Гугеноты - Владимир Москалев

Лесдигьер, наблюдая, как Конде, обнимая его возлюбленную за талию, шепчет ей что-то на ухо, а она, улыбаясь, слушает его, молча, хмурил лоб и сжимал побелевшими пальцами рукоять шпаги.

Этим же вечером они, наконец, встретились, и баронесса, обнимая и целуя Лесдигьера, убеждала его, что не давала принцу никакого повода для такого поведения, и не знает, как от него отделаться. В довершение всего Камилла сообщила, что Конде пригласил ее к себе во дворец. Лесдигьер немного успокоился, получив от своей возлюбленной клятвенные уверения, что на это свидание она не пойдет, хотя принц и уверил ее, будто она будет там не одна. Что будет дальше, Лесдигьер не представлял.

В такую минуту и застал его герцог де Монморанси — сидящим на кровати и хмуро глядящим в окно поверх крыш домов.

— Что с вами случилось? — спросил маршал, подсаживаясь рядом. — Вас не узнать, на вас нет лица.

— Что вы, монсеньор, — ответил Лесдигьер, тщетно пытаясь улыбнуться. — Со мной ничего не случилось, уверяю вас.

— Чего ради тогда вы сидите взаперти и никого не хотите видеть?

— У меня просто неважное настроение, вот и все, — вздохнул несчастный влюбленный.

— Отчего? Кто вам испортил его? Вот что, дорогой мой кавалер, рассказывайте мне сейчас же все, будто вы на исповеди; видит Бог, дело касается амурных дел, и, может быть, я смогу вам чем-либо помочь.

И Лесдигьер, собравшись с духом, поведал маршалу, как Конде вздумал сделать баронессу своей любовницей, что вот уже несколько дней он увивается вокруг нее и пригласил ее на днях в свой загородный дворец.

Герцог внимательно выслушал его, не перебивая, и, когда печальный рассказ был закончен, произнес:

— Почему же баронесса, коли ей и самой это не нравится, не расскажет обо всем Диане? Та пожаловалась бы королю, ведь он ее брат по отцу, и Карл сделал бы надлежащее внушение принцу.

— Он все равно сделает по-своему, — мрачно изрек Лесдигьер.

— Черт возьми! — воскликнул герцог. — Да он просто бессовестный негодяй, этот Конде! Не в обиду будь сказано, Лесдигьер, но хороша же ваша партия гугенотов, если ею правят такие вожди. Мне известны его дворцовые похождения и интриги. А став два года тому назад вождем протестантов, он совсем обнаглел, когда мадам Екатерина позвала его ко двору.

— Скажите лучше, что мне делать, монсеньор, ведь я теряю даму своего сердца, которую… видит Бог, я люблю.

— Полагаю, с него надлежит сбить спесь и поучить хорошим манерам, преподав урок вежливости.

— Ах, был бы это простой дворянин, я давно проучил бы его за дерзость, но ведь он принц крови! Как могу я, простой смертный, обнажить против него шпагу? К тому же он вождь протестантов; я не смею поднять на него руку, не заслужив при этом проклятия своих собратьев по партии. Вот что меня угнетает, монсеньор.

Герцог, помолчав, дружески положил руку ему на плечо:

— Я понимаю вас, Лесдигьер, и разделяю вашу тревогу. Не беспокойтесь, я уже нашел выход из создавшегося положения. Я говорил вам, что его надо проучить, так вот — это сделаю я.

— Вы, монсеньор? Ради бога, прошу вас, не делайте этого! — горячо запротестовал Лесдигьер. — Не пятнайте меня позором перед моими товарищами и успокойте мою совесть, скажите мне, что вы не предпримете никаких шагов против жизни принца Конде!

— Успокойтесь, мой храбрый кавалер. Я ведь сказал, что собираюсь только проучить его, но не убивать.

— Я опасаюсь иного! Ведь Конде брал уроки у лучших фехтовальщиков Франции.

— Если я его не проучу, этого не сделает никто. А между тем зло должно быть наказано. Сегодня он похитил у вас вашу возлюбленную, а завтра ему вздумается затащить в постель любую приглянувшуюся ему даму, невзирая на общественное положение ее самой или ее мужа.

— О монсеньор…

— Так вот, пока он не зарвался вконец, я приму свои меры, — и он ушел, оставив своего верного телохранителя во власти горестных дум и противоречивых мыслей.

На другой день принц Конде так же, как и прежде, ворвался в кружок придворных дам и завладел вниманием баронессы де Савуази: букет цветов и куча комплиментов, от которых бедная Камилла порядком уже устала. Конде по обыкновению взял ее под руку, собираясь выйти с нею в сад, как вдруг в галерее все стихло. Десятки глаз устремились на герцога Монморанси, направлявшегося прямо к Конде.

— В чем дело, герцог? — остановившись, недовольным тоном проговорил Конде.

— Дело в том, принц, что я хочу забрать у вас вашу даму, — невозмутимо ответил Франсуа де Монморанси.

— Что такое? Забрать? — переспросил Конде, и брови его поползли вверх. — Да в своем ли вы уме, милостивый государь?

— Более чем когда-либо, ваше высочество. И я повторяю свою просьбу.

— Мою даму? Да что вы мелете, сударь?

— Она не ваша, и мне очень хочется вернуть ее тому, кому она отдала свое сердце.

— И кому же? — с усмешкой спросил Конде. — Кто этот счастливчик, чья возлюбленная так пришлась мне по вкусу?

— Кто бы он ни был, но он первым завоевал эту крепость, и вам должно быть стыдно, что вы самым бессовестным образом, пользуясь своим правом силы, отнимаете у него возлюбленную.

Лицо Конде побагровело не столько от оскорбления, сколько от того, что высказано оно было публично.

— Вы понимаете, с кем вы говорите? — вспылил Конде. — Перед вами принц королевской крови, а кто вы такой?

— Я герцог де Монморанси, маршал Франции. К тому же не забывайте, что мы с вами двоюродные братья.

— Да вы с ума спятили, сударь! Я велю вас взять под стражу и засадить в Бастилию!

— Только посмейте, принц, и вы увидите, кто настоящий хозяин в Лувре.

— Охрана! Ко мне! Взять этого человека! — громко крикнул Конде, показав рукой на маршала.

На его зов тотчас откликнулись с полдюжины швейцарцев, которые, приблизившись к принцу, вытянулись по струнке и взяли на караул, слаженно громыхнув древками алебард о каменные плиты пола галереи.

— Гвардейцы, ко мне! — не замедлил отреагировать маршал.

В тот же миг двадцать вооруженных до зубов гвардейцев во главе с Лесдигьером, доселе нетерпеливо ожидающим приказа герцога, окружили и швейцарцев, и самих спорщиков.

Угрюмо взглянув на воинственно настроенные лица солдат, принц несколько поостыл. Однако былая надменность взяла верх.

— Извольте объяснить, сир, — высокомерно обратился он к Монморанси, — что сей демарш означает? — И добавил с глумливой ухмылкой: — Уж не собираетесь ли вы арестовать меня?

— Признаться, это доставило бы мне ни с чем не сравнимое удовольствие, однако считаю сей шаг преждевременным. В настоящий момент я всего лишь требую оставить баронессу де Савуази в покое. А заодно прекратить преследование и других придворных дам, не желающих отвечать вам взаимностью. Как принц крови и подданный французского короля, вы, ваше высочество, обязаны дать мне в том слово.

— Я?! Вам?.. Обязан?! — от захлестнувшего негодования принцу явно не хватало воздуха. — Да как вы смеете?! Зарубите себе на носу… кузен, — на последнем слове он презрительно поморщился, — что принц Конде никогда не дает обещаний, которые впоследствии пришлось бы нарушить.

— Другими словами, вы отказываетесь подчиниться моему требованию?

— Я подчиняюсь только Его Величеству!

— Однако Его Величество, как вам известно, согласует все свои действия с Ее Величеством, а королева-мать, в свою очередь, — с Королевским советом и первым министром…

— И что, Королевский совет принял решение разлучить меня с мадам де Савуази? — от души расхохотался Конде, бесцеремонно оборвав маршала на полуслове.

— Сир, вы вынуждаете меня повториться: баронесса принадлежит другому.

— Уж не вам ли? — продолжал ерничать тот.

— Не мне, ваше высочество. Если бы было иначе, я давно уже наказал бы вас за дерзость. Однако сердце мадам де Савуази принадлежит офицеру моей гвардии, и я намерен не позволить вам уронить ее честь в его глазах.

— Довольно, герцог, вы меня утомили, — пренебрежительным взмахом перчатки остановил Конде собеседника. — Мало того, что ваша выходка с гвардейцами переходит всякие границы дозволенного, так вы еще, кажется, возомнили, будто я готов уступить вашим нелепым требованиям. Запомните раз и навсегда, сир: вы не дождетесь от меня никаких обещаний! И уж тем более отчетов о моих похождениях и предметах воздыхания, ха-ха!..

— Что ж, будем считать, что вы все-таки вынудили меня… Ваше высочество! — предельно повысил голос маршал. — Я прилюдно объявляю вас беспринципным и отъявленным негодяем! Вы — позор Лувра!

Многочисленные свидетели словесного поединка двух высокопоставленных особ затаили дыхание.

Конде побагровел, выпучив налитые кровью глаза: