Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин

медных птиц, но, к сожалению, вдохновения не хватало на долгий полёт. Шуарле отрывался от земли на высоту человеческого роста или чуть выше, наверху его оставляла уверенность – и он планировал вниз.

Моего бедного друга, впрочем, восхищало и это. Глаза у него горели, он часто дышал, размахивал руками и вопросительно заглядывал в лица нам с колдуном. Какой бессердечный мог бы сказать ему, что полёт был плох? И Керим ухмылялся, отчего его лицо очень походило на намасленный блин, уверяя, что пройдёт совсем немного времени, и Шуарле будет парить в небесах подобно орлу.

Колдун с самого начала казался мне хорошим человеком, но он стал моим личным пророком, когда в один прекрасный день протянул ко мне широченные ладони – тем жестом, каким их протягивают к огню озябшие, – и сказал, что внутри меня загорелось новое пламя. За это известие я поцеловала его в толстую лоснящуюся щёку – но сказать о ребёнке Тхарайя побоялась.

Мой принц слишком долго ждал. А вдруг чего-нибудь не получится? Я, впрочем, никогда не верила в его бесплодие и не сомневалась, что у нас будет ребёнок, – именно сын, – а оттого даже не удивилась особенно; но Тхарайя слишком долгое ожидание сделало недоверчивым к любой удаче. Жители Ашури, всё равно хвостатые или бесхвостые, одинаково верили, что необдуманное слово может разрезать счастье, подобно ножу, а взгляд ранит, как стрела, – могла ли я заставить его сомневаться и нервничать!

Я только спросила колдуна, не повредят ли будущему ребёнка наши с Тхарайя чрезмерные радости. Керим, по обыкновению, ухмыльнулся во весь рот, утопив глазки в щеках, и отвечал, что радости ещё не вредили никогда и никому, – вот горести могут повредить, но горестей в обозримом будущем, слава богам, не предвидится. Не верить нельзя было – и я предалась радостям со спокойной душой.

Принцу нравилось дарить мне причудливые и драгоценные вещицы вроде тяжёлого золотого ожерелья, сплетённого из фигурок драконообразных чудовищ, браслетов в виде змей с рубиновой чешуёй, обхватывающих руку от запястья до локтя, длинных бус, свисающих с шеи почти до пояса, или браслетов для ног с золотыми колокольчиками. Я потеряла последний стыд и при наших вечерних встречах показывалась ему, прикрытая лишь этими украшениями и косами – и Тхарайя ловил меня, как бабочку, а потом сидел на ковре у горящего камина, смотрел на меня заворожённо и пел песни.

Все аглийе пели о любви, подобно настоящим птицам. Я часто слышала, как пели воины Тхарайя и его рабы; в песнях бойцов попадались такие слова, что меня бросало в жар. Пели и женщины, их песни были более целомудренны и не так витиеваты; разве что Раадрашь не любила петь, называя пение и танцы женским утешением для развратных лентяев. Но так, как принц, не пел никто: он, кажется, импровизировал признания на ходу, потому что слова его песен, совершенно восхитительного и безумного свойства, ни разу не повторились.

Всё, что мне рассказывали о жизни в браке, оказалось ложью. Да, Тхарайя часто пропадал целыми днями, возвращаясь только с наступлением темноты: вместе со своими сторожевыми демонами он с птичьей высоты следил за безопасностью на границах страны. Да, его суждения иногда шокировали меня. И да, он не просто частенько думал о греховных вещах, а грех пропитывал его насквозь, он сам был – сплошной грех, хотя понятия об этом не имел. Я решительно не могла его за это упрекать.

Иногда я вспоминала, как мои бедные дуэньи называли докучным бременем время, проводимое в обществе мужчины, – и каждый раз удивлялась. Разве можно вообще ничего не чувствовать? Я хочу сказать, да простит мне Господь: разве для них любовь не превращала в сплошной восторг все телесные ощущения, даже боль?

Если это так, думала я, значит, Тхарайя прав. Дело вправду в особой милости Нут. Я купалась в счастье, любви и ожидании прекрасного будущего. Оставаясь одна или с Шуарле, всегда пребывающим в курсе любых моих дел, я принималась мечтать о том, как у меня родится ребёнок, Тхарайя утвердят в титуле наследника престола, мы покинем горный замок, чтобы повидаться с государем, его отцом, я увижу прекрасную страну за горами – и вся жизнь будет похожа на пряную сказку.

Я совсем забыла, что, кроме Нут, в мире есть и другие боги…

Антоний

Откровенно говоря, уже перед самым отплытием в поход мне испортили всё чудесное расположение духа. А с самого начала так хорошо шло! Я сказал замечательную речь на пристани, просто не знаю, откуда слова взялись! Все пришли в восторг, а народу собралась целая толпа. Там были мои друзья, верные священники – и тысяча, наверное, или даже больше энтузиастов и подвижников. Я даже удивился, сколько сторонников у нашего святого дела. И какие лица! Сплошное пламя истинной веры, орлы, львы!

С провиантом в дорогу всё вышло очень хорошо. Кое-что пожертвовал капитул, кое-что – отец, но он просто бросил корку, чтобы отвязаться, как мне кажется; большую часть внесли купцы и цеховики. Эти просто кучу денег отвалили, как сказал умница Жерар, «лишь бы мы поскорее убрались отсюда»! Ха, какого мы нагнали страха на подлый сброд!

У нас в общей сложности было семь кораблей. Три – подарок Иерарха, два – отца, и ещё два – от столичных рыболовов-китобоев. Ну эти-то, последние, совсем другого сорта, откровенно говоря. Так, лоханки, на которые мы кое-как погрузили пушки, – но для размаха и они сошли. У меня был чудесный флагман, военный, двенадцатипушечный, «Божья Милость», да и вообще флотилия вышла – что надо. Но на самом деле мы не собирались сражаться на море, так, только если кто-то из язычников сам случайно подвернётся. Цель была – добраться до Чёрного Юга, до одного из портовых городов асурийского побережья, разнести городишко в пыль, раздобыться там провиантом и лошадьми – и двинуть в глубь страны, туда, к горам, за которыми город Саранчибат и могила пророка.

А по дороге устроить веселье. Отомстить поганым дикарям за осквернение святого гроба. Тем более что пушек у них нет, пороха они вообще вроде бы не знают, да и какие из них, черномазых, вояки! Святой Фредерик им уже дал разок, а мы закончим – объясним поганцам, какая вера истинная, в лучшем виде.

Все об этом говорили. Ах, дамы и господа, если бы вы только знали, какая там, на погрузке, в столичном порту, была чудесная атмосфера! Меня только что на руках не носили. Я сам слышал, как эти