Победитель. Лунная трилогия - Ежи Жулавский

Капли пота выступили у меня на лбу.

Если бы я знал, что Марта предпочитает меня, что она расположена ко мне хоть чуточку больше, чем к Петру, я не стал бы тянуть жребий…

Но как же…

Ведь она же сказала минуту назад: противны оба… Оба!..

Должен ли я совершить насилие и убить этого человека… или надо смириться с судьбой?..

Я взглянул на Марту. Она уже перестала плакать и сидела теперь тихо, глядя в далекое море, как будто забыв о том, что мы находимся в нескольких шагах от нее…

Страшную, бездонную, болезненную любовь ощутил я вдруг к этой женщине.

Все это длилось едва ли одно мгновение, а потом я снова невольно сунул руку в карман и, коснувшись рукояти револьвера, сумасшедшим взглядом искал, кого я должен убить: Петра, Марту, себя или Тома, которого мы сделали невольным орудием воздействия на нее…

И, наконец, после этого неслыханного нервного напряжения для меня все стало ясным. Осталось только безразличие и… гордость. Я разжал руку, стиснутую около револьвера.

— Тяни! — сдавленным голосом сказал Петр.

— Нет! — ответил я с внезапной решительностью.

— Что?!

— Мы не будем тянуть жребий.

Он еще не мог ничего понять. Он быстро сунул руку в карман, и я услышал звук взводимого курка револьвера. Значит, и он был наготове, я не ошибся. Быстрым движением я схватил егоза обе руки. Он дернулся и обмяк в железных объятиях, в глазах застыл страх.

Я услышал испуганный крик Марты. В первый момент мне показалось, что в нем послышалось что-то похожее на радость, но потом я подумал, что, возможно, она испугалась за Петра. Я взглянул на него: он смотрел мне прямо в глаза с бессильным бешенством. Мне показалось, что он ждет смерти. Я усмехнулся и покачал головой.

— Нет! Это не то… Бери ее себе, — сказал я и отпустил его.

В первый момент Петр онемел от изумления. Он посмотрел на меня безумным взором, потом принужденно улыбнулся:

— Ты благородный человек, да, благодарю тебя… Конечно, я моложе тебя, поэтому будет правильнее… Но, — тут он понизил голос, — ты поклянешься, что никогда… никогда…

Он кивнул головой в сторону Марты.

Я посмотрел ему в глаза.

— Да, понимаю, этого не нужно… Благодарю тебя, ты… — быстро сказал он.

Меня охватило необоримое отвращение. Он на мгновение заколебался, потом быстро повернулся и подошел к Марте. Я взглянул на нее, и наши глаза снова встретились, но теперь в ее взгляде я прочел лишь безграничное презрение или ненависть. Она сразу же отвернулась, как только заметила, что я смотрю на нее.

— Марта, я буду твоим мужем, — сказал Петр.

— Я знаю, — безразлично сказала она.

— Марта…

— Что?

— Приближается гроза…

— Вижу…

Петр судорожно вздохнул.

— Пойдем, спрячемся в пещере.

В его глазах таилась жуткая, звериная страсть, из судорожно стиснутых губ с трудом вырывались слова, по телу пробегала дрожь.

Я не смел смотреть в сторону Марты. Услышал только ее голос, приглушенный, безразличный;

— Хорошо. Я иду.

Петр еще поколебался:

— Марта, только сначала отдай стилет.

Она бросила его на землю, только лезвие звякнуло на камнях, и, не оглядываясь, вошла в пещеру. Петр, схватив Тома на руки, ринулся туда за ней.

В ту же минуту сверкнула ослепительная молния и глухой, продолженный эхом громовой раскат заявил о начале грозы. На сухую, спекшуюся землю начали падать первые капли дождя.

В голове у меня все завертелось, и я упал на камни, сотрясаясь от страшных рыданий. Надо мной беспрестанно громыхал гром, с небес лились потоки воды.

Так сложилась наша жизнь на Луне.

IV

После этого для меня началась одинокая жизнь. Мои отношения с Петром никогда не были слишком сердечными, к Марте я был не в состоянии относиться так же, как до сих пор. Что-то встало между нами, какая-то взаимная жалость и стыд… не знаю… И она неузнаваемо изменилась. Похудела, побледнела, даже подурнела; всегда замкнутая и неразговорчивая, она, казалось, избегает меня. Почти все время она проводила с Томом. Только вид этого ребенка мог совершить чудо; ее мрачное лицо прояснялось на минуту счастливой улыбкой. Сын был для нее всем, только о нем она думала, часто брала его на руки, долго и страстно ласкала или рассказывала ему разные удивительные истории, которых он еще не мог понять: о Земле, оставленной далеко, далеко, об отце, лежащем в могиле посреди страшной пустыни, о себе…

Петр был ревнив. Всегда неприязненно относившийся к ребенку, теперь он иногда смотрел на него таким взглядом, что, зная его характер, я опасался, как бы он не причинил мальчику какой-либо вред. Впрочем, он ревновал и ко мне, хотя я избегал малейшей возможности дать ему повод для этого. С Мартой я никогда не оставался один на один, да и в его присутствии мало разговаривал с ней. Но каждый раз, когда мне случалось сказать ей хоть слово, я чувствовал на себе его беспокойный и хищный взгляд.

Тяжелой была моя жизнь и жизнь Марты, но, пожалуй, он был самым несчастным из нас троих. Марта, по крайней мере, имела утешение в ребенке, меня поддерживало гордое сознание добровольно принесенной жертвы, тогда как Петр, мучимый ревностью рядом с любимой, но безразличной и холодной к нему женщиной, ни в чем не имел опоры. Я невольно отдалился от него, а Марта хотя была покорна и послушна всем его желаниям, на каждом шагу давала ему понять, что считает его только орудием, с помощью которого хочет дать общество людей своему сыну. Я никогда не видел, чтобы она хоть раз обратилась к нему с теплым, ласковым словом; когда он покрывал ее руки или лицо поцелуями, она не защищалась, но сидела неподвижно, напряженная и безразличная, только в глазах ее вспыхивало иногда выражение тоски и… отвращения.

А ведь он по-своему любил ее, этот человек, и делал все возможное, чтобы завоевать ее взаимность — как будто тут можно было что-то сделать! Были минуты, когда он угрожал ей и старался показать свою власть, но она безразлично и спокойно смотрела на него, непокоренная, но и не имеющая охоты возражать. То, что он приказывал, она выполняла без промедления, но и без улыбки, точно так же, как то, о чем он просил. Это приводило его в отчаяние. Я видел, что иногда ему хотелось вызвать у нее даже бунт и ненависть, лишь бы только вырвать из этого страшного безразличия. При этом он прибегал даже к такому способу: преследовал Тома. При мне он не смел прикасаться к ребенку, я как-то сказал ему, что если он причинит мальчику даже маленькое зло, я пущу ему пулю в лоб, а он знал, что с того памятного полудня я всегда ношу револьвер при себе. Но во время моего отсутствия он бил Тома. Я узнал об этом значительно позднее и случайно… Марта, не говоря ни слова, погрозила ему тогда стилетом, который я отдал ей, подняв его, когда, входя в грот, она бросила его на землю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});