жеребца, и тот легко, играючи, начал перебирать ногами. Перед паромом он было заупрямился, но передумал и осторожно ступил на настил.

За тарантасом на паром взошла молодая женщина в легком платье. Поверх была надета серая с длинным рукавом кофта. На руках она держала спеленатого ребенка.

— Сынатко занемог. Хворь с ночи началась, — говорил Ваське мужичонка, помогая отчаливать. — Поначалу-то мерекали, пройдет авось, а оно жар да жар. А машины под рукой нету, как на грех. Взял без спросу скакового Буяна да запряг. А он, чертяка, то прет — не остановишь, то стоит и ни с места. Все губы у него порвал. Ох, и накостыляет мне бригадир… А что делать-то? У сынатко жар, рвет его, криком кричит, ждать никак нельзя… Фельшарица на стану заночевала. Все одно, что стан десять верст, что сюды семь… Так тут докторша. Тпрууу, дьявол! Воды испужался, что ль? — В эту минуту послышался плач ребенка, и мужичонка с озабоченным лицом метнулся к тарантасу.

Из-за горизонта показался краешек малинового светила. Первые лучи по-хозяйски ощупали верхушки ивняка и камыша. Занавес тумана заволновался, начал таять, тоньшал и исчезал на глазах.

Стук колес растворился в утренней тишине. Проводив взглядом семью, Васька долго о чем-то размышлял, потом отправился досыпать. Он взял телогрейку за рукав и, волоча ее за собой, полез в шалаш. Здесь было сумрачно. Поеживаясь от утренней стылости и сладко зевая, Васька ощупью добрался до топчана и, повозившись, устроился для сна. Но сон не шел.

В голову лезли разные мысли, перед глазами стояла счастливая семья, которую он только что видел на перевозе. Пусть — не красавцы, а ведь, по всему видать, любят друг друга… Душевны. Бережны друг к другу. Связаны будто единой веревочкой, даже ниточкой. Один дернул, а больно другому. Нет одного без другого, нет! А дрожат-то как за жизнь ребеночка!.. Дрожат-то как!

Однако сна как не бывало. Васька поднялся, спросил себя: «А тебе-то что не спится, горемычный? Тебе какая забота до чужой жизни, до чужой тревоги?»

И Васька покачал кудлатой головой.

«Нет, — сказал себе он. — Всяк всякому обязан… Обязан!»

— Перевозчик! Эй! Гони паром! — донеслось из-за реки.

В верховьях прошли ливни. Белянка вспухла и забурлила. Вода замутилась. Гроза накрыла черным крылом и перевоз. Время от времени сверкала молния, освещая на миг окрестности, гасла, и землю охватывала кромешная тьма. А гром, казалось, задался звуком перебить на земле все живое. Его широкие раскаты, сухой и ломкий треск, от которого, думалось, вот-вот развалится земля, да заодно с ней и небосвод, наводили на людей ужас, заставляя древних старух и слабонервных женщин вспоминать о забытом боге и шептать полузабытые слова молитв обескровленными губами.

Васька сидел у входа в шалаш, вытянув ноги на земле, любовался разбоем природы, сам вздрагивал от ломких раскатов, ликовал, восторгаясь могучими силами, и, внешне оставаясь невозмутимым, шелушил подсолнух. Рядом на корточках сидел парень лет двадцати трех, вертел в руках кривой охотничий нож, чертил острым лезвием крестики и нолики и уговаривал Ваську переправить его с машиной через дымящуюся речку.

— Ты придурок, что ль? — нехотя отбивался Васька. — Куда ты на своем газоне? Сейчас ливень врежет, застрянешь и будешь куковать. Хочется тебе?

— Покуда земля размокнет, я проскочу. Поначалу-то ничего. Беда коль земля водой пропитается, размякнет.

— Молодой, а грамотный.

— Мне не впервой. Проскочу, вот те пять проскочу… С девчонкой я познакомился. У нас там на току работает. Из города приехала со студентами. Обещался быть.

— Да она что, в ливень будет ждать?

— Седни танцы в клубе. Допоздна будут. Ну, как хошь. Дай лодку. Здесь пешим короче. Я мигом.

— Вот шальной. Что бабы с мужиками делают, а? Совсем очумел. — Ваське понравилась настырность парня, у него проснулось чувство солидарности. — Нужна мне тут твоя колымага, как бабе-яге мотор. Пошли.

Шофер бросился к машине, хлопнул дверцей, и через считанные секунды грузовик заурчал.