След Бремера - Валерий Муллагалеев

в фургон и, вскрыв дальний ящик, принес Ноланду нечто, завернутое в шершавую бумагу. Предмет напоминал небольшой брусок мыла, из под обертки торчал фитиль. Брови у Ноланда поползли вверх.

– Теодор просил привезти на тот случай, если придется преодолевать гранит. Слишком грубый инструмент для археолога, но пара шашек всегда пригодится. Будь с ним очень осторожен. Очень!

Ноланд бережно убрал динамит в карман. Пожалуй, вуивр, привыкший противостоять воинам Четвертой эпохи, удивился бы такому сюрпризу. Ноланд вспомнил согнутое пополам ружье, и оптимизма поубавилось.

После короткого полдника из галет с финиками и приготовленного на керосиновой горелке чая они разошлись. Вереск отпускал Ноланда с волнением, но в целом отнесся к его задумке одобрительно и с уважением. Решили, что Ноланд отправится сначала по дороге на запад и уже потом свернет на юг. Так меньше шансов сбиться с пути, но главное, есть шанс встретить на дороге недавнего патрульного. Возможно, ему нужна помощь, а если все в порядке, то письмо с инструкциями по убийству вуивра достаточно передать ему, и тогда нет нужды ехать до форта. В любом случае Вереск будет двигаться на восток и разобьет лагерь, когда доедет до моста через реку. Там он дождется возвращения Ноланда, если тот не догонит фургон раньше.

Дождь барабанил по пробковому шлему и хлестал по лицу, ветер лез под ворот плаща, но в груди Ноланда пульсировал живой огонь куража. Ноланд чувствовал, что благодаря своему решению разорвал замкнутый круг и обрел некую самостоятельность. Путешествовать с Вереском – лучшее, чего можно пожелать на этих забытых дорогах, но в одиночестве каждое действие Ноланда становилось маленьким личным выбором, он мог поступать так, как считал нужным, основываясь на личных мыслях или ощущениях, без оглядки на старшего компаньона.

Клеттская лошадь оказалась послушной и чуткой ко всем командам, университетские уроки верховой езды вспомнились до единого. Копыта лошади чавкали, попадая в наполненные водой ложбинки, но для одинокого всадника без фургона дорога стала вполне удобной. Здешняя непогода переносилась куда легче холодных гроз Баргена. На родине Ноланда дожди ассоциировались с промозглой осенью, но здесь южные ветра не пронимали до костей и не заставляли стучать зубами – вокруг цвели луга, и ощущение летних каникул не пропадало. Удивительные места, сам воздух в заповедниках был другим: чистым, наполненным запахами земли, цветов и дождя.

Звуки тонули в монотонном шуршании дождя, ветер лохматил кроны деревьев, в небе ворочались глухие раскаты грома. Иногда Ноланду слышался клекот какой-то птицы, похожий на пронзительный натужный кашель или смех. Эти крики вызывали неприятный озноб вдоль позвоночника, было в них что-то печальное и злое одновременно. Ноланд ехал и прислушивался. Стало понятно, что источник звуков где-то на севере от дороги и любые птичьи голоса намного тоньше – звук был слишком глубокий и тяжелый и раскатывался на многие километры окрест.

Он свернул к обочине и повел лошадь к тому месту аллеи, где деревья стояли пореже и виднелся просвет. Через подзорную трубу он осмотрел местность. Пелена дождя сокращала обзор, капельки попадали на объектив и вынуждали то и дело протирать линзу. Но кое-что на самом пределе видимости Ноланд разглядел. Или ему показалось. На далеком холме виднелись руины какой-то древней постройки – сохранился небольшой огрызок стены и россыпь серых глыб. Среди камней что-то шевелилось, слишком подвижное для трепещущего на ветру дерева. Нечто живое вскарабкалось на древние развалины и в ответ на раскаты грома огрызалось на небо криком, похожим на пронзительное дребезжащее рычание, в котором слышался кашель и смех.

Ноланд не мог сказать наверняка, что именно видел и видел ли вообще, но предположил худшее. Нужно было спешить и поскорее сворачивать на юг, подальше от вуивра. Лошадь волновалась, после громовых раскатов настораживала уши в ожидании страшного крика, а потом мелко дрожала. Ноланд надеялся, что гроза действительно очаровывает и отвлекает вуивра, а дождь с ветром, может быть, не дадут чудовищу учуять близкую добычу.

При такой погоде Ноланд едва уловил, как начало смеркаться. Просветы в серой кутерьме облаков, бывшие до этого голубыми, стали наливаться сливовым цветом. Тени под деревьями расползлись, будто черный мох. Ноланд сверился с картой и свернул со Старого тракта на юг. На открытом пространстве стало немного светлей, но так или иначе необходимо прибыть в форт до ночи, не то придется разбивать лагерь среди холмов. Ноланд внезапно осознал, что, свернув с тракта, оказался в диких землях, там, где люди не селятся и путешественники не ходят. Нет уж, лучше всю ночь провести верхом, высматривая огни форта, чем лечь здесь и закрыть глаза!

Он пустил кобылу рысью и чувствовал как будто легкое опьянение. Мир вокруг ускорился, Ноланд отпустил свое сознание и перестал натужно осмысливать каждое крохотное событие. Вместо этого он ощущал все вокруг сердцем, чувствовал пульс свой и окружающего мира. Это приятное чувство необычно сочетало в себе концентрацию и свободу разума, и Ноланду захотелось, чтобы оно стало постоянным.

Но сейчас возникло еще одно ощущение – яркое и кратковременное. Ноланд постарался ухватить его, как ускользающее видение сна. Отчего-то чувство это казалось очень важным. Он несколько минут разговаривал сам с собой, пытаясь определить его и сформулировать для дневника. Это было ощущение изменения своей жизненной траектории. Как будто он, как некий шарик, всю жизнь катился по длинному извилистому желобу. Что бы он ни делал, какие бы решения ни принимал – ничто не влияло на путь шарика, желоб крепко держал его и упрямо вел по заранее определенному маршруту, лишь иногда чуть-чуть изгибаясь в угоду желаниям шарика. А теперь шарик внезапно соскочил с желоба. Пропали направляющие стенки, шарик оказался в пустом пространстве, среди первозданного эфира. Ноланду показалось, что тот путь, который он выберет в ближайшее время, станет его новым желобом на оставшуюся жизнь. Или до очередного перехода.

Задумавшись, он уже некоторое время вел лошадь шагом. Ноланд достал из кобуры револьвер, пальцы пробежались по резной рукояти из белой кости, неведомые символы на ней молча хранили свои тайны, ствол тускло переливался полировкой. Ноланд прицелился. Он никогда не отличался остротой зрения, с детства приобретя от чтения книг легкую близорукость, но сейчас