На пороге надежды - Теодор Вайсенборн

Одна только Бербель постаралась, чтобы он ее убедил.

- Ну конечно, разумеется! - ответил учитель на ее вопрос.

- Тогда докажите мне это, - сказала Бербель.

До конца урока они все спорили друг с другом, да так горячо, что про нас и вовсе позабыли. А мы в это время выполняли домашнее задание по математике. Даже на переменке они дискутировали, и еще в тот же день, после школы, Бербель отправилась в кирху, чтобы взять там какое-нибудь поручение в Молодежной группе помощи больным, старикам и бедным. Целый год она бегала туда каждый день и только и говорила, что о спасении души да о воскресении из мертвых. И о том, что тот, кто верит в бога, чувствует твердую уверенность, что бог есть и что нужно обновить жизнь изнутри, с помощью Христа, надо только во всем ему следовать. В общем, здорово капала нам на мозги. Ни о чем нормальном с ней и поговорить нельзя было. Всех хотела обратить в веру, всех убедить, даже на экскурсии и в бассейне. Все уши нам прожужжала про десять заповедей и сама принимала их всерьез. Как-то раз я ее обхамил, а она на другой день подходит ко мне до уроков и говорит:

- Я вчера на тебя здорово разозлилась, а теперь очень жалею об этом. Ты уж прости меня.

Я совсем опешил и что-то там промямлил. Кто перед кем должен был извиниться - я перед ней или она передо мной? Да и вообще - кто же это извиняется из-за такой чепухи?

А потом нашего учителя перевели куда-то в другое место. Да, до этого он еще успел жениться и стал уже не пастором, а воспитателем в Молодежной группе. И вскоре она стала вдруг жаловаться, что потеряла веру, «как ни старалась ее удержать»! Целые дни ходила заплаканная. Наша классная руководительница - вообще-то она в порядке - спрашивает, что это с ней, а Бербель и отвечает слово в слово:

- Моя жизнь потеряла всякий смысл...

Тут уж мы не смогли удержаться - расхохотались. Бербель взбесилась, но потом мы ее кое-как успокоили. В это время как раз везде были ярмарки, и мы таскали ее по всей округе с одной ярмарки на другую. Понемногу она вроде бы позабыла про все эти бредни.

Но нет, вскоре выяснилось, что без какой-то идеи, которой можно восторгаться, ей долго не выдержать. На этот раз она загорелась на уроке английского. Мы читали отрывок про Флоренс Нейтигаль - английскую сестру милосердия. Когда-то, еще в прошлом веке, она заботилась о раненых где-то там, на берегу Черного моря, что ли. Видно, тогда это было делом неслыханным, а то как бы она могла так прославиться?

Ее тут описывали, словно настоящего ангела. Ну, понятно, удовольствия мало мыть грязных, вшивых, окровавленных парней, ухаживать за ними. Да еще ведь на каком уровне была тогда гигиена! И представить-то трудно! Бербель прямо в восторг пришла от этой Флоренс. Все восхищалась ею и жалела только, что нигде поблизости нет перевязочного пункта для сотен раненых солдат. На другой же день она поехала в город, в больницу, и предложила там свою помощь. Но ей ведь тогда и пятнадцати не было, и ее отослали домой.

Тогда она перекинулась на стариков. Каждый день после школы ездила в Бебельбах, в дом престарелых, и читала вслух тем, кто сам уже не мог читать. Но и тут не очень-то хорошо все получилось, потому что старики требовали или чего-нибудь поучительного, или, если уж роман, то обязательно со счастливым концом. А ей это не нравилось. Она читала им книги по своему выбору, а они их и слушать не хотели и перестали ее к себе приглашать.

Это было для нее большим разочарованием. Но разве ее остановишь!

- На свете столько людей страдает! - проповедовала она у нас в классе. - Мы должны им помочь! - И развешивала на стенде фотографии, статьи и картинки про голодающих, бездомных, замученных - в Америке, в Африке, в Азии.

От некоторых картинок прямо в дрожь бросало - а вдруг еще ночью приснится! А тех, кто спешил пройти мимо, она брала за плечо и подталкивала к стенду:

- Да ты погляди! Это что же, тебя не касается? Да? Не касается? Тебе до этого дела нет?

Она устроила в школе лотерею в помощь каким-то там голодающим в какой-то части Африки, собирала одежду и одеяла для жертв наводнения, постоянно клянчила деньги в пользу уж не знаю каких больных, арестованных, беженцев.

Тогда мы все от нее просто бегали - до того она нам надоела со своими разговорами о пожертвованиях - и называли ее сокращенно МБ - Милосердная Бербель.

Весь учебный год она собирала милостыню. Ни мы, ни родители не могли ее отговорить - так крепко засело у нее в голове, что надо оказывать помощь тем, кто в беде. Один раз я выбросил кусок хлеба в урну на школьном дворе. Вот она меня отчитывала!

- Некоторые были бы рады, если бы им хоть половинка этого куска досталась! - орала она. Такая уж она была чокнутая.

А потом еще эта история с тем городским парнем. Это было тогда, когда ребята только еще начали носить длинные волосы. В городах-то давно уже была такая мода, но у нас, в Оберкратценбахе, этим жутко все возмущались. И тут один такой длинноволосый из Франкфурта пожаловал к нам на ярмарку. Все глядели на него вытаращив глаза, а мужчины, особенно те, что постарше и на войне побывал, бранились:

- И какого дьявола ему тут надо, этому бездельнику, тунеядцу, пижону? Небось забрал себе в башку вскружить голову нашим девчонкам! А эти дуры, ясное дело, тут же бросятся ему на шею!

Длинноволосый оказался отличным парнем, девчонки и впрямь бегали за ним по пятам. Он был совсем не такой, как мы тут, в Оберкратценбахе. В этом, видно, и было все дело. Теперь-то я это понимаю. В полночь примерно, когда все наши мужики и парни уже здорово нализались, на него напали человек десять. Вытащили его из палатки, втолкнули в парикмахерскую и привязали там к креслу. Парикмахер тоже был с ними заодно, а может, побоялся, пошел на поводу, не хотел портить отношения с клиентами. Они ему велели остричь городского наголо, и он это сделал. Потом они еще отлупили этого бритого, да так, что тот еле влез на свой мотоцикл.

Когда на него напали, Бербель чуть было тоже не досталось. Еще бы! Втерлась в толпу мужиков и орет:

- Эй, вы, трусы! Трусы жалкие! Десять на одного! А за что? Потому что он не такой, как вы? А раньше-то все мужчины длинные волосы носили!

Ее ткнули разок-другой кулаком, наконец выпихнули. Она ревела от отчаяния и злости, когда его стригли.

- Ну, ясное дело, - говорили в Оберкратценбахе, - втюрилась по уши в этого типа!

- Я тут не останусь, уеду, - сказала Бербель в первый же день после каникул, когда мы стали ее дразнить. - Тут никакой свободы нет. Ходишь будто связанная. Как окончу школу, уж куда-нибудь да уеду, где можно жить, как хочешь!

- А мы и здесь живем, как хотим! - сказал один парень из нашего класса.

- Нет, - взъярилась Бербель, - здесь мы живем, как хотят наши родители! А вам хоть бы что! Засосет вас это болото, а вы и не заметите!

И пошла! И такие мы, и сякие, и то у нас не так, и это не эдак!.. В общем, нам это порядком надоело. Вечно она старалась пробить головой стену. Если бы она нам тогда объяснила потерпеливее, что хоть она имеет в виду, мы бы, может, ее и поняли. А так только взбесились, и все.

Дома она все-таки добилась, что ей разрешили учиться дальше - кончать десять классов, хотя родители ее считали это глупостью. Для чего ей столько учиться? Все равно замуж выйдет!

Но и учителя за нее вступились, тоже уговаривали - Бербель была у нас в классе лучшей. В конце концов родители согласились: она ведь и правда совсем еще ребенок! И Бербель получила аттестат зрелости.

Я ушел из школы на год раньше ее, потому что решил стать слесарем по ремонту машин, а там принимают после девяти классов. Но еще до того, как Бербель окончила школу, у них в семействе был однажды жуткий скандал. Родители требовали, чтобы Бербель пошла в ученицы к парикмахеру. У ее тетки ведь парикмахерская в Бебельбахе. А Бербель ни за что на свете не соглашалась. Она давно решила стать сестрой милосердия. А родители ей не разрешали. Я ничуть не удивился, когда услыхал, что через несколько дней после окончания школы Бербель вдруг пропала. Предкам письмо оставила - мол, уезжаю во Франкфурт. Не ищите, не беспокойтесь, уж как-нибудь да проживу сама. Родители не стали ее разыскивать с полицией, как я ожидал. Наоборот, объявили во всеуслышанье, что между ними и Бербель все кончено.

- Такую дочь мы и знать не хотим, - говорили они всем и каждому. - Шляется где-то там по городу! - И охотно выслушивали соболезнования.

Несколько месяцев спустя я приехал во Франкфурт. Я учился тогда на слесаря по ремонту в Бебельбахе. Дело было в воскресенье, меня послали навестить двоюродного дедушку в доме для престарелых и передать ему пакет со жратвой по случаю дня рождения. Раньше мать всегда сама туда ездила, а тут решила, что я уже достаточно взрослый и могу избавить ее от длинной дороги. Я не то чтобы взялся за это с большой охотой, но по воскресеньям в Оберкратценбахе все равно делать нечего.