Золото - Елена Крюкова

Ирена больше не могла. Она задыхалась. Прошуршав жестким шелковым платьем по паркету, простучав каблучками, она рванула на себя балконную дверь. Когда она открывала стеклянные створки, Кайтох подумал: а вдруг она выйдет на балкон, а там кто-нибудь снизу, с земли, из теплого летнего вечера вдруг выстрелит в нее. Прямо в грудь.

… … …

…Они сидели у вечернего костра втроем – Моника, Светлана и Леон. Задорожный, составлявший им компанию, отошел покурить. Они со Светланой не могли глядеть друг на друга после того, что произошло. Они казались друг другу и сами себе – небожителями, богами. Они хотели сохранить внутри себя то счастье задыханья и благоговенья, охватившее их, когда они тою ночью расцепили горящие, счастливые, жаждущие друг друга тела. «Мы – одно», – испуганно думали они про себя, и это была святая правда. Роман боялся прикоснуться к Светлане. Он боялся приблизиться к ней, страшился, что неверным, неосторожным движеньем, неловким словом погубит счастье безмолвной молитвы, охватывавшее их при одной мысли друг о друге. Они слишком сильно желали друг друга, чтобы отдаться друг другу еще раз, тут же, сразу, после Ночи Ночей. Они сохраняли себя, как сохраняют драгоценное вино в сосуде. Огонь лизал им ноги. Звезды стояли над ними. Время, испытывавшее их кровью, страхом и желаньем, остановилось вокруг них, застыло.

Роман отошел покурить, а белобрысая Моника – ее висячие космы совсем выгорели, до цвета серебристой жухлой полыни, до прозрачности паутины, – обхватив острые, как ножи, коленки руками, глядя в огонь, то на ломаном, хотя и беглом русском, то на английском, то на итальянском пыталась поведать ночным слушателям историю своей жизни. Что толкнуло ее на откровенность?.. Предчувствие?.. Мало ли что мы предчувствуем… Нам не дано увидать будущее. Созвездья складываются в узор. Рыжие и золотые пряди огня вьются по ветру. Женщина у костра говорит, и неважно, на каком языке – на древнем, мертвом, или на живом, веселом. Она говорит о жизни – о чем же еще говорить людям в звездную, в лунную ночь у ярко пылающего степного костра?..

– Моя мать была шпионка… О, натуральная шпионка, ее называли потом – английская Мата Хари… Ее звали Цинтия. Просто – Цинтия, и все… Она работала на английский флот, ее засылали в самое логово к немцам, она пробралась даже на корабль «Адмирал Шеер», плавала там с немецкой командой по Северному Ледовитому океану… по русскому Северному Морскому Пути… О, если бы видели my mother!.. Моя мать… была похожа на Луну… такие белокурые волосы вокруг круглого веселого лица, и чуть, совсем на uno soldo, вьются… и глаза большие, похожие на миндаль… знаете, такие орехи есть, миндаль… они здесь растут, в Тамани?.. нет?.. ее глаза были как эти орехи… И потом ее забросили на итальянский линкор «Витторио Венето», этот корабль вел эскадру… они вышли в море, чтобы ударить по английским судам, перебрасывавшим войска и военную технику из Египта в Грецию… адмирал Якино думал – вот она, победа… легкая победа… и она, Цинтия, не дала уничтожить английский линкор «Велиент»… а вся эскадра итальянцев, почти вся, погибла… это была загадка войны, ее до сих пор разгадывают историки… погиб и крейсер «Фиуме», и крейсер «Зара», и тяжелый крейсер «Пола»… а мама ночью, в море, при свете Луны… мне сказали, тогда была лунная ночь, пыталась бежать на лодке на «Велиент», но маму схватили, итальянцы разгадали ее маневр, ее приговорили к смертной казни… и расстреляли… там, на палубе корабля… поврежденного торпедами «Витторио Венето»… а я была тогда little girl, и я была, как это по-русски, не-смыш-ле-ная?.. я не понимала, как это – расстрелять… пострелять, выстрелить – это я понимала, а рас-стрелять?.. это было… о, ну, как игра…

Костер горел жарко, пламя взвивалось высоко, мощно, дрова – акация, туя, сухие яблоневые ветки – гудели и потрескивали. Как хорошо было жить! Как чудовищна казалась мысль о смерти. Как непредставимо было, что убили троих из команды Задорожного на славном земляном корабле.

– Расстрел Цинтии… она стояла на палубе, а на нее навели ружья… И итальянский капитан крикнул: у вас есть последнее желанье, Цинтия!.. И она засмеялась, поправила белые волосы и сказала: я не хочу, чтобы меня расстреливали сейчас, при свете Солнца, я хочу, чтобы меня расстреляли при свете Луны… И капитан, он был бла-го-ро-ден, он велел морякам дождаться вечера, а потом ночи, погода была ясная, и над морем стояла большая Луна, moon… И, когда Цинтию вывели на палубу во второй раз, она счастливо засмеялась и крикнула: здравствуй, мать моя, Луна, я наконец-то ухожу к тебе, я все сделала на земле, что ты мне велела… И смотрит на Луну так любовно, amoroso, и закинула лицо… И солдаты подняли ружья и нацелились в нее, и дали залп, и она крикнула и стала падать на доски палубы… и они увидели, что Луна скатилась с небес, скатилась прямо в море, исчезла с неба, а море все стало красным, как кровь, все окрасилось кровью… Так мне рассказал тот моряк, что был тогда там, на «Витторио Венето»… спустя много лет… разумеется, это легенда… как я плакала!.. мне было жалко мать, а еще больше – Луну… мне казалось: ее разрезали, Луну, и из нее течет в море кровь…

– Так вам уже так много лет, Моника?.. – невежливо спросила Светлана и покраснела в свете пламени костра. – В каком году был расстрел?..

– В сорок четвертом, o my God… а я родилась в сорок втором…

– Вы прекрасно выглядите, Моника, – глухо, хрипло сказал Леон. – Вы выглядите на мильон долларов. Я бы даже сказал – на два мильона.

– И что же было дальше?.. – Светлана затаила дыханье. – Как же вы жили дальше?..

– Дальше… – Моника закрыла глаза. Пламя освещало ее лоб, бледные впалые щеки. Сейчас ей, напротив, смело можно было дать все ее пятьдесят восемь: огонь безжалостно выхватил из мрака всю лепнину времени, весь антураж войн и голода, несбывшихся надежд и разрушенных иллюзий. – О, дальше… Дальше я повидала всю Европу, о май год. Всю Европу. Я жила тяжело и открыто. Я не боялась… ничего. Меня растил отец, а в тринадцать лет я пошла работать гладильщицей в прачечную. Потом – проституткой. Я работала в Лондоне проституткой. О, это очень, о-о-очень тяжелый хлеб. Веселый… иногда мы так веселились с подругами… with my dear friends!.. Мы выходили в Гайд-парк на свежую весеннюю травку… и там валялись, кувыркались, устраивали завтраки на траве… и police, вместо того, чтобы наказать нас, веселилась с нами… полисмены ложились с нами на траву и пели народные английские песни… правда, это мы напоили элем одного полицейского, ну, он и пел песни… я подпевала, Светлана, вы тоже поете?.. о, спойте… спойте чуть-чуть, a little… прошу вас…

Светлана набрала в грудь воздуху. Она не знала, что будет петь, но песня сразу вырвалась из нее – и полетела вдаль, над притихшим ночным лагерем, над ярко горящим в степной ночи костром.