Странники - Макс Сысоев

      — Как красиво, да Алекс?.. Прости, пожалуйста, за кофе... Ты точно не обиделся?.. А ты на море был когда-нибудь?

      Я сказал, что не был, но, в отличие от шоколадного батончика, намереваюсь его ещё не раз увидеть. Катя ответила, что это невозможно, что до моря не добраться никому, и что даже за пределы Города выходить крайне опасно.

      — Ну-ну, — поддакнул я, а Катя шикнула и сделала такое лицо, с каким поминала Чёрного Кардинала. Она не придала значения прикосновению ко мне, успокоилась, ушла в ванную и вернулась, облачившись в розовый купальный халат.

      Из стены выехало два цилиндрических гроба; Катя сказала, что это постели. Я заявил, что в это дьявольское устройство ни за что не полезу, а лучше посплю на диване. Катя назвала моё решение очередным первобытным предрассудком и нежеланием принимать прогресс. Я сказал, что если прогресс нашёл воплощение в таких жутких механизмах, то это полный пинцет. А потом я всё-таки согласился.

      — Понимаешь, Катя, я в юности поклялся не спорить с женщинами в розовых халатах.

     И залез в правый цилиндрический гроб, а Катя легла в левый. А когда цилиндры вместе с нами задвинулись обратно в стену, оказалось, что мы с Катей в одной постели, и что мне без посторонней помощи оттуда не выбраться. Отбиваться и звать на помощь было бессмысленно, и пришлось пойти на хитрость, а именно, прикинуться очень пьяным, сделать вид, что мне на всё наплевать, и ждать, пока Катя уснёт.

***

      Катя уснула, я нажал в своём гробу на красную кнопку «Eject», и дьявольское устройство послушно выпустило меня из стены.

      На бутафорском окне чернело тропическое небо, и это было бы красиво, но зеленоватый свет в Катиной квартире на ночь не выключался, а только немного тускнел, словно в больничной палате, и всё портил. Вот он, прогресс: искусственный интеллект сделали, а простого выключателя поставить не могут...

      Я очутился у бутафорского окна, прислонил к нему руку. Из латунного цилиндрика на неё спроецировались звёзды и серп месяца, по ногтям пополз Млечный Путь, к запястью потянулись волны.

      На «улице», должно быть, уже готовится светать. Час Быка.  Самое время творить тёмные делишки.

      — Макс! — шёпотом позвал я. — Макс, ты спишь?

      — Я. Обрабатываю. Полученную. За день. Информацию. С точки. Зрения. Естественного. Интеллекта. Это. Можно. Назвать. Сном.

      Макс переключился в ночной режим и говорил очень тихо.

      — Макс, сделай кофе, пожалуйста.

      — Сейчас.

      Я сел с дымящейся кружкой на диван, посмотрел на стену, в которой спала хозяйка квартиры и милого услужливого робота, и подумал, что не ошибался насчёт механистов. В Городе ещё не кончился двадцать первый век, и женщины такие же, как в 2005-ом году, только с оранжевыми радужками. Сон в одиночестве доставляет им почти такое же физическое неудобство, как сон на голой земле. К тому же, женщинами, о которых я говорю, владеет страх, что они перестанут нравиться, и их чары, способные повергать на колени и самых могучих героев, однажды не сработают.

      Катя не хотела спать одна, и ей было интересно, подействуют ли её чары на выходца из тьмы веков. Человеку не дано заглядывать в чужие черепные коробки, но можно не сомневаться: именно это мотивировало её поведение перед сном.

      Мужское тщеславие вопияло, что я нравлюсь Кате, и я старательно пытался его заткнуть. Вряд ли так уж и нравлюсь, а если и да, то рассчитывать на сколько-нибудь долговременную её ко мне склонность было бы опрометчиво.

      Паранойя спорила с честолюбием, вкрадчиво нашёптывая, что Катю просто-напросто наняли, чтобы она усыпила мою бдительность и подготовила к предстоящей обработке, какой бы она ни была. Но я и паранойю заткнул. Пока преждевременно думать о Кате плохо.

      Анжеле Заниаровне или кому-то, кто стоит за ней, что-то от меня требуется. Но пока я не выяснил, зачем я понадобился в Городе механистов, предполагаемый Катин интерес, равно как и её гипотетическое коварство, будет лишь без пользы отнимать интеллектуальные ресурсы. Жизнь не шпионский роман, чтобы допускать существование столь предсказуемых и однозначных комбинаций.

      — Tomorrow[7]... — сказал я красивое и таинственное английское слово и растянулся на диване. Я помечтаю об этом туманным завтрашним днём, когда в мозгу накопится такое количество информации, которое имеет смысл обрабатывать. Сегодняшнюю же ночь надо посвятить кое-чему другому.

      Тёмным делишкам.

***

      Я лежал на диване с закрытыми глазами и вспоминал. Меня ожидал или триумф или кошмар, ибо этой ночью я вознамерился подчинить себе колдовство. Мне тяжело было вспоминать мир за пределами Города, словно он приснился, и я из 2005-ого года попал сразу в Катину квартиру. Сновиденческая природа вчерашнего прошлого и вызывала равнодушие. Мне сложно было принять, что я нужен не здесь, в мире функциональности и комфорта, а там, под Дождём, среди Руин. Я не мог пробудить в душе ни одного яркого воспоминания; чувства всего за один день покрылись коркой. Возможно, я просто ещё не совсем трезв.

      На равнодушие надо отвечать ожесточением. В этом и кроется суть Идеи: чувства, вера, вдохновение, — всё может прийти, а может и схлынуть, но человек с Идеей, несмотря ни на что, не забудет, что ему надо делать.

      У меня не было Идеи. Я убедился в этом, когда люди с оружием сажали меня в грузовик. Будь у меня Идея, я бы что-нибудь да и сделал; так просто они бы меня не схватили.

      Я не разобрался в себе. Трижды мудрый Учитель завещал не спешить говорить, под чьим знаменем я иду. Когда я был с ним, со Светой и Антоном, то был уверен, с кем и ради чего мне идти. Я уверен в этом и ныне, но пыл прошёл, и не хочется идти никуда и ни за что, и даже воспоминание о том, как упал, оглушённый прикладом, верный друг Антон, не вызывает внутри никакого отклика.

      Я непременно отвечу, под чьё знамя следует встать, где истина, за которую стоит сражаться. Но надо разобраться в себе. Не спеша, продуманно и тактично взять штурмом твердыню равнодушия; почувствовать, чего же именно мне надо. Донести не до Лионы, так до самого себя слова, что теперь жизнь нуждается в оправдании.

      Я попытался почувствовать свободу и чудеса, ждавшие меня за стенами Города. Но не получилось. В будущем было много закрытых дверей.

      Я попытался снова.

      И снова не получилось.

*не забывайте о Матрице*

      Не забывайте, пожалуйста, о Матрице, любезный зритель. Я забыл, а Вам не следует. Вообще нельзя быть таким, как я, — это чревато преждевременным адом. Я — антигерой.

      А Матрица дрянная штука.

      Первый неприятный момент кроется уже в самом её определении. Что есть Матрица? — Матрицей (в честь виртуальной реальности из известного некогда фильма) в моё время окрестили нашу систему знаний о внешнем мире.

      При любом раскладе мы не сможем узнать о мире всё. Некоторые считают, что мы не можем узнать о реальном мире вообще ничего, но такой подход я отвергаю как неутилитарный. Люди, которые не знают о мире вообще ничего, быстро умирают, ибо не умеют ни есть, ни спать, ни дышать. Однако никто не будет отрицать, что человеческие знания о мире ничтожны. И мало того: они, плюс к ничтожности, ещё и не всегда соответствуют реальному положению вещей. Часто неправильные знания замыкаются в систему, которая начинает эволюционировать по-своему, в то время как реальный мир изменяется по-своему, и толку от подобных знаний кот наплакал. Вот эту-то систему выводов, сделанных без оглядки на действительность, назвали Матрицей, индивидуальной или коллективной виртуальной реальностью.

      Кузьма Николаевич сформулировал пять составляющих той критической ошибки, из-за которых мозг становится подчинённым Матрице: это неумение учиться, отвращение к знаниям, безыдейность, уверенность в своей правоте и отсутствие философии. Я бы добавил сюда ещё и равнодушие, однако оно напрямую вытекает из безыдейности, и выделять его в отдельный пункт было бы излишне.

      Вторая скверная особенность Матрицы заключается в её экономической выгоде. Мало того, что люди сами по себе часто ошибаются, выстраивая какие-либо умозаключения по различным проблемам бытия, — так их ещё и специально подталкивают к заведомо ложным выводам. Телевидение, литературу, музыку, науку, да и самих нас, — всех и всё можно купить, соблазнить красивыми картинками, умопомрачительными обещаниями, — и в итоге сделать элементами Матрицы. Чтоб были умные машины и глупые люди.

      В двадцать первом веке о существовании Матрицы догадывались многие, но в королевстве безыдейности сколько людей столько и мнений. Масштабы и значение Матрицы  виделись людьми в различном свете. Наиболее пессимистичной была точка зрения идеалистов, считавших, что жизнь есть сон, и от рождения мы видим совсем не тот мир, в котором живём. Менее радикальной выглядит позиция сторонников жидо-масонского заговора, гласящая, что в действительности Земля управляется единым тайным правительством, владеющим сверхтехнологиями и почти неограниченными экономическими ресурсами. С этой точки зрения в мире практически полностью исчезают случайности, и исторический процесс приобретает черты либо хорошо управляемого механизма, либо не менее хорошо спланированного эксперимента.