Тираны. Страх - Вадим Чекунов

— Дело известное, — стараясь придать осанке и голосу важности, сказал Егорка. — В государевом полку тоже не забалуешь.

Палач хмыкнул и вдруг с силой схватил себя за бороду. Потянул вперед, скорчив уморительную рожу.

Егорка, не выдержав, рассмеялся.

— Вот то-то же! — ухмыльнулся Игнат. — Не выкаблучивай, паря. Не воображай из себя важную птицу!

Соскочив с сундука, кат сунул ноги в короткие валенки и прошаркал к белеющим в углу доскам.

— Козла завтра на рассвете мастерить будем, — обернулся он к ученику. — Отнесем досочки наверх и на площади соберем. Колышков прихватим про запас, мало ли что. Хворосту притащим тоже.

— А это зачем? — спросил Егорка.

— Для сугреву, — коротко пояснил кат.

Егорка не очень понял и снова принялся разглядывать диковинное для него хозяйство.

Закопченный противень, несколько сковород разной величины и колченогий таганок он оставил почти без внимания. Пробежался взглядом по груде железного инструмента: ножам, пилам и крючьям. Взял тяжелые щипцы, помахал ими в воздухе. Примерил к краю лавки и налег на длинные рукояти. Дерево захрустело под нажимом.

— Ребрышко сокрушить или суставчик надломить — лучше не сыскать вещицы! — горделиво сказал Игнат, наблюдая за упражнениями Егорки. — Накалять научу, тут целая наука — краснота или белизна, они по-разному пользу делу дают.

Егор положил щипцы на место. Оглядел наскоро сооруженную дыбу, дернул за веревку. А вот кнут, лежавший на полке, вызвал у бывшего возничего особый интерес.

Игнат с пониманием кивнул. Борода его разъехалась в стороны, как меха горна, — палач улыбался.

— Вижу, вижу, к чему тянешься, — радостно хлопнул в ладоши кат. — Не ошибся я, значит! Быть тебе отменным мастером!

Егорка осторожно взялся за темную деревянную рукоять и потянул. С громким шорохом поползла косица кнута, Егорка высоко поднял руку, измеряя длину, отступил на пару шагов. Конец звучно стукнул об пол, будто дощечка упала на камень.

— Такую вещь никому не доверю изготовить. Сам делал! — Игнат горделиво погладил бороду. — Из лучшей сыромяти сплел.

Кнут был тяжел и страшен.

— А вон, видишь, к косице «язык» приделан? — Игнат нагнулся и ухватил жесткую полосу кожи, согнутую вдоль уголком. — На сам кнут всегда чепрачная кожа хороша, от быка. А на «язык» беру свиную. В рассоле крепком вымочить, согнуть потом, под гнет положить, чтобы желобком острым засохла.

— Для чего же такой «язык», дядя Игнат?

— А для того! Он с человека стружку снимет похлеще ножа, если умеешь кнутом приложить. Ты запомни, малец…

Игнат оглянулся, хотя никого вокруг быть не могло. Схватил Егорку за грудки и притянул к себе, приблизив лицо почти вплотную. Зашептал, тараща слегка пьяные карие глаза:

— Запомни — от нашего умения все зависит! Захочешь — таким «языком» с тройки ударов выбьешь все потроха. А захочешь, красивый узор на спине сложишь, красную елочку во всю ширь — знай заходи с одной стороны да с другой, охаживай сердешного! А человечек покричит-повоет, да дух в себе удержит. От нас только зависит, сколь кому дышать осталось! Ну, положь кнут на место. Не дозрел пока до него.

Егорка послушно свернул кнут и возвратил его на полку.

Игнат тем временем прошаркал валенками к углу подклета. Принялся греметь и стучать деревянными кольями. Придирчиво осмотрев концы, отложил три по-разному заточенных.

Подозвал Егорку.

— Вот, поставь у двери. Завтра отнесешь наверх. Видишь — один очинили, точно перышко? Ты, поди, пером умеешь писать? Из посадских ведь?

— Батенька, пока жив был, платил за школу. Отец Никодим нас учил, грамоте и цифирному счету.

— Помер, значит?

— Да нет, и сейчас учит.

— Да про отца спрашиваю, дурень ты этакий, — заворчал Игнат и сердито разлохматил себе бороду. — На кой ляд мне Никодим сдался…

Егорка кивнул:

— От живота умер, три года уже.

Кат вздохнул и принялся приводить бороду в порядок, дергая за космы, оттягивая их книзу.

— А моего я сам отделал.

Егорка оторопело взглянул на учителя — не ослышался ли?

Игнат испытующе взглянул на него.

— Что, паря, шарахаешься? — изменившимся голосом словно каркнул палач. — И матушку свою, если приказ дадут, в петлю подсадишь. Такое ремесло.

Игнат подскочил вплотную к ученику и впился в него взглядом, словно ожидая чего-то. Густые черные брови сдвинулись, узкий лоб разрубили темные складки.

— Нет матушки, она еще до отца преставилась. Из всех братьев один я до нынешнего дня дожил. Сирота я дяденька Игнат, — стараясь не подать виду, что испугался, произнес Егорка.

— Оно и к лучшему, коли так, — неожиданно ласково сказал палач, разглаживаясь лицом и шевеля бородой.

Егорка перевел дух.

— А что грамотой владеешь — это еще лучше, — продолжил Игнат и снова принялся стучать кольями. — В нашем деле нужна полная тайна. Точность тоже нужна. Что там дьяки-писцы иной раз корябают — поди разбери. Мне как раз грамотный подручный нужен!

Игнат подмигнул Егорке и вернулся к своим деревяшкам и поучениям.

— Вот этот, острый самый, мы захватим на тот случай, если государь утром будет милостивый. На таком острие даже твоего сложения человечек быстро дух испустит. А уж завтрашний, телом тучный, мигом насадится и помрет скоренько.

Игнат взял следующий кол.

— А этот тоже острый, чуток закруглен разве. А видишь — тут чуть поодаль острия дощечка приколочена? Этот колышек на тот случай, если только полмилости у государя будет. На такой жердочке немного покукарекать придется, планка не пустит глубоко. Но раскровянит знатно. Четверть часа самому жилистому отпустит такой вот кол-то.

— Ну а вот этот? — кивнул Егорка на третий кол, едва заточенный, больше похожий на огромный черенок от лопаты.

Кат потер ладонями бороду, словно вытряхивая из нее крошки, и веско пояснил:

— А это и есть «кругляк». Мучение от него лютое. Для тех, кому милосердия не оказано. Он не протыкает, а всю требуху только сдвигает в сторону. Крови от него немного, если правильно вдеть. Этому завтра учить буду. А сейчас стели на лавку прямо тут. Спать надо.

Кат поскреб в бороде и зевнул, кривя рот.

Улеглись. Игнат сразу захрапел, а Егорка долго еще лежал, глядя, как затухают на потолке отсветы огня, как темнеют стены из крупного некрашеного кирпича.

Глава восьмая

Казни

Рассвело.

Небо очистилось от брюхатых ночных туч, посветлело.

Васька Грязной собственноручно обмел выпавший ночью снег. Смахнул метелкой его с царского помоста, укрытого красным новгородским атласом.

— Вот так и выметем измену всю со страны, как снежочек этот! — воодушевленно крикнул Васька, оглядывая свою работу и потрясая метелкой. Лицо его раскраснелось и лучилось весельем.

— Грызть и кусать врагов будем! Выметать крамолу поганую! — поддержали его товарищи.

Отнятыми у купцов коврами опричники укрыли и всю площадь. Притащили царское кресло. Для тепла и удобства выстлали его шубами из чернобурок.

По обе стороны от кресла поставили широкие лавки, на них тоже кинули меха.

Пригнали несколько сотен горожан. Выстроили их стеной на дальней стороне площади, напротив царского места. Боязливо кутались в шубы бояре, потряхивали бородами, косились друг на друга, перешептывались. Притоптывали сапогами служилые дети боярские. Угрюмо насупилось купечество. Тесно жались друг к другу приказные люди, вперемешку со своими женами и детьми. Сильнее мороза холодило собранных на площади новгородцев предчувствие беды.

По двум другим краям и за царским помостом выстроилось опричное войско.

Над людским скопищем в морозном воздухе клубились облачка пара.

Множество ворон, взбудораженно каркая, кружило над площадью и крестами Благовещенской церкви, переделанной царскими палачами под свои нужды.

Возле уже расставленного дубового козла степенно расхаживал торжественный Игнат. Рядом с козлом стояла низкая лавка. На ней, как на прилавке скобаря, теснились всевозможные инструменты. Там же были сложены ремни, а почти на краю стояла плошка с чем-то едким, судя по запаху. По случаю важного публичного дела косматую бороду свою Игнат, как сумел, расчесал. Под тулупом, нарочито накинутым на плечи, незапахнутым, виднелась алая, как у плясуна-медвежатника, рубаха. Сапоги с напуском, широкий ремень с кованой бляхой — палач принарядился во все свое лучшее.

Рядом с ним, стараясь перенять походку и жесты, ходил бывший возничий. На Егорке одежда была прежняя, разве что новые рукавицы ему выдал наставник.

— Вот, Егорушка, тут он, сердешный, и ляжет. — Кат остановился возле широкой лавки и провел рукой по белому струганому дереву. — Головой к государю, чтобы срамом своим не смущать. А как все сделаем — вон туда отнесем, где коврами не прикрыто осталось, — там уже ямку выдолбили.