Жар-книга (сборник) - Татьяна Москвина

Он. А, вот что… Не убереглись мы тогда, значит… Бедный мой Пинчик.

Она. Ты против?

Он. Лина, чудесная моя Лина-Линуша… Пьеса моя убита, денег нет, я халтурю для кабаре, для кино, у меня на руках эта безумная женщина, моя жена, которую я не могу бросить, это бесчеловечно. У нас нет ничего прочного, ты живешь у подруги… В таком положении заводить ребенка – это катастрофа. Ты понимаешь меня?

Она. Да, Коля, я понимаю…

Он. Ты видишь сама, даже укрытая стенами Художественного театра, как поворачивается наша жизнь… Горький ничего не может, Луначарский ничего не может, ты понимаешь, что это значит?

Она. Ты меня извини, что я со своими женскими глупостями… Но мы неисправимы – хотим ребенка от любимого, такие мы идиотки.

Он. Что ты, Пинчик, ты совершенно права, и я был бы счастлив иметь от тебя маленького, и мы их еще заведем целую кучу. Только не сейчас.

Она. Мне придется лечь на операцию.

Он. О Господи. Неужели вся горечь твоей жизни будет приготовлена моими руками? (Обнимает ее.) Я помогу, Лина, я договорюсь, отвезу тебя, прости меня, прости, прости…

Она. Я потеряла возможность иметь ребенка от Николая, он был бы живой памятью нашей любви.

Человек-примечание. Степанова сохранила в архиве записочку от Николая Эрдмана, переданную ей в сетуньскую больницу, где она лежала несколько дней.

Он. «Если мое присутствие может хоть сколько-нибудь помочь Твоему одиночеству – знай, что я сейчас возле Тебя всем, что есть во мне самого лучшего. Прости меня, милая. Целую».

Она. Нет, было две записки, одну он передал вместе с цветами.

Он. «Не обвиняй их, милая, если они не пахнут. Целую. Николай».

Она. Шоколад будет! И все твои заботы я тоже исполню. Спасибо тебе за желание меня откормить. Действительно, Енисейск – единственное место на земном шаре, где я могу быть счастливой, а следовательно, иметь надежду потолстеть под твоим руководством. (Прочла, получается двусмысленно!)

Он. Здесь очень тонкие стены, и я часто хожу работать на кладбище. На кладбище я выбрал скамейку, на которой Ты мне будешь читать Лермонтова. Как хочется Тебя послушать, посмотреть на Тебя, увидеть, как Ты смотришь на меня, не видеть, как Ты смотришь на меня, пятое-десятое…

Она. Третье июня. У нас так холодно, что я хожу в зимнем платье и теплом пальто. Кажется, что лета никогда не будет. Сегодня юбилейная дата: 3 ноября я написала тебе первую открытку, и, по самому скромному подсчету, эта открытка двести десятая… В театре все разговоры о поездках, основная группа едет в Ленинград, я уеду немного позднее, чем все. Пожалуйста, напиши, как ходят пароходы.

Он. Никакого расписания не существует – вернее, существует, но не исполняется.

Она. Четырнадцать дней нет писем, телеграфируй здоровье. Ангелина.

Он. Молчит.

Она. Жду твоего приглашения к себе. Так и уезжаю без писем и телеграмм, а это девятнадцатый день ожидания. Пакую чемодан. Надеюсь, что ты порадуешь меня в Ленинграде нежным письмом, зовущей телеграммой. Москва встречает челюскинцев: цветы, флаги – красиво, торжественно.

Человек-примечание. Челюскинцы! Самое грандиозное реалити-шоу 1934 года. Судно «Челюскин» вышло в августе 1933 года из Мурманска, следуя во Владивосток. Цель похода – испытание на прочность теплохода с ледовым креплением в условиях Северного морского пути и научные наблюдения в Северном Ледовитом океане. Начальником экспедиции был Отто Юльевич Шмидт. 13 февраля 1934 года «Челюскин» был раздавлен льдами в Чукотском море, сто четыре человека оказались на льдине. Два месяца полярные летчики вывозили людей на материк. 13 апреля 1934 года последняя группа покинула ледовый лагерь. Семеро наиболее отличившихся летчиков, спасавших челюскинцев, стали первыми Героями Советского Союза: Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов, Каманин, Молоков, Слепнев, Доронин. Блестяще сработала основная советская технология пропаганды: подавать катастрофу как победу.

Она. Вчера еле пробралась на вокзал из-за встречи челюскинцев и чуть не опоздала на поезд. Ленинград красив и поэтичен. Хожу бледная и все свободное время валяюсь в номере, усталость после зимы сказывается здорово. Читаю о Гоголе, думаю о тебе. Пытаюсь работать над «Демоном», что-то получается. Грустно, хочется хоть немного нежности приветной, ответной. У меня такое чувство, что ты совсем забыл меня… Пишу тебе на островах, куда я с утра уехала. Солнце, лодки, купальщики. Я в одиночестве лежу на песке и смотрю на воду. Очень грущу и очень люблю. Очень устала. Целую, целую. Жду твоей телеграммы.

Человек-примечание. Они встретились в начале августа.

Свидание в Енисейске.

Он и Она сидят рядышком. Звучит Варя Панина – любимая певица Эрдмана. Она отламывает кусочек шоколада и дает ему.

Человек-примечание. Они были вместе десять дней.

Обратный путь.

Она (на пароходе по Енисею, потом в Красноярске, потом в поезде «Красноярск-Москва»). Вновь открытки. Страшно. Я несчастна, милый! Как ты? Как зуб? Какая температура? Что же это? Что же это? Все во мне сжалось в комок. Слышу скрип твоей кровати, звук твоего голоса, твои шаги… Вижу твой последний взгляд, твою обвязанную голову, твои сандальки… Хочется бежать назад. Еду я прилично, хотя и без каюты. Старалась быть сильной… Мужественной. Может быть, завтра получится сесть на поезд. Как тяжело не знать, здоров ли ты, но знать, что пароход уйдет обратно в Енисейск. Ничего не укладывается в слова. Я просидела за этими строками четыре часа, а они ничего не говорят. Сейчас ты для меня всё. Надо ехать. Покидаю Красноярск, последнюю сумасшедшую мечту на возвращение. Сижу на платформе с билетом в руке. С отчаянием покидаю Красноярск, с отчаянием смотрю на высокие берега Енисея, на розовое от восхода солнца небо, твое небо, наше небо… Ты, наверное, уже привык к моему исчезновению, а я все еще уезжаю от тебя… Мне повезло: еду маньчжурским «люксом», мое место в двухместном купе. Еду прекрасно. Стараюсь взять себя в руки… Скоро Тюмень, сердце болит. Ничего, я еще буду сильной и бодрой. Поезд летит, едет много иностранцев, приходим на станции раньше расписания: чистота, проводники и ресторан безукоризненны. Хочется протянуть руку, как я протягивала в первые ночи Енисейска, чтобы, дотронувшись до тебя, увериться, что это – действительность, что ты со мной рядом, что я счастлива и что это никогда не кончится. Ночью сплю плохо. Поезд мчится, везет меня в одинокую несчастливую жизнь. Мир сделался большим-большим и страшным… Через несколько часов Москва. Все позади. Не забывай меня. Давай помогать друг другу – жить так трудно. Обнимаю тебя, ненаглядный. А ну-ка, сознавайся, был ты у зубного врача? Только честно? А?

Енисейск – Москва.

Он. Когда Ты ушла на пристань, я хотел еще раз попрощаться с Тобой, открыл окно, но Тебя уже не было, тогда я побежал в крайнюю комнату, высунулся из окна на улицу и все-таки Тебя не увидел. Не знаю почему, но от этого мне стало еще грустней. Говоря по правде, зубной врач стал моей соседкой. На днях в соседние комнаты переехала зубодерша. Но если говорить полную правду, то нужно сознаться, что еще не совсем похудел. Не кричи на меня, пожалуйста, потому что в этот момент я тебя целую.

Она. Напрасно я не подождала тебя минутку под окном, но уходить было так тяжело и страшно, что я старалась бежать и не оглядываться… Часы, по которым мы жили, повесила на спинку своей кровати и время оставила твое. Театр полон событиями и волнениями. Только что кончила репетицию на сцене, через полчаса иду на квартиру к Станиславскому, он вызывает к себе состав «Фигаро». Завтра у нас открытие сезона.

Он. Ты еще в моей комнате, мне кажется, что я слышу Твой голос. После Тебя на всех моих вещах остались прикосновения нежности и заботливости, и я чувствую их на каждом шагу…

Она. Вчера разговаривала о тебе со своим знакомым.

Человек-примечание. А вот это важно! Этот знакомый – ответственный работник НКВД, с которым познакомили Степанову жены наркомов. Ему было суждено сыграть значительную роль в судьбе Ангелины Степановой.

Она. Он считает твое пребывание в Енисейске нецелесообразным и спросил меня, в каком промышленном центре ты хотел бы находиться, какой город тебя интересует. Речь шла о Магнитогорске, Новокузнецке и Свердловске. Дай мне немедленно телеграмму с указанием выбранного тобой города. Видела Бабеля, он советовал Магнитогорск. Боюсь, что ход дела будет медлительный и ты не успеешь уехать пароходом. «Фигаро» кончился триумфом Станиславского! Он нежно поцеловал меня и сказал, что я – прелесть. Вот как твоя барышня расхвасталась.